Стивен Сейлор - Загадка Катилины
— Катилина! — сказал я.
Но он уже вышел. Я видел только руку, знаком манившую меня наружу.
«Вот это — точно глупости», — пробормотал я про себя, но последовал за ним.
Снаружи, как и предсказывал Катилина, дул теплый ветер. В лучах луны тело моего гостя казалось высеченным из мрамора. От нашей разгоряченной кожи подымались клубы пара, так что казалось, что мы идем среди облаков. Неподалеку промычали коровы в загонах и проблеял козленок.
— Катилина, куда мы идем? — спросил я.
Он не ответил, но знаком пригласил меня идти дальше.
— Что за странное зрелище, должно быть, мы собой представляли! Я услышал шум сверху — это был раб, которого я оставил на страже. Он смотрел на нас с удивлением. А вдруг мы духи, бесплотные тени?
— Хозяин? — позвал он меня неуверенно. Я махнул рукой, но он продолжал смотреть на нас удивленно.
Мы прошли мимо загонов, мимо виноградников, достигли оливкового сада. Я больше не спрашивал Катилину. Меня зачаровал наш таинственный поход; ветерок так нежно ласкал нас.
— Это сумасшествие, — сказал я.
— Сумасшествие? Что может быть более естественным, чем прогулка на свежем воздухе? Что может быть более благочестивым по отношению к богам, чем показаться им в нашем естественном виде — такими, какими они нас создали?
Мы дошли до подножия холма. Катилина осторожно, но довольно проворно пробирался вверх.
— Когда я был моложе, после бани я часто так гулял, даже в Риме. — Он засмеялся от воспоминания. — Ну да, на Палатинском холме, по окрестностям, обдуваемым ветром. Превосходно, не так ли? В Риме полно обнаженных статуй, и никто не чувствует себя оскорбленным, почему же возражают против нагих людей? Ни разу не было никакого скандала. Ты не поверишь, но никто даже и не пожаловался.
— Если бы твое тело было более уродливым, то пожаловались бы.
— Ты льстишь мне, Гордиан.
Мы уже были на вершине холма. Катилина отложил полотенце и встал на один из пней, чтобы оглядеться. Я посмотрел на его вздымающуюся грудь, на сильные руки, стройные ноги и плоский живот.
— Ты великолепно выглядишь, Катилина! — сказал я, смеясь и стараясь отдышаться. Я ему не завидовал, я просто смотрел. — Действительно, как статуя на пьедестале.
Мне показалось, что я немного опьянел — не столько от вина, сколько от ночной прогулки и лунного света. Я высох, но успел вспотеть от подъема.
— Ты действительно так считаешь? Мои любовницы мне говорили то же самое.
Он взглянул на свое тело, как на знакомую, но отдельную от него вещь, словно это было что-то вроде изящного кресла или картины.
— Внушительно для сорокапятилетнего мужчины.
Это была похвала, лишенная иронии и ложной скромности, — просто бесспорный факт, само собой разумеющийся.
Под нами лежала сонная долина. У Клавдиев никаких ламп не было, да и перед моим домом горела только одна, зажженная ночным стражем. Но как же можно спать, когда луна такая яркая? Кассианова дорога алебастром извивалась у подножия горы. Черепичная крыша отбрасывала голубоватый свет. Оливковые деревья шевелили серебряными листьями; неподалеку вздохнула сова.
Катилина тоже вздохнул.
— Я никогда не ограничивал себя в удовольствиях, да и других не сдерживал. Такой вот простой жизненный принцип, не правда ли? Но даже и его использовали против меня мои враги, обвиняя во всех грехах. Ты ведь был в городе во время избирательной кампании и слышал, как меня поносили. Так, как и в прошлом году, даже значительно хуже. Если раньше Цицерон и его брат Квинт попробовали крови, то теперь им захотелось сердца.
Он сел на пень и посмотрел на долину. Когда я сказал, что он походит на статую, то говорил наполовину серьезно. Он и вправду походил на бога, особенно сейчас, с мраморным телом и серьезным лицом. Не на юношей Меркурия или Аполлона, а, возможно, на Вулкана или даже самого Юпитера, хозяина порядка, взирающего на нас с Олимпа.
— С бородой ты бы походил на Юпитера, — сказал я.
Эта мысль его позабавила. Он встал, простер вперед свою руку ладонью вниз и расправил пальцы.
— Если бы еще молнии кидать, как он. А Цицерон может — тебе известно об этом? Он указывает на толпу на Форуме, и с его пальцев летят искры. Он поражает этими молниями уши и глаза, ослепляет их, и они уже не видят правды и глухи к доводам разума.
Катилина бросал вперед руку, пародируя речи Цицерона.
