Элеанор Каттон - Светила
Но Мэннеринг лишь в замешательстве пялился на него:
– Что? Ты вообще о чем?
– Дурачка-то из себя не строй, – насупился Клинч.
– Прошу прощения, ничего подобного мне и в голову не приходило, – запротестовал Мэннеринг. – Эдгар, что ты такое несешь? При чем тут вообще потаскушкины наряды?
Внимательно разглядывая собеседника, Эдгар Клинч вдруг ощутил укол сомнения. Озадаченность Мэннеринга казалась вполне искренней. Он вел себя не так, как полагается разоблаченному злодею. Значит ли это, что ему неизвестно про золото, спрятанное в Анниных платьях? Возможно ли, чтобы Анна вступила в сговор с кем-то еще – за спиною у Мэннеринга? Клинч был совершенно сбит с толку. И предпочел сменить тему.
– Да я про это ее траурное платье, – неловко вывернулся он. – Ну то, что с дурацким воротничком, – она вот уже две недели как в нем ходит.
– У нее просто приступ благочестия, – отмахнулся Мэннеринг. – Ишь выделывается. Перебесится, помяни мое слово.
– Я не был бы столь уверен, – покачал головой Клинч. – Понимаешь, на прошлой неделе я потребовал, чтобы она, прежде чем бросить это свое ремесло, расплатилась с долгами. Мы побранились, я, признаться, разозлился и пригрозил вышвырнуть ее из гостиницы.
– А Лидия Уэллс здесь при чем? – нетерпеливо осведомился Мэннеринг. – Итак, ты вышел из себя – и что? При чем тут все это?
– Лидия Уэллс только что погасила Аннин долг, – объяснил Клинч. Он наконец-то оторвал ладони от стола: под ними, чуть повлажневший от соприкосновения с потными руками, обнаружился хрустящий банковский билет на сумму в шесть фунтов. – Анна перебралась в гостиницу «Путник». На неопределенный срок. У нее теперь новая профессия, говорит. И в шлюхах она больше не числится.
Мэннеринг долго глядел на банкноту, не говоря ни слова.
– Но это ее долг тебе, – наконец произнес он. – Это всего-навсего арендная плата. А вот мне она должна сотню фунтов с лишним! Она в долгах как в шелках – с головой увязла – и она подотчетна мне, черт подери! Не тебе и, уж конечно, не Лидии, дьявол ее побери, Уэллс! И что значит, в шлюхах больше не числится?
– Да то и значит, – отозвался Эдгар Клинч. – С проституцией она, мол, покончила. Вот так и сказала.
Лицо Мэннеринга налилось кровью.
– Нельзя просто так взять да и бросить свое ремесло! И плевать мне, шлюха ты, или мясник, или треклятый пекарь! Нельзя взять да и бросить – если долги не отданы!..
– Это ведь…
– В трауре она, видите ли! – заорал Мэннеринг, взвившись над стулом. – Временно, видите ли! Протяни девчонке палец, так она всю руку до плеча отхватит! Ну уж нет, со мной такие штуки не пройдут! Когда на ней висит долг в сотню фунтов! Еще чего удумала!
Клинч смерил магната холодным взглядом:
– Она велела передать вам, что деньги для вас хранятся у Обера Гаскуана. Спрятаны под его кроватью.
– Кто таков, черт его раздери, этот Обур Гасквон?
– Секретарь магистратского суда, – объяснил Клинч. – Гаскуан подал от имени миссис Уэллс апелляцию по поводу наследства Кросби Уэллса.
– Ага! – воскликнул Мэннеринг. – То есть мы все-таки к этому вернулись, да? Да будь я проклят!..
– Есть еще кое-что, – продолжал Клинч. – Сегодня днем, когда мистер Гаскуан был в номере у Анны, там началась стрельба. Прозвучало два выстрела. После я расспросил его об этом деле, а он в ответ упомянул о долге. Я поднялся наверх посмотреть. В Анниной подушке зияла дырка. В самой середке. Аж набивка вылезла наружу.
– Две дырки?
– Только одна.
– И вдова все видела, – предположил Мэннеринг.
– Нет, – покачал головой Клинч. – Она пришла позже. Но Гаскуан, уходя, упомянул, что собирается переговорить с какой-то дамой… а два часа спустя объявилась Лидия.
– А что еще за второй клад? – внезапно спросил Мэннеринг. – Ты вроде сказал, есть какой-то еще.
– Я подумал… – Клинч опустил глаза. – Нет. Не важно. Я ошибся. Забудь.
Мэннеринг нахмурился.
– А с какой бы стати Лидии Уэллс выплачивать Аннины долги? – вслух размышлял он. – Ей-то какая с того выгода?
– Не знаю, – признал Клинч. – Но сегодня дело выглядело так, что эти две – самые что ни на есть задушевные подруги.
– Задушевная дружба – это не источник дохода.
– Прямо и не знаю, – повторил Клинч.
– Они шли обнявшись? В хорошем настроении? Как?
