Стивен Сейлор - Римская кровь
Они расскажут вам, что Секст Росций во многих отношениях — загадка: нелюдим, держится особняком, в богов не верит, неотесан, связи его немногочисленны, и ими он не слишком дорожит. В америйской общине он хорошо известен — или мне следовало сказать, печально знаменит? — одним и только одним: длившейся всю его жизнь враждой с отцом.
Добрый человек с отцом не спорит. Добрый человек почитает и слушается своего отца, не только потому, что так велит закон, но и потому, что такова воля неба. Когда какой-нибудь негодяй преступит этот наказ и вступит в открытую вражду с человеком, подарившим ему жизнь, тогда он выходит на дорогу, которая ведет к всевозможным несказанным преступлениям, — поистине, даже к тому преступлению, из-за которого мы здесь собрались и которое должны покарать.
Что послужило причиной вражды между отцом и сыном? Этого мы точно не знаем, хотя человек, который сидит рядом со мной на скамье обвинителя, Тит Росций Магн, может засвидетельствовать, что самолично видел множество отвратительных примеров этой вражды; его слова может подтвердить и другой свидетель — почтенный Капитон, которого я, возможно, призову после того, как свое слово скажет защита. Магн и Капитон — родственники жертвы, как, впрочем, и этого человека. Они — уважаемые граждане Америи. Много лет с ужасом и неодобрением они наблюдали, как Секст Росций оказывает неповиновение своему отцу и проклинает его за глаза. Они в отчаянии видели и то, как старик, чтобы защитить собственное достоинство, повернулся спиной к этому чудовищу, которое возросло из его же семени.
Повернулся спиной, сказал я. Да, Секст Росций-отец повернулся спиной к Сексту Росцию-сыну, о чем, вне всякого сомнения, ему пришлось еще пожалеть, ибо благоразумный человек не повернется спиной к ядовитой гадине либо к существу с душой убийцы, пусть им будет даже родной его сын, — нет и еще раз нет, если только он не хочет получить в спину нож!
Эруций ударил кулаком о балкон ростр и широко раскрытыми глазами уставился на головы слушателей; выдержав паузу, он отступил назад, чтобы перевести дыхание. После громовых раскатов его голоса на площадь опустилась непривычная тишина. К этому времени он весь взмок. Он вцепился в край тоги и, отерев ею покрытые потом щеки, поднял глаза и посмотрел в небо, как бы ища у него поддержки в изнурительном испытании — отстаивании справедливости. Жалобным голосом, достаточно громким, чтобы все слышали, он пробормотал:
— Юпитер, дай мне сил! — Цицерон скрестил руки и округлил глаза. Тем временем Эруций взял себя в руки, с понурой головой выступил к ростре и начал снова. — Этот человек — к чему произносить его оскверненное имя, если он осмеливается показываться на людях, где при встрече с ним любой порядочный гражданин отшатнется в ужасе? — этот человек был не единственным отпрыском своего отца. Был и другой сын. Его звали Гай. Отец души в нем не чаял, и отчего же нет? По всеобщему мнению, он был образцом того, каким должен быть всякий юный римлянин: благочестивый, послушный отцу, ревнующий о всяческой доблести — словом, молодой человек, любезный во всех отношениях, очаровательный, утонченный. Удивительно, что у одного человека могут быть два таких разных сына! Ах, но у сыновей были разные матери. Быть может, нечистым оказалось не семя, но принявшая его почва. Рассудите: два семени одного виноградника посажены в разную почву. Одна лоза растет сильной и прелестной, принося сладкие плоды, которые дают крепкое вино. Другая же с самого начала оказывается чахлой и какой-то чужой; она вьется по земле и усеяна шипами; ее плоды горьки, вино ее — яд. Первой лозой я называю Гая, второй — Секста!
Эруций вытер лицо, содрогнулся от омерзения и продолжал:
— Секст Росций-отец любил одного сына и не любил другого. Гая он всегда держал при себе, гордо показывая его самому блестящему обществу, на глазах у всех осыпая его ласками и знаками привязанности. Что же касается Секста-сына, то его старик избегал как только мог, сослав его в семейные усадьбы, разбросанные вокруг Америи; он скрывал его от посторонних глаз, словно сын был позорящей его вещью, которую стыдно показать порядочным людям. Это разделение привязанностей зашло так далеко, что Росций-отец давно и твердо решил полностью лишить своего тезку наследства и назвать Гая единственным наследником, хотя тот и был младшим.
