Борис Акунин - Алмазная колесница. Том 1
Раз, не выдержав, штабс-капитан даже пробормотал:
— Некрасов какой-то, поэма «Русские женщины». — И быстро оглянулся, не слышал ли кто этого замечания, плохо вязавшегося с обликом серого, затёртого офицеришки.
После того, как Василий Александрович спас её из лап чернявого неврастеника, а в особенности после нескольких часов совместной работы, Лидина стала держаться со штабс-капитаном запросто, как со старым приятелем — видно, и она переменила своё начальное мнение о соседе по купе.
— Да что стряслось? Говорите же! — воскликнула она, смотря на Рыбникова испуганными глазами.
— Со всех сторон пропал, — зашептал Василий Александрович, беря её под руку и медленно ведя по направлению к поезду. — Я ведь в Питер самовольно ездил, втайне от начальства. Сестра у меня хворает. Теперь откроется — беда…
— Гауптвахта, да? — расстроилась Лидина.
— Что гауптвахта, это разве беда. Ужасно другое… Помните, вы спросили про тубус? Ну, перед самым взрывом? Я и в самом деле оставил его в туалетной. Всегдашняя моя растерянность.
Гликерия Романовна спросила страшным шёпотом, прикрыв рукой губки:
— Секретные чертежи?!
— Да. Очень важные. В самовольную отлучку ездил, и то ни на минуту из рук не выпускал.
— И где ж они? Вы туда, ну, в туалетную, разве не заглядывали?
— Пропали, — замогильным голосом сказал Василий Александрович и повесил голову. — Взял кто-то… Это уж не гауптвахта — трибунал. По законам военного времени.
— Какой ужас! — У дамы округлились глаза. — Что же делать?
— У меня к вам просьба. — Дойдя до последнего вагона, Рыбников остановился. — Я сейчас, пока никто не смотрит, под колёса нырну, а после, улучив момент, с насыпи — и в кусты. Нельзя мне под проверку попадать. Так вы уж не выдавайте, а? Скажите, знать не знаю, куда подевался. Ехали — не разговаривали, на что мне этот мужлан? А чемоданчик мой, что на полке, с собой прихватите, я за ним после в Москве к вам наведаюсь. Остоженка, вы сказали?
— Да, дом Бомзе.
Лидина оглянулась на важного петербургского начальника и жандармов, тоже двинувшихся в сторону состава.
— Выручите, спасёте? — Рыбников отступил в тень вагона.
— Конечно! — На личике Гликерии Романовны появилось решительное, даже отчаянное выражение — как давеча, когда она кинулась к стоп-крану. — Я знаю, кто ваши чертежи украл! Тот противный субъект, который на меня бросился! Вот он отчего так торопился-то! И мост очень возможно, что он взорвал!
— Как взорвал? — не поспевал за её словами ошалевший Рыбников. — С чего вы взяли? Как он мог взорвать?
— Откуда мне знать, я же не военный! Бомбу какую-нибудь из окна бросил! Я вас обязательно выручу! И под вагон лазить незачем! — крикнула уже на бегу — так порывисто бросилась навстречу жандармам, что штабс-капитан хотел удержать, да не успел.
— Кто тут главный? Вы? — налетела Лидина на элегантного господина с седыми висками. — У меня важное известие!
Тревожно прищурившись, Рыбников заглянул под вагон, но нырять туда было поздно — теперь в эту сторону было устремлено множество глаз. Штабс-капитан стиснул зубы, двинулся вслед за Лидиной.
А та держала седоватого за рукав летнего пальто и с невообразимой быстротой стрекотала:
— Я знаю, кто вам нужен! Тут был один человек, такой неприятный брюнет, безвкусно одетый, с алмазным перстнем — камень огромный, но нечистой воды. Ужасно подозрительный! Очень в Москву торопился! Все-все остались, и многие помогали людей из реки вынимать, а он подхватил свой саквояж и уехал! Хуже, чем просто уехал. Когда первая подвода со станции прибыла, за ранеными, он возницу подкупил. Дал ему деньги, много, и уехал. А раненого не взял!
— А ведь правда, — подхватил начальник поезда. — Пассажир из второго вагона, шестое купе. Я видел, он мужику сотенную дал — за телегу-то! И укатил на станцию.
— Ах, да помолчите вы, я ещё не всё рассказала! — сердито отмахнулась от него Лидина. — Я слышала, как он у того крестьянина спрашивал: «Паровоз маневровый на станции есть?» Это он и паровоз нанять хотел, чтоб поскорей сбежать! Я вам говорю — ужасно подозрительный!
Рыбников слушал насторожённо, ожидая, что сейчас она скажет и про якобы украденный тубус, но Гликерия Романовна, умница, про это подозрительнейшее обстоятельство умолчала, в очередной раз удивив штабс-капитана.
