Андрей Добров - Ужин мертвецов. Гиляровский и Тестов
Он так же передал мне свою карточку.
— Вот и знакомы. Так что вас интересует?
— Скажите, вы знали покойного раньше?
— Петра Ильича? Столярова? Я знаю… в смысле, знал его давно. Лет пятнадцать или даже двадцать. В основном по клубу. Еще с тех времен, когда это был действительно — купеческий клуб. И туда еще не было хода всякой шушере… Простите, вы сами посещаете?
— Изредка, — сказал я.
— Да, так вот. Знал. Видите ли, эта аптека досталась мне от отца. А ему — от деда. Он приехал из Шотландии почти сразу после воцарения Николая Павловича. Хотел открыть дело в Петербурге, но был напуган Декабрьским восстанием — представляете, только что сошел с корабля и тут же попал под пушечные залпы, когда разгоняли бунтующую толпу. В чужой стране, совершенно потерянный, с небольшим багажом, он сразу уехал в Москву.
— Да-да, — кивнул я. — Но вернемся к купцу Столярову.
— Ах, Петр Ильич! Не сказать, чтобы мы были с ним очень близки… знаете, клубные знакомства! Скорее — знакомы. Он — коннозаводчик. Я — больше ученый, чем просто владелец аптеки. Так, беседовали иногда на разные темы… Я порой консультировал его по ядовитым растениям, которые могли попасться лошадям на пастбищах. Рассказывал про способы лечения от таких отравлений. Вот и все.
— А как он умер? — спросил я, делая пометки в блокноте.
Горн посмотрел на свои пальцы, которые вдруг мелко задрожали. Он тут же сцепил их в замок и сгорбился, будто прикидывая — как бы половчей рассказать, но тут вернулся Мишель и поставил перед нами массивный серебряный поднос с чайником и двумя полными чашками. Он выпрямился и устремил на меня напряженный взгляд.
— Иди… э-э-э… позанимайся чем-нибудь, только ничего не трогай, оставь нас, — приказал Горн и, когда малый ушел, продолжил: — Это интересно, знаете. Интересно, конечно, не совсем уместное слово, потому что любая смерть — ужасна, а здесь, — он обвел взглядом стеклянные горки с духами, — мы трудимся на благо жизни и здоровья наших клиенток… э-э-э… и клиентов, без сомнения, но с точки зрения прикладной науки смерть Столярова была именно что интересной. Видите ли, его отравили…
— Морфином, — кивнул я.
Горн удивленно посмотрел на меня:
— Знаете?
— Да.
Он уважительно покивал головой:
— Его отравили морфином. Я понял это сразу. Сначала судороги, рвота — но коротко. Резкая сонливость — фактически наркоз. Потом — кома. И — паралич дыхательного центра. Как только он свалился со стула, я бросился к нему. И меня поразило — конечности будто ледяные! Лоб холодный! Бледность — он был одного цвета со скатертью! Я не мог нащупать пульс. Открыл веки — зрачок ушел в точку!
— Неужели ничего нельзя было сделать? — спросил я.
Аптекарь немного помолчал, а потом ответил:
— Как минимум — промывание желудка. Хотя и это вряд ли… Морфин быстро впитывается.
— Скажите, а тяжело достать в Москве чистый морфин?
— Безусловно, это непросто. В растворе — да. Для инъекций.
— Можно как-то извлечь чистый морфин из раствора?
Аптекарь откинулся на спинку стула и посмотрел на меня:
— Нет. Это невозможно.
Я вспомнил, как доктор Зиновьев, говоря про морфин, особо отмечал, что он растворяется в воде и поэтому приходится собирать образцы человеческих органов.
— Да, конечно, — кивнул я, — извините. Можете продолжать.
Аптекарь прищурился и посмотрел на меня скептически:
— Что вам известно о растительных ядах?
— Немного, — соврал я. — Почти ничего.
Горн потрогал чуть дрожащими кончиками пальцев свою чашку, вероятно проверяя, насколько остыл чай.
— Вот, прекрасный цейлонский чай с мятой, — сказал он. — Вам нравится чай, господин Гиляровский?
— Предпочитаю что покрепче, но не откажусь и от хорошего чая, — ответил я.
Аптекарь кивнул:
— Знаете ли вы, что чайные листья содержат алкалоид теин? В малых дозах — а мы пьем его именно в малых дозах — он тонизирует организм, проясняет мысли, укрепляет тело. Но если я возьму достаточное количество чайных листьев и выделю из него крохотную каплю чистого теина и помещу его в вашу чашку, то вы после нескольких глотков умрете в мучениях?
Я поставил свою чашку обратно на блюдце.
— Правда?
— Да. — Горн потянулся к носу, вероятно, чтобы почесать переносицу, но в последний момент отдернул руку. Вероятно опасаясь стереть пудру.