Несправедливо, скажете вы. Лучше, когда человек одинаково уважает всех своих сыновей. Когда дело доходит до выбора любимчиков, отец не наживает ничего, кроме неприятностей в этом и следующем поколениях. Все это правда, но в данном случае мы, по моему мнению, должны доверять здравомыслию старшего Секста Росция. Почему он испытывал к своему первенцу такое презрение? Думаю, все дело в том, что он лучше, чем кто-либо другой, видел, какая порочность таится в груди молодого Секста Росция, и в ужасе отшатнулся от нее. Быть может, у него даже было предчувствие насильственной гибели, которую принесет ему однажды старший сын; потому-то он и держал его на таком удалении. Увы, предосторожность оказалась недостаточной!
Повесть Росциев обрывается трагически: ее увенчивает череда трагедий, подлежащих не исправлению, но отмщению, которое по силам только вам, уважаемые судьи. Первой стала безвременная смерть Гая. С ним угасли все отцовские надежды на будущее. Подумайте, существует ли на свете счастье большее, чем подарить жизнь сыну и увидеть в нем собственный образ? Что может быть прекраснее, чем взрастить и воспитать его, обретая в его взрослении как бы вторую молодость? Я знаю это не понаслышке — я говорю как отец. И разве не блаженство, покидая этот свет, оставить после себя новую жизнь — преемника и наследника, порожденного тобою? Оставить ему не только состояние, но и накопленную тобой мудрость и самое пламя жизни, передаваемое от отца сыну, от сына к внукам, чтобы, угаснув своим смертным телом, продолжать жить в своих потомках?
Со смертью Гая надежда на этот род бессмертия умерла в его отце, Сексте Росции. Но, возразите вы, у него оставался еще один сын. Это так, но в старшем сыне он видел не свое подобие — правдивое и незамутненное, какое можно увидеть в чистом водоеме. Наоборот, его образ был искажен, перекошен, уродлив, словно то было отражение на погнувшейся серебряной тарелке. Даже после смерти Гая Росций-отец по-прежнему подумывал лишить наследства своего единственного живого сына. Не приходится сомневаться, что немало было других, более достойных членов семьи, которые могли бы стать наследниками, и не в последнюю очередь двоюродный его брат Магн — тот самый Магн, который сидит рядом со мной на скамье обвинителя, который достаточно любил покойного, чтобы не оставить его убийцу безнаказанным.
Молодой Секст Росций подготовил злодейское убийство родного отца. Точных подробностей мы не знаем и знать не можем. Только этот человек может нам все рассказать, если он осмелится сделать признание. Нам известны лишь голые факты. Одной сентябрьской ночью, покинув дом своей покровительницы, достопочтенной Цецилии Метеллы, Секст Росций-отец был завлечен в район Паллацинских бань и зарезан. Родным сыном? Разумеется, нет! Вспомните о сумятице, царившей в последние годы, высокочтимые судьи. Не буду задерживаться на причинах, ибо мы не на политическом суде, но не могу не напомнить вам о насилии, нахлынувшем на улицы этого города. Такому злоумышленнику, как Секст Росций, не составляло труда подыскать головорезов, которые выполнили бы эту грязную работу. И как хитро придумано: приурочить убийство ко всеобщей смуте в надежде на то, что гибель отца останется незамеченной посреди такого переполоха.
Благодарение богам, нашелся такой человек, как Магн, который держит глаза и уши открытыми и не страшится выступить вперед и призвать к ответу виновного! В ту самую ночь его верный вольноотпущенник Маллий Главкия нашел его в Риме, принеся ему известие о гибели дорогого брата. Магн без промедления поручил Главкии принести эту весть своему доброму брату Капитону, остававшемуся дома в Америи.
И в этот момент наряду с трагедией к повести примешивается ирония — горькая, но неисповедимым образом справедливая. По необъяснимой прихоти судьбы, этому человеку было не суждено унаследовать состояние, ради которого он пошел на отцеубийство. Как я уже говорил, мы не в политическом суде, и дело, рассматриваемое нами, — не политическое. Мы не рассматриваем сейчас тех решительных мер, что были навязаны государству в недавние годы, отмеченные смутой и неопределенностью. И поэтому я не стану объяснять, как и почему случилось так, что Секст Росций-отец, человек, по всему судя, добрый и порядочный, все же оказался в списках проскрибированных, когда некоторые облеченные государственной ответственностью лица глубже вникли в обстоятельства его смерти. Каким-то образом старик ускользал от казни много месяцев! Каким счастливцем или каким хитрецом должен он был быть!