— Интере-есный пассажир, — протянул господин с седыми висками и энергичным жестом подозвал жандармского офицера. — Поручик! Пошлите на ту сторону. Там, в инспекторском вагоне мой слуга-китаец, вы его знаете. Пусть б-бегом сюда. Я буду на станции.
И быстро зашагал вдоль поезда.
— А что с курьерским, господин Фандорин? — крикнул ему вслед поручик.
— Отправляйте! — бросил заика, не останавливаясь.
Тёршийся неподалёку дядька с простоватой физиономией и вислыми усами щёлкнул пальцами — к нему подлетели двое неприметных людишек, и все трое о чем-то зашептались.
Гликерия Романовна вернулась к Рыбникову победительницей:
— Ну, видите, всё устроилось. Нечего вам, как зайцу, по кустам бегать. А чертёж ваш найдётся.
Но штабс-капитан смотрел не на неё, а в спину человеку, которого поручик назвал «Фандориным». Желтоватое лицо Василия Александровича было похоже на застывшую маску, в кошачьих глазах мерцали странные блики.
НАКА-НО-КУ
Слог первый, в котором Василий Александрович берёт отпуск
Распрощались по-дружески и, конечно, не навсегда — Рыбников пообещал, как обустроится, непременно навестить.
— Да уж пожалуйста, — строго сказала Лидина, пожимая ему руку. — Я буду волноваться из-за вашего тубуса.
Штабс-капитан уверил её, что теперь как-нибудь выкрутится, и расстался с очаровательной дамой, испытывая смешанное чувство сожаления и облегчения, причём последнее было много сильней.
Тряхнув головой, отогнал неуместные мысли и первым делом наведался на вокзальный телеграф. Там его ожидала телеграмма до востребования:
«Правление фирмы поздравляет блестящим успехом возражения снимаются можете приступать проэкту получении товара извещу дополнительно».
Видимо, признание заслуг, а ещё более то, что снимаются какие-то возражения, было для Рыбникова очень важно. Он просветлел лицом и даже запел про тореадора.
Что-то в манере штабс-капитана переменилось. Мундир по-прежнему сидел на нем мешковато (после ночных приключений он ещё больше истрепался), но плечи Василия Александровича расправились, глаза смотрели бойчей и ногу он больше не приволакивал.
Взбежав по лестнице на второй этаж, где располагались служебные помещения, Рыбников уселся на подоконник, откуда просматривался весь широкий пустой коридор, и достал записную книжку, исписанную цитатами и афоризмами на все случаи жизни. Имелись тут и сакраментальное «Пуля дура, штык молодец», и «Русский медленно запрягает, да быстро едет», и «Кто пьян да умен, два угодья в нём», а последняя из заинтересовавших Василия Александровича максим была такая: «Хоть ты и Иванов-Седьмой, а дурак. А. П. Чехов».
За Чеховым шли чистые странички, но штабс-капитан вынул плоский пузырёк с бесцветной жидкостью, капнул на бумагу, растёр пальцем, и на листке проступили странные письмена, похожие на переплетённых змеек. Со следующими несколькими страничками он поступил точно таким же образом — и на тех тоже откуда ни возьмись повылезали диковинные каракули. Некоторое время Рыбников внимательно их рассматривал. Потом немного подумал, пошевелил губами, запоминая. А нарисованные змейки через минуту-другую сами собой исчезли.
Он снова вернулся на телеграфный пункт, отбил две срочные телеграммы — в Самару и в Красноярск. Содержание было одинаковым: просьба прибыть в Москву «по известному делу» 25 мая и сообщение, что номер в «той же самой гостинице» заказан. Подписался штабс-капитан именем «Иван Гончаров».
На этом, кажется, спешные дела были окончены. Василий Александрович спустился в ресторан и с большим аппетитом покушал, причём не копейничал — даже позволил себе коньячку. Официанту на чай дал не экстравагантно, но прилично.
И это было только началом чудесной метаморфозы армейского замухрышки.
С вокзала штабс-капитан поехал на Кузнецкий мост, в одёжный магазин. Сказал приказчику, что по ранению отставлен «вчистую» и желает обзавестись приличным гардеробом.
Купил два хороших летних костюма, пиджак, несколько пар брюк, штиблеты с гамашами и американские ботинки, английское кепи, соломенное канотье и полдюжины рубашек. Там же переоделся, потрёпанный мундир спрятал в чемодан, шашку велел упаковать в бумагу.
Тут вот ещё что: в магазин Рыбников приехал на обычном «ваньке», а укатил на лаковой пролётке, из тех что берут полтинник за одну только посадку.
