Лев Портной - Копенгагенский разгром
— Но вы же не воюете, — улыбнулась она.
— Сейчас нет, — подтвердил я, — но воевал. Я подал в отставку и дал себе слово никогда более не участвовать ни в каких войнах.
Взоры всех присутствующих обратились на меня.
— Вы говорите удивительные вещи, — покачал головой капитан Годен. — Но как вы поступите, если случится война?
— А я уверена, что граф разыгрывает нас, — кокетливо заявила мадемуазель де Понсе.
Сэр Бенджамин Томпсон смотрел на виконтессу с благоговением. Она же не сводила с меня пытливого взгляда.
— Отнюдь, — отозвался я. — Я служу своему государству. Но если оно затеет войну, пусть на меня не рассчитывает.
— А в какой кампании довелось вам участвовать? — спросил Новосильцев.
— В Италии и Швейцарии под командованием Суворова.
— Это была славная кампания, — промолвил граф Воронцов, будто удивлялся, отчего же расхотелось мне воевать дальше.
— Да уж, — с сарказмом буркнул я.
— А я в отставке с девяносто шестого года, — сообщил Новосильцев. — Иначе непременно участвовал бы в деле с Суворовым.
— Если вы так категорично против войны, то российский император выбрал лучшую кандидатуру для этой миссии. — Леди Фицгерберт улыбнулась мне; в отличие от прочих — искренне.
— Участие в войне вовсе не означает непосредственное участие в боевых действиях, — сказал лорд Томпсон. — Вот я, например, в последнее время занимаюсь проблемой питания. Это, знаете ли, непросто: накормить армию, действующую вдалеке от родины и к тому же постоянно меняющую дислокацию. А солдат должен быть сыт, иначе — какой же он солдат?!
— И правда, сподручнее кормить солдат в собственных казармах, — улыбнулся граф Воронцов. — А потому, дамы и господа, вынужден извиниться. Мы с графом Воленским должны отбыть в банк. — Семен Романович поднялся из-за стола и, кивнув мне, добавил: — Нам предстоит отправиться в Бишопсгейт, нас ждут в «Френсис Бэринг энд Ко».
Я попросил лакея вызвать мосье Каню и ожидал в холле, втайне надеясь на новую встречу с Николь. Но тщетно. Явился Жан с недовольной физиономией, а горничная виконтессы так и осталась где-то в комнатах для слуг. Я вышел из дома следом за графом Воронцовым, сильно расстроенный. А тут еще подлый французишка с кислой миной!
— Жан, — рассердился я, — отчего ты смотришь так, будто тебя из поганого чулана некстати выгнали?!
— Вот-вот-с, сударь, — оживился мосье Каню. — Может, я останусь…
— Я тебе останусь! — возмутился я. — Садись рядом с кучером! И прекрати рожу мне строить!
По пути граф Семен поведал анекдотическую историю. Гадалка предсказала мистеру Бэрингу, что человек по фамилии Лисон в одночасье погубит его банк. С тех пор владелец банковской конторы ввел строгое правило: не впускать людей с такой фамилией.
Мысли мои занимала Николь, и когда мы прибыли во «Френсис Бэринг энд Ко», я не слишком прилежно следил за манипуляциями банкиров. Нас провели в хранилище, где у меня на глазах опечатали четыре кованых сундука, поместили их в отдельную кладовую, дверь также опечатали, а ключ вручили мне. Утром нам предстояло забрать сундуки, погрузить их на подводы и отправиться в Дувр.
Признаться, я не понимал, к чему все эти ухищрения с пломбами, отдельной кладовой и ключом. Неужели у них нет дополнительных ключей? Или сложно изготовить новые пломбы? Однако банк пользовался хорошей репутацией, и мистер Лисон здесь пока не работал.
Я подписал бумаги, и мы отправились в обратный путь. На подъезде к Мэнсфилд-стрит настроение у французишки улучшилось. Он сидел на козлах рядом с кучером и даже насвистывал. Если б я знал, чему каналья радовался, сбросил бы его под копыта лошадей.
По возвращении я поднялся в свои апартаменты, но и двух минут не усидел в одиночестве. Я решил разыскать Николь и объясниться с нею. Кто знает, может, другого случая для разговора с девушкой не представится. Я не знал, намерена ли виконтесса взять горничную с собою в Россию, а спросить стеснялся.
Я спустился вниз и прошел на половину для слуг. Коридор едва освещался дневным светом, падавшим через небольшое оконце. Несколько плотно закрытых дверей манили и пугали одновременно. Я дрожал, как юнец, впервые крадущийся на свидание с податливой крестьянкой. Я боялся, что меня увидит хозяин дома или кто-то из гостей. И отчего-то еще больше опасался оконфузиться, столкнувшись с кем-либо из слуг.
