Сергей Зверев - Налейте бокалы, раздайте патроны!
Офицер в ответ лишь пожал плечами.
— Как раньше-то: письмо надо было писать, вестовых каких слать. Пока туда, пока сюда — сколько времени уходило. А сейчас — разложил этакий вот аппарат, сделал, чего там следует, а письмо твое, глядишь, уже и получили, — продолжал вполголоса рассуждать Шестаков.
Беспроволочный телеграф, о котором шла речь между прапорщиком и унтером, — это радио, весьма помогавшее уже в русско-японскую войну. Во время Первой мировой войны радио использовалось уже шире и часто играло огромную роль в военных действиях.
— Ваше благородие, дозвольте цигарку запалить, — тихо спросил один из «кирасиров». — Курить хочется, мочи нет.
— Я тебе закурю, скула чертова! — свистящим шепотом выругался Шестаков. — Ты что, не понимаешь, что каждый огонек выдать нас теперь может?
Сконфуженный любитель покурить умолк и больше ничем не выдавал своего присутствия.
— Вот ведь, ваше благородие, — говорил, снова подъехав к офицеру, унтер. — Как только хоть один новенький появится, так семь потов с тебя сойдет, пока научишь вот эдакого «героя» уму-разуму. Казалось бы, все объяснишь, разжуешь, ан нет — ему еще и в рот положи.
— На то власть и дана, — лаконично заключил офицер.
— Так-то оно так… — согласился собеседник.
— А ты вспомни себя, унтер, — усмехнулся прапорщик. — Разве ж ты с самого начала таким бывалым воином был? Тоже ведь, наверное, на своих ошибках учился?
— Бывало, ваше благородие. Чего только со мной не случалось. Да вот, кстати…
— Тише! — шикнул офицер.
Все остановились и прислушались к странному шуму, раздавшемуся где-то впереди справа. После минуты напряженного ожидания на дороге показался неясный силуэт. Прапорщик зажег фонарик. Все облегченно вздохнули, увидев дикого кабана, глядевшего на встретившихся ему людей. В свете фонаря сверкнули его маленькие глазки. Через мгновение, недовольно фыркнув, животное резво углубилось в лес.
— Тоже ведь не спит! — насмешливо произнес один из солдат.
— Зато ему через германские кордоны пробираться не надо. Юркнул себе в гущу леса, и поминай как звали.
— Эх, побольше бы времени, так мы бы энтого кабанчика в костре и зажарили. Вот было бы знатно, а ребята?
— Ишь, размечтался. Скоро тебя германцы шпиком да шнапсом угостят, только рот подставляй, — не сдержался, чтобы не позубоскалить, один из «диверсантов» по фамилии Батюк.
На лица всадников падал мертвенно-бледный свет луны, заливавший окрестности. Тени от деревьев ложились на ночную дорогу, делая ее зловещей и таинственной.
Наконец отряд приблизился к линии немецких дозоров. Наступил наиболее ответственный момент начала операции. Вперед выслали унтера Шестакова с одним из солдат, Лепехиным. Они должны были разведать, что же происходит впереди.
Ожидание тянулось долго. В такой ситуации можно было полностью согласиться с известной пословицей, говорящей о том, что «хуже нет, чем ждать и догонять». Тишина нарушалась лишь легким шумом деревьев. Ветерок шелестел высоко в кронах, создавая тихий, убаюкивающий шорох. Хотелось спать. Вдруг над головой послышался шум крыльев, и следом за этим, тяжело ухнув, вперед пролетел какой-то крылатый силуэт.
— Сова, ваше благородие, — кивнул вслед улетевшей птице рядовой Ярцев. — Мышей полетела ловить.
Отряд расположился тесным кругом и примолк, лишь изредка переговариваясь. Прапорщик всматривался сквозь туман на дорогу, ожидая возвращения разведчиков. Негромко фыркали кони. Склонив голову и скрестив руки на груди, офицер дремал. Однако, как только ухо уловило знакомую приглушенную поступь «утихомиренных» коней, он встрепенулся. Возвращались разведчики.
— Ну, что слышно? — обратился он к унтеру.
— Все в порядке, ваше благородие. Все чисто. — Шестаков, подъехав совсем близко, перегнулся с седла к офицеру. — Дорожка там раздваивается. Так вот на главной, значит, и поставлены германские дозоры. А мы с вами возьмем правее. Мы проехали, все видать — уйдем незаметно. Тем более что лес там гуще.
— По коням! — приглушенно скомандовал прапорщик.