— Но если вы отравились морфином, то правильно будет выпить очень крепкого чаю — как можно больше. Теин вступает в реакцию с морфином и… кстати, не только с ним. Получаются дубильные соли, которые плохо всасываются желудочно-кишечным трактом. Удивительно — да? Каждый по отдельности является ядом, но, соединенные вместе, они становятся не так опасны. Это, кстати, касается не только алкалоидов. Вы знаете, что малина разлагает цианистый калий?
— Нет.
— Если вас будут травить цианистым калием, ешьте малину. Но продолжим. Вы курите?
— Нет, но я нюхаю табак.
— А! — криво улыбнулся Горн. — И уж наверняка знаете о том, что в листьях табака содержится алкалоид никотин.
— Но пока никто от табака не умер! — возразил я.
— Ошибаетесь, — покачал головой Горн. — Известно несколько случаев смертельных отравлений никотином. Умышленных отравлений!
Я нащупал в кармане отцовскую табакерку.
— Так и жить не захочется! Но если эти алкалоиды так ядовиты — почему растения спокойно могут жить, пропитанные ими? Почему они не гибнут?
— Все дело в концентрации, — ответил аптекарь. — Пейте чай, а то совсем остынет!
— После ваших слов что-то совсем не хочется чаю, — пробормотал я. Но чтобы не показать, будто испугался, я взял чашку и осушил ее одним глотком.
— Ну как? — усмехнулся Горн. — Живы?
— Жив.
Сам он к чаю так и не притронулся, вероятно, пальцы его все еще сильно дрожали.
— Все дело в концентрации. Алкалоиды — удивительные органические вещества, — продолжил он, вновь отдергивая руку от лица, которое, наверное, начинало зудеть под пудрой. — Я бы сказал, они заменяют растению нервную систему. Рост, цветение, увядание — все это контролируется изменением концентрации алкалоида в растении.
Я задумался.
— То есть когда ромашка зацветает, это значит, что в ней скопилось много алкалоида?
— Грубо говоря — да. — Горн предупредительно кивнул. — Только не спрашивайте меня, как ромашка узнает, когда ей цвести. Она сама этого не знает, конечно, просто солнечный свет в результате фотосинтеза активирует процессы выделения определенных веществ, в том числе и алкалоидов.
— В ромашке? — спросил я подозрительно. — Ромашка ядовита?
— Не так, как ландыш, — кивнул Горн. — Но все растения и ядовиты, и целебны одновременно. Я уже сказал, все зависит от концентрации. Еще чаю?
— Хватит, — ответил я. — И все-таки, вы можете сказать, много ли людей в Москве способны выделить чистый морфин?
Горн пожал плечами.
— Аптекари? — спросил я.
Горн холодно посмотрел на меня:
— Это намек?
— Это вопрос.
— Нет, конечно. Аптекарское дело относится не только к медицине, но и к торговле. Вы думаете, я или кто-то из моих коллег будем рисковать коммерцией ради продажи яда отравителям? — Он поставил свою чашку. — Простите, господин Гиляровский, но как раз из-за коммерции мне придется снова открыть аптеку. Вы позволите?..
— Да, конечно. — Я встал, ожидая, что Горн начнет прощаться, но он медлил, не вставая с кресла.
— Так странно, — сказал он наконец.
— Что? — спросил я.
— Да нет, ерунда.
— Павел Иванович. — Я снова сел, показывая, что не уйду, пока не узнаю решительно все. — Любая мелочь может оказаться важной. Что вы сейчас вспомнили?
— Правда, это ерунда и не имеет никакого отношения к произошедшему.
— Павел Иванович!
Горн поморщился:
— Лет десять назад мы в клубе разыграли одну шутку. Право, вполне невинную. Столяров в ней тоже участвовал.
— Что за шутка?
— Как вам объяснить… дуэль. Но — необычная. В классическом стиле.
— На шпагах? — спросил я.
— Нет! Четыре человека и перед каждым — чаша с вином. Но только в одной из этих чаш — яд.
— Настоящий? — удивился я.
— Нет, — поморщился Горн. — На самом деле там не было никакого яда. Обыкновенное слабительное. Так что проигравшему ничего не грозило. Ну… это наша «Чаша Сократа». Только у Сократа в чаше была цикута, а у нас — слабый раствор рициновой кислоты с сахаром. Господи, это была просто касторка, только чуть в другой форме!
— Из-за чего была дуэль? — спросил я.
Горн беспомощно пожал плечами:
— Представьте себе, не помню! Помню только, что в ней участвовал покойный Столяров, Матвей Петрович Патрикеев, Егор Чепурнин и я. А вот почему вся эта канитель завертелась — я уже не помню.