– Да, рука об руку, – подтвердил Клинч. – А когда вдова заговорила, Анна прижалась к ней теснее. – И он замолчал, заново переживая воспоминание.
– И ты ее отпустил?! – внезапно рявкнул Мэннеринг. – Ты дал ей уйти – не спросившись меня и меня даже не известив? Эдгар, это моя лучшая девчонка! Да ты и сам знаешь, не мне тебе объяснять! Остальные Анне в подметки не годятся!
– Не мог же я ее силой удерживать, – угрюмо возразил Клинч. – А что мне следовало сделать – запереть ее? В любом случае ты-то был в Каньере.
Мэннеринг вскочил со стула:
– Значит, Китайская Энни стала теперь Энни Ничейная! – Он с досадой хлопнул шляпой по ноге. – Как у нее, однако, все просто! С проституцией она покончила! Как будто мы все вольны одним прекрасным утром проснуться и просто-напросто перерешить все заново!..
Но Эдгару Клинчу развивать этот риторический аргумент отнюдь не хотелось. Он с тоской думал, что завтра – воскресенье, первое воскресенье за вот уже много месяцев, когда ему не придется больше с нетерпением предвкушать, как он наполнит для Анны ванну. А вслух он сказал:
– Думаю, тебе стоит сходить к мистеру Гаскуану, поговорить насчет денег.
– Знаешь, Эдгар, что меня бесит? – отозвался Мэннеринг. – Сообщения, переданные через третьих лиц, – вот что бесит-то. Необходимость подтирать за другими – вот что бесит. То, что это все я услышал от тебя, – бесит не могу сказать как. Чего Анна от меня ждет? Чтоб я постучался в двери к человеку, которого я едва знаю? И что я скажу? «Прошу прощения, сэр, я так понимаю, под вашей кроватью спрятано много денег и Анна Уэдерелл задолжала эту сумму мне!» Это невежливо. Просто невежливо. Нет уж: что касается меня, эта девчонка все еще работает на меня. Она не кто иная, как шлюха, и ее долг мне ни разу не выплачен.
Клинч кивнул. Его боевой задор уже иссяк, теперь ему просто хотелось остаться одному. Он подобрал банковский билет, свернул его и убрал в бумажник, поближе к сердцу.
– Во сколько, говоришь, нынче собрание?
– На закате, – отозвался Мэннеринг. – Только смотри приходи либо чуть раньше, либо чуть позже, чтоб мы не всей оравой туда ввалились. Ты обнаружишь, что чертова прорва народу вышла из этой истории с ощущением, что надо искать виноватого.
– Не могу сказать, что «Корона» мне по душе, – пробурчал Клинч под нос. – На стекле, похоже, экономят. Окна фасада надо бы пошире сделать и над крыльцом какой-никакой навес.
– Да ладно, там нас не потревожат, а это главное.
– Да.
Мэннеринг нахлобучил шляпу.
– Кабы меня спросили на прошлой неделе, кто повинен во всем этом сумасбродстве, я бы предположил, что жидюга. Кабы меня спросили вчера, я бы сказал: вдова. Нынче днем я бы ответил: китаезы. А теперь? Так вот, Эдгар, черт меня дери, если я не поставлю на эту шлюху. Попомни мои слова: Анна Уэдерелл знает доподлинно, как деньги оказались в доме Кросби Уэллса, и ей известно в точности, что приключилось с Эмери Стейнзом – Господь упокой его душу, пусть и преждевременно так говорить. Покушение на самоубийство, ничего себе! Траурное платье, скажете тоже! Они с Лидией Уэллс одной веревкой повязаны – и вместе что-то замышляют.
* * *Су Юншэн и Цю Лун бодро топали по Каньерской дороге к Хокитике, одетые в одинаковые широкополые фетровые шляпы, суконные плащи и парусиновые боты. Сгущались сумерки, температура резко падала, стоячая вода по обочинам меняла цвет с бурого на глянцево-синий. Дорога была почти пустынна: изредка проезжала телега или одинокий всадник поспешал к теплу и свету города, до которого оставалось еще две мили, хотя уже удавалось расслышать рев океана, размеренный и монотонный, и изредка на его фоне – крик какой-нибудь морской птицы, звук тонкий и невесомый, что парил над гулом дождя.
Путники беседовали на кантонском диалекте.
– Нету на «Авроре» никакого золота, – доказывал А-Цю.
– Ты уверен?
– Участок бесплоден. Как будто землю там уже всю перелопатили не единожды.
– Перекопанная земля таит немало сюрпризов, – отвечал А-Су. – Я знаю много тех, кто неплохо зарабатывает на отвалах.
– Ты знаешь много китайцев, которые неплохо зарабатывают на отвалах, – поправил А-Цю. – И то их того гляди изобьют, а то и жизни лишат те, чьи глаза не столь зорки.
– Деньги – тяжкое бремя, – заметил А-Су. Эту пословицу он цитировал на каждом шагу.
– И бедняки ощущают это бремя острее прочих, – подхватил А-Цю. И искоса глянул на собеседника. – У тебя вот торговля тоже в последнее время идет неходко.
