Борис Акунин - Планета Вода (сборник)
Лебедик-Голем
Найти иголку в стоге сена не так трудно, как можно подумать. Если точно знаешь, чтó ищешь.
Как-то раз, расследуя одно необычное преступление в Ковно, Эраст Петрович познакомился с очень занятным господином – еврейским сыщиком. Оказывается, есть на свете и такие: не криминалисты еврейской крови (таких-то сколько угодно), а сыщики, специализирующиеся исключительно на преступлениях в еврейской среде. Фандорин узнал, что на широких пространствах Восточной и Центральной Европы существует особая страна, не имеющая собственной государственности: большой мир с населением в несколько миллионов человек; целый архипелаг, состоящий из еврейских кварталов и местечек. Эта не нанесенная на карты держава существует сама по себе, почти не соприкасаясь с казенными институциями. В «Идишланде» свой язык и религия, свои обычаи и культура, свои свахи и акушерки, свои школы и академии, свои авторитеты и изгои. И свои преступления, не всегда совпадающие с официальным уголовным кодексом. А где есть преступники, там есть и сыщики.
Рав Шабтай, в обычной жизни преподаватель иешивы, расследовал только преступления, совершенные евреями против евреев – такие, в которые незачем посвящать «гойскую» власть. Этого тихого человека с обманчиво мягкими манерами знали, чтили, а кому положено и побаивались от Риги до Кишинева и от Киева до Вены. Сначала Шабтай никак не желал делиться с Эрастом Петровичем информацией и уклонялся от всяческого сотрудничества. Долго приглядывался, примеривался. Наконец осторожно спросил, нет ли в господине Фандорине хоть немножечко еврейской крови. Эраст Петрович соврал, что есть – у покойного отца было отчество «Исаакиевич». И всё волшебным образом переменилось. Отлично поработали вдвоем, и Фандорин научился у коллеги многим полезным вещам.
У рава Шабтая, например, была собственная классификация сложных расследований, которые он делил на две категории: вензухен (то есть, «кого искать») – если личность преступника невыяснена, и возухен («где искать») – если требуется установить местонахождение объекта, чья виновность очевидна. В каждой из двух категорий имелись виды и подвиды; соответственно варьировалась и методика. Причем «возухен» считалось расследованием более сложным, ибо Вселенная Б-га обширна, и, если преступник скрылся, не оставив следов, найти его не проще, чем знакомую блоху в шерсти у незнакомой дворняжки (еврей сыщик любил сочные метафоры).
Шабтай умел из голой психологии и теоретизирования, то есть из ничего, из воздуха, вычислить траекторию движения объекта. И почти никогда не ошибался.
Метод назывался «Лебедик-Голем», что буквально означает «Оживший Голем» – в память о глиняном чудовище, которое соорудил и заставил двигаться пражский кудесник Махараль. Точнее всего красивое идишское название следовало бы перевести скучным термином «психологическая реконструкция».
Именно ею Фандорин и занялся, когда, переправившись через границу, взял на австрийской станции с непроизносимым названием Szczakowa краковского извозчика. Ехать было немногим более получаса. Чтобы «оживить Голема», этого времени вполне хватило.
Первое правило рава Шабтая гласило: «Стань Големом и пойми, как этот урод видит мир своими глиняными глазами».
Чтобы угадать дальнейшие действия урода по имени Болеслав Ружевич и по кличке Цукерчек, требовалось перестать считать его уродом, ибо сам он себя к таковым, конечно же, не относит. Просто это человек, который воспринимает жизнь особенным образом, не как все. Там иные ценности, иное Добро и иное Зло.
Как устроен мир педантичного, аккуратного, легко убивающего, абсолютно безжалостного, но при этом высоко ценящего красоту человека? Что ж, в профессиональной карьере Фандорина встречались и такие.
Во-первых, в мире подобного… человека (заставил себя повторить Эраст Петрович) есть только одна настоящая, живая личность, чьи чувства, страдания и удовольствия имеют ценность – он сам. Все остальные люди – куклы. Они могут быть либо помехой, либо средством для достижения целей, и больше ничем.
Во-вторых, особого внимания заслуживает обсессия, связанная с чистотой. Для Цукерчека грязь – это агрессивное вторжение нечистой внешней среды. Любая неаккуратность, запачканность мучительны.
В-третьих, я (Фандорин перешел на первое лицо) очень одинок. Я не вступаю в связи с женщинами, потому что они будут трогать меня своими руками и бр-р-р губами. У меня нет и никогда не было друзей.
