Суд - Ардаматский Василий Иванович
На другой день после похорон министра министерство работало как всегда, будто ничего не случилось. И если что и произошло такое, что раньше не случалось, так разве то, что Сараев подписал подготовленное Кичигиным письмо о пяти двигателях для его брата, работающего на Кубани, подписал, не зная тогда, что никакого брата у Кичигина нет и не было и что в тот же день Кичигин от главного агронома кубанского колхоза (он таки был) за это подписанное Сараевым письмо получил наличными семьсот пятьдесят рублей.
Получив эти деньги, Кичигин долго думал, сколько из них передать Сараеву? Передаст триста рублей. Сделает он это очень просто: положит ему на стол конверт с деньгами и скажет мимоходно:
— Выполняю волю брата. Это его ответный вам подарок…
Что это за подарок, Сараев выяснит, когда Кичигина в его кабинете уже не будет, но он ничего существенного подумать об этом не успеет — его отвлечет телефонный звонок. Потом, позже, он будет называть этот звонок роковым, или «под руку», или «будто назло»…
— Папа, говорит твоя тридцатилетняя дочь. Здравствуй, дед. Сегодня твоя внучка Варька, по-моему, сказала «дед». Может, только без второго «д». Сказала «де» и заулыбалась во весь рот.
Они оба рассмеялись.
— Надеюсь, папа, ты не забыл, что в следующую субботу ей ровно три годика, мы хотели бы видеть тебя с мамой у нас.
— Непременно будем.
Он положил трубку и вспомнил давний семейный разговор о том, что внучке нужна шубка, в магазинах ничего приличного нет, а «на стороне» просят сто рублей… и он обещал дать эти сто рублей.
В это мгновение западня и захлопнулась — Сараев положил в стол конверт с деньгами. Вот до чего просто это иногда происходит — минуту назад он еще был честным человеком, теперь он уже жулик, взяточник. Но, увы, его превращение в жулика произошло все-таки не мгновенно, для того чтобы это с ним случилось, в его сознании еще задолго до этого мгновения должны были произойти, может пока ему незаметные, сдвиги. Потом, еще позже, когда случится катастрофа, он это начнет понимать хорошо. Ему помогут понять…
Министерство работало. Огромный коллектив был занят делами целой отрасли промышленности, в которой, в свою очередь, работала добрая сотня тысяч рабочих, инженеров, техников, технологов, конструкторов, администраторов, и в результате труда всех на дороги нашей страны выходили тысячи и тысячи автомобилей самых разных предназначений, крайне необходимых в громадном хозяйстве нашего государства и в частной жизни советских людей. Министерство этот труд организует, руководит им. Конечно, в огромном коллективе были и лодыри, и коридорные болтуны, и перекурщики, и бегуны по этажам с бумажкой в руке, как с эстафетой, и просто ничего толком не умеющие делать и попавшие в министерство по блату или по недосмотру. В свое время — хотелось бы пораньше — вся эта братия всплывет на поверхность, как мусор, и министерство от них избавится. Для этого нужно только, чтобы каждый работник министерства на своем месте работал с полным и острым чувством ответственности за труд свой личный и всего коллектива.
Но вот в министерстве завелись жулики. Им, конечно, страшно, им опасен каждый честно работающий, и поэтому они искусно маскируются под честных, а свое воровство прячут за хитро составленную документацию, в которой вроде бы все по-честному. Каждая такая воровская бумажка, однако, могла быть обнаружена любым внимательным сотрудником. Потом, когда жуликов разоблачат и изготовленные ими документы покажут тем, через чьи руки они прошли, не задев их внимания, они только руками разведут — как это могло проскочить, непонятно…
В министерстве шла обычная повседневная работа…
На этом совещании в кабинете у Сараева обсуждалась предварительная разверстка той части продукции, которая в следующем году будет направлена в сельское хозяйство.
Ответственный представитель Всесоюзного объединения «Сельхозтехника» Турищев доложил потребности своего объединения на грузовые автомашины и другую технику. Названные им цифры вызвали шумное оживление.
— Нереально! — четко произнес кто-то.