Да-да, почему-то открыть дверь и вместо девушки увидеть мистера Блотта или другого лакея представлялось мне немыслимо стыдным. Я не знал, что скажу на вопрос: кого ищу. Не объяснять же лакею, что полюбил с первого взгляда горничную!
Я приложил ухо к первой двери — тишина. Прокрался ко второй, прислушался и уловил какой-то стук и всхлипывания. Мгновенно появился образ: девушка плачет и от безысходности колотит по спинке стула. Сердце рванулось из груди, я распахнул дверь… и замер.
Николь с задранным на спину синим подолом навалилась на столешницу и голой задницей отпихивала Жана Каню, а тот наскакивал и наскакивал, словно задался целью проломить оборону и опрокинуть стол.
Я отступил, прикрыл дверь и вздрогнул от неожиданности: передо мною стоял мистер Блотт, успевший незаметно подкрасться вплотную. Лакей принял царственную осанку и с совершенно отсутствующим выражением глаз бесцветным голосом произнес:
— Сэр, это приватные покои для слуг. Принято стучаться, прежде чем входить. И вообще вам не следует спускаться сюда. Достаточно позвонить в колокольчик.
Он стоял передо мною каменным изваянием. Наверно, здесь в порядке вещей, что слуга делает замечание господину. Я едва сдержался, чтобы не нарушить эту английскую традицию, хотя руки чесались дать в морду подлому англичашке.
Ничего не ответив, я с непроницаемым лицом обошел истукана и поднялся на второй этаж.
Там я застал виконтессу Элен де Понсе. Она стояла у открытой двери соседней с моею комнаты.
— Добрый вечер, мадемуазель. — Я слегка поклонился.
— Вы чем-то расстроены, граф? — спросила она.
— Нет-нет, все в порядке, — ответил я и спросил: — Вы готовы к путешествию?
— Да, я уже сдала свою лондонскую квартиру. Граф Саймон любезно предложил провести последнюю ночь здесь. А завтра утром мы отправимся все вместе в Дувр.
— Уверен, путешествие будет приятным, — сухо промолвил я и, простившись, отправился к своим покоям.
— Граф! — окликнула меня виконтесса.
Я остановился и обернулся, оказавшись совсем близко к собеседнице.
— Я видела, как вы смотрели на Николь сегодня утром.
Виконтесса промолвила эти слова сухим тоном, но на ее губах блуждала насмешка, и взгляд был вызывающе дерзок.
— Странно, — ответил я. — Утром вы утверждали, что не заметили меня.
Виконтесса ничуть не смутилась.
— Хотите попользовать ее? — спросила она.
Я улыбнулся — улыбка получилась горькой, — и сказал по-русски:
— Ее я хотел любить, а попользовать вас.
Я обхватил виконтессу за талию, впился губами в ее пухленький ротик, и мы едва не ввалились в ее комнату.
— Дверь… дверь… — повторяла она, пока я расправлялся с белым кисейным платьем.
Дверь я захлопнул ногою, повалил Элен на кровать, а потом долго и с наслаждением мстил ей за все причиненные мне обиды — за глупость Николь, и за подлость мосье Каню, и за несовершенство этого мира в целом.
Потом мы лежали, поглаживали друг друга и молчали. Мне ни о чем говорить не хотелось, а Элен еще во время любовной баталии несколькими восторженными вскриками исчерпала весь свой словарный запас.
Вдруг раздался тихий стук в дверь. Мадемуазель де Понсе, не стесняясь моего присутствия, крикнула:
— Да.
Беззвучно вошла Николь и остановилась, потупив взор.
— Что случилось? — спросила Элен.
— Там пришел полицейский, — ответила горничная.
— Полицейский? — удивилась мадемуазель де Понсе.
А я уже прыгнул с постели и принялся оправлять свою одежду, не обращая внимания на женщин. Добродетель-то они обе сдали, словно лондонскую квартиру.
— Полицейский сказал, что разбойников поймали, — сообщила Николь.
— Поймали?! — обрадовался я.
— Да, — подтвердила девушка и добавила: — Но еще он сказал, что вашего друга убили не они.
— Николь! Перестань чесать языком! — одернула горничную Элен.
— Простите. Я просто подумала, что его сиятельству не терпится узнать новости, — пролепетала девушка.
Глава 4
В гостиной я застал графа Воронцова, Николая Николаевича и мистера Салливана. Семен Романович и Новосильцев выглядели несколько смущенными, а полицейский — негодующим. Вздувшиеся багровые прожилки придавали его физиономии вид садовой грядки с раздавленной клубникой. Он с ожесточением теребил свои бакенбарды и с плохо скрытым раздражением смотрел на хозяина дома.