Подумав, Эраст Петрович сделал к этому пункту уточнение. У такого субъекта нет друзей и он не нуждается в подельниках, но иногда бывают покровители, к которым он относится с сакральной почтительностью: в том случае, если счел кого-то себе ровней или даже существом высшего порядка. Но и с патроном у «аккуратиста» отношения всегда неблизкие, дистанционные. В 1895 году (это было в Сан-Франциско) Эраст Петрович имел дело с профессиональным убийцей из китайской Триады, мастером своего жестокого ремесла, который верой и правдой служил «красному жезлу», главарю банды. Просто близнец Цукерчека, только без бородки и с косой: та же аккуратность, маниакальная чистоплотность, безжалостность. Одиночка получал от босса задание и сам решал, как его выполнить.
В-четвертых, после неудачной попытки ареста мне пришлось бегать, а потом несколько верст идти пешком по зимней слякоти, – вновь «оживил Голема» Фандорин. Я вспотел, и это отвратительно. Я испачкал свои белые гамаши, забрызгал чудесные светлые брюки и серое пальто.
Эраст Петрович до того сросся со шкурой ясного, логичного, одинокого любителя чистоты, что ему сделалось физически нехорошо – его собственная одежда после прыжка на железнодорожные пути и сидения под перроном тоже была в далеко не идеальном состоянии. Он заерзал на кожаном сиденье, зачесался.
Нет уж, лучше перейти на третье лицо.
В-пятых, Цукерчек любит удобство и роскошь: дорого одевается, путешествует первым классом.
В-шестых, у него полным-полно денег…
А дальше, спасибо методу, всё стало очевидно.
Сначала Ружевич, конечно, отправился в магазин купить новое белье и новую одежду вместо испачканной.
Потом, естественно…
– Эй, приятель! – Эраст Петрович постучал в стекло закрытого зимнего фиакра. Возница открыл створку. – Вези меня в самую лучшую гостиницу. Чтоб непременно были ванные с горячей водой. И желательно в самую новую, – прибавил Фандорин, подумав, что Цукерчек должен любить всё современное, недавно построенное (и, стало быть, меньше захватанное грязными руками других людей).
Мешая немецкие, польские и русские слова, извозчик сказал, что пану, конечно, нужно в «Хотел Французски», недавно открытый и оснащенный по последнему слову техники. Там и горячая вода, и электричество, и в каждом номере телефон.
– Отлично, – уверенно сказал Фандорин. – Туда меня и вези.
Уже тянулись краковские предместья – грязные, унылые домишки, лепившиеся к грязной, унылой улице. Одно из самых тоскливых зрелищ на свете – среднеевропейская зима в среднеевропейском городе. Обезображенный труп, выставленный напоказ и не прикрытый белой простыней.
Поймав себя на этой неаппетитной мысли, Эраст Петрович подумал: всё-всё-всё, я уже не Цукерчек. Хватит смотреть на мир его глазами. Сам он – шлепок грязи на лике мироздания. Грязное пятно, которое нужно как можно скорее подтереть. А город – что город? Скоро зажгутся фонари, и принарядится.
Словно приободрившись, Краков немедленно начал хорошеть. Едва ранние серые сумерки сменились лиловой, еще не окончательной темнотой, как загорелись огни. Мостовая была уже не голая, а булыжная, и вся мерцала бликами, словно чешуя волшебной змеи. Подтянулись кверху дома, украсили свои фасады балконами и лепниной.
Ближе к центру стало ясно, что Краков – город с гонором. Он безусловно знавал иные времена и лелеял воспоминания о былом величии. Есть в Кракове что-то… московское, подумалось вдруг Фандорину. Внешне вроде бы ничего общего, однако всякая бывшая столица, брошенная ради новой пассии – Варшавы или Петербурга – похожа на вдовствующую царицу: живет прежним сиянием и донашивает потрепанные наряды, давно вышедшие из моды.
Улица Пиярска, куда доставил Эраста Петровича извозчик, располагалась в тени старинной крепостной стены, и современное, украшенное электрическими шарами здание гостиницы странно смотрелось напротив квадратной средневековой башни.
Прежде чем выйти из фиакра, Фандорин прикрыл глаза и заставил себя вспомнить погибших сегодня людей – каждого, по очереди. Мертвого ребенка оставил напоследок. Лишь после этого, нетерпеливо сжимая и разжимая пальцы, Эраст Петрович вошел в мраморный вестибюль отеля «Французски».
Две минуты спустя вышел обратно на улицу и увидел, что умный извозчик никуда не уехал – ждет.
– Цо, нету вольни циммер? – крикнул он.