— «Девственных весталок следует защитить от Катилины!» Трах! Вылетает молния, и слушатели вздрагивают. А теперь средний палец — «Катилина развращает молодежь!» Слушатели морщатся от неприятных ощущений (а может, завидуют?). Еще один палец — «Катилина — сводник матрон!» Слушатели воют. И еще мизинец — «Служа Сулле, Катилина губил добропорядочных граждан и насиловал их жен!» Слушатели дрожат от негодования. А другой рукой, другой… он возможно занимается рукоблудием — тебе не приходило это в голову?
Я громко засмеялся. Катилина откашлялся и ответил мне добродушным смехом, но потом снова предался горьким раздумьям.
— Этим враньем он раздавил меня, и толпа называет его первым гражданином Республики. Но все равно я скорее останусь Катилиной, чем буду Цицероном, — сказал он, осмотрев свои руки и опустив их. — А ты как, Гордиан?
— Ну, я тоже предпочту быть собой, чем Цицероном.
— Нет же, я имел в виду выбор — Катилина или Цицерон?
— Странный вопрос.
— Хороший вопрос.
— Ты всегда играешь в какие-то игры.
— А ты всегда уклоняешься. Ты боишься неизвестного? А нужно ли всегда знать будущее? Тогда пожалуйста — становись Цицероном!
Тень скрывала выражение его глаз, но уголки рта заметно дрожали.
— Ты знаешь, о чем я подумал? Тебе, наверное, страшно становиться Катилиной.
Он взял полотенце, расстелил его на земле и лег на него, лицом вверх, смотря на луну.
— Ложись рядом, Гордиан.
Я замялся.
— Ну давай, ложись. Посмотрим вместе на луну. Ты ведь назвал свою дочь Дианой, как богиню луны? Посмотри же на ее лицо.
Я лег рядом с ним.
— Диана — это сокращенно от Гордиана, ты ведь знаешь, — объяснил я.
Все равно, намек есть. Некоторые считают неблагочестивым называть детей именами богов. Но ей подходит, мне кажется. Диана — покровительница плебеев, воодушевившая сабинянок на восстание. Богиня плодородия, рождения. Защищает тех, кто живет в горах или лесах, ей нравится все дикое. Своим светом она окутывает все в этом мире. Полежим здесь немного, почтим ее.
Мы лежали в молчании. Если не считать выкриков совы и редкого шуршания листьев, вокруг нас царила такая тишина, что я мог слышать, как бьется мое сердце. Потом Катилина промолвил:
— Могу я быть с тобой откровенным?
Я улыбнулся.
— Мне кажется, не в моей власти сдерживать тебя.
— У нас одинаковые вкусы, что касается женщин. Твоя жена Вифания — очень хороша, она напоминает мою Аврелию. Их красота немного похожа, как и их высокомерие, загадочность. Но мне кажется, мы не разделяем вкуса к юношам.
— Очевидно, нет.
— Я не могу представить, как может найтись человек, который бы не назвал Тонгилия красивым, даже Цицерон. Зеленые глаза, волосы, свешивающиеся со лба…
— Да, Тонгилий красив, — признал я.
— И ты не испытываешь никакого желания?
— Даже если бы испытывал, то это было бы бесчестно, ведь ты — мой гость, а Тонгилий — твой товарищ.
— Не играй словами, Гордиан. Мой вопрос вот какой — почему, признавая красоту, ты не охотишься за ней? Почему ты сдерживаешься?
Я рассмеялся.
— Во-первых, Катилина, как многие люди, обуреваемые страстями, ты, кажется, не можешь понять, как другие не испытывают таких же желаний.
— Неужели ты себя недооцениваешь, Гордиан? А вот Тонгилий сказал, что ты довольно привлекателен.
Я вдруг неожиданно испытал чувство гордости.
— Ты шутишь, Катилина. Тонгилий бы никогда такого тебе не сказал. Да и как вы могли об этом заговорить?
— Для меня подобные разговоры вполне естественны. О чем, кроме политики, еще говорить, как не о привлекательности других людей?
— Катилина, ты неисправим.
— Нет, скорее, слишком жаден и ненасытен, но исправим. Ты бы лучше последовал моему примеру в этом случае, как и во всех остальных.
— В каком случае?
— Не стоит бессмысленно сдерживаться, если тебя привлекают молодые и красивые юноши.
— Катилина, ты хочешь развратить меня? Я не стою твоих попыток.
— Ерунда, дело стоит того.
— Ты думаешь, что я польщен?
— Нет, благодарен и внимателен.
Я рассмеялся, удивленный, что меня увлекла эта шуточная борьба. Тут и луна влияла, конечно же, и теплый ночной воздух. И моя нагота, и мотыльки, витающие над нами, и очарование Катилины, которое только усиливалось, когда он говорил о том, чего не случится никогда.