— Фантастика! — поддал жару кто-то еще, и тогда сразу заговорили все, говорили будто друг с другом, но одновременно явно и для всех.
Присутствовавший на совещании замминистра Соловьев слушал этот гул с терпеливой улыбкой — сам прекрасный производственник, знающий дело, что называется, от станка до кабинета министра. Сколько раз он сам, будучи еще директором завода, на таких вот совещаниях тоже выкрикивал «нереально!», но потом, позже, спокойно во всем разобравшись, соглашался с директивным заданием и вместе с рабочим коллективом завода даже находил возможности его перевыполнить.
А Сараев нервничал… Он внушал себе, что занят сейчас своим обычным делом и ничто ему не мешает, но он уже не мог быть самим собой. Его лишало этой возможности уже одно присутствие на совещании Кичигина. Он старался его не видеть, но сделать это было трудно — Кичигин сидел очень близко. В свою очередь, Кичигин знал, в каком состоянии сейчас Сараев, не без умысла сел к нему поближе и в течение всего совещания учил его не поддаваться лишним переживаниям — он рисовал на листе бумаги чертей, показывал рисунки сидевшему рядом с ним Горяеву, и они вместе веселились… Раздражало Сараева и само совещание, хотя он прекрасно понимал, что ничего особенного не происходит, а идет всегдашний спор вокруг плановых наметок.
Сараев застучал что есть силы карандашом по столу и, когда наступила наконец тишина, обратился к Турищеву:
— А реальные планы будете докладывать тоже вы?
— Наши нереальные, по-вашему, планы, — ответил тот, отчетливо вырубая каждое слово, — не уходят за пределы нынешнего пятилетнего плана, утвержденного высшей властью государства.
— Но нельзя же исходные данные заключительного года пятилетки механически переносить в третий год! — воскликнул Сараев.
— Можно, — припечатал Турищев, — если не забывать, что наш рабочий класс выполняет пятилетки и в четыре года!
Удар был, что называется, ниже пояса. Сараев побагровел и промолчал. А потом уже совершенно другим голосом и спокойно сказал:
— Нам бы не хотелось никого обманывать не очень обоснованными заверениями. Давайте послушаем присутствующих здесь директоров некоторых наших заводов. Кто, товарищи, начнет?
Встал высокий, большеголовый, небрежно одетый мужчина лет пятидесяти — директор Гурьевского завода грузовых автомашин Грибков. Он встретился взглядом с Соловьевым, и они улыбнулись друг другу. Они были давно знакомы, не раз вместе и на равных правах присутствовали на таких же совещаниях, и Соловьев сейчас чувствовал себя перед ним немного неловко. Но тогда, три года назад, в ЦК были вызваны они оба и оба они от поста замминистра отказывались, но почему-то доводы Грибкова были признаны более вескими. Грибков человек с юмором, смешливый, когда Соловьев звонит ему на завод и начинает пробирать за что-нибудь, он быстро признает вину, обещает исправить, но непременно прогудит своим басом: «Что наша жизнь? Игра — сегодня ты, а завтра я…» — и хохотнет на прощанье.
— Я начну с претензий к заводам-поставщикам, — заговорил Грибков, выглядывая, где сидят на совещании представители этих заводов. — Ну, ей-богу, какой-то проклятый вопрос. Не пора ли нам все же разобраться в его природе? Ведь и мы и поставщики сопряжены в едином плане, где все высчитано и выверено, а как только начинается год, вся стройная музыка летит к чертям. Для меня в этот вопрос, как в глухой забор, упирается и наш сегодняшний разговор. Почему мы спешим заявить, что не реально? Потому что, услышав новые цифры, мы прежде всего вспоминаем бессонные ночи, когда ждали телефонный звонок или телеграмму от своего посланного к поставщикам человека, а в это время по сусекам искали последние агрегаты. Я хорошо помню такие ночи. И любое наше обязательство здесь будет выглядеть безответственным, если полагать, что, к примеру, на каждом грузовике как минимум должен быть двигатель, а он делается не у нас, а в Мирославле…