Отряд, следующий в ночной темноте, почти бесшумно продвигающийся сквозь мрак, словно олицетворял всю Российскую империю, которая пока еще была воодушевлена начавшейся войной. Империя надеялась победоносно завершить ее, но даже и не подозревала, чем же окончится война, уже названная Отечественной, что же ждет в скором будущем самую большую державу на Земле. Пока еще гремела слава России, и еще никто не сомневался в ее могуществе, но уже явственно вставали кровавые тени скорого, такого скорого будущего. Того самого, когда рухнет все то, что строилось и создавалось столетиями, станет ненужным все то, что называется «честь, свобода и порядок». И блестящее офицерство, гордость России, будет уничтожено, и эпоха уйдет безвозвратно. Эпоха балов, красавиц, юнкеров — все это доживало последние годы…
Однако никто этого, конечно же, не знал, да и знать не мог. В том числе не ведали и эти всадники. Они были всего лишь солдатами, выполнявшими свой долг, и не могли даже подозревать, что уже в совсем скором будущем исчезнет все то, что казалось вечным и незыблемым, все то, ради чего и существует армия. И что не все, конечно же, вернутся из этого похода…
Отряд, растворяясь в темноте, углублялся все дальше в лес.
Глава 7
В ходе успешного наступления часть Восточной Пруссии заняли и контролировали русские войска. Планы немецкого командования ударить первыми и не дать «русскому медведю» подняться на задние лапы потерпели сокрушительное поражение. Русские неумолимо двигались на запад. Совершенно неожиданное развитие событий ввергло в панику не только мирное население, но само командование пруссаков. Командующий немецкой группировкой генерал фон Притвиц совсем потерял голову. Особенно контрастно это выглядело после его недавних хвалебных заявлений о том, что вверенные ему войска опрокинут противника и загонят назад в «логово». Теперь фон Притвиц слал в Генеральный штаб панические телеграммы о том, что удержаться в Восточной Пруссии не представляется возможным. Согласно его словам, следовало немедленно и пока еще есть возможность эвакуироваться за Вислу. Фон Притвиц был спешно заменен Гинденбургом, и тот взял все под контроль. Приказ об отступлении отменили, однако ситуация для немцев продолжала оставаться весьма сложной.
Германская пропаганда того времени представляла наступавшие русские войска даже не людьми, а каким-то подобием кровожадных зверей, хищников. Газеты кишели статьями об изуверах-казаках, поддевавших детей на пики, а потом жаривших их на кострах. Города и деревни, как сообщалось в германской прессе, будут непременно сожжены, женщины изнасилованы и так далее, и тому подобное. Поэтому жителям настойчиво рекомендовалось покинуть места проживания, спасаясь от неминуемой гибели. В то же время говорилось о том, что отступление — штука недолгая и связано всего лишь с перегруппировкой войск. Так что пруссаки, вернее, те из них, кто не поддался устрашающей информации и остался в родных селениях, с ужасом ожидали вступления вражеских войск с востока. Немалым было их удивление, когда пришедшие русские оказались обычными людьми. Время, конечно, было военное, и без каких-то эксцессов не обходилось, но ни о каких зверствах и «невиданном мародерстве» речи и не было. Новые власти вели себя достойно. Страхи и опасения, внушенные местным жителям немецкой пропагандой, начинали рассеиваться.
В зоне, контролируемой русскими, по проселку, ведущему к фольварку, пылила телега с сеном, запряженная в конную пару. На телеге сидели пожилой крестьянин и протестантский священник — пастор со сдобным лицом и благородными манерами. Телега возвращалась из «немецкой зоны». Ничего удивительного в таких перемещениях не было — затяжной позиционной войны на Северо-Западном фронте в тот период просто не существовало. Местные жители свободно перемещались из «немецкой» зоны в «российскую» и наоборот, и никто их тщательно не проверял.
Дорога пошла под гору, и навстречу телеге вдруг показались быстро приближавшиеся конники — казачий разъезд, патрулировавший территорию. Крестьянин, правивший лошадьми, как-то неловко дернулся, словно забеспокоившись, но на лице пастора не отразилось никакого страха. Наклонившись к вознице, священник ободряюще улыбнулся и, успокаивая селянина, похлопал его по плечу. Тем временем разъезд из трех казаков подъехал к телеге.
Лошади шумно отфыркивались и мотали головами, позванивая железом удил.
— Кто такие? — нагнувшийся с лошади казак прощупывал глазами встреченных незнакомцев.
— Мы есть… мирные люди. Это — селянин, а я… как это… пастор, — с небольшими паузами, но довольно правильно, с приветливой улыбкой ответил служитель культа.
