Далия Трускиновская - Деревянная грамота
— Да Авдотьица-то при чем?
— Сам не пойму! Однако она, сдается, убийцу выгораживает! Того, по чьей милости парнишка в санях замерз! И не удивлюсь, коли и того, кто Перфишку Рудакова насмерть пришиб!
— Постой, куманек, постой! Ты что такое плетешь?
— А то и плету, кума! Теперь мне многое ясно сделалось! Завтра же утром иду к дьяку Башмакову! Пусть велит выемку у Одинца сделать! И тогда уж не мы — тогда Земский приказ все дела забросит, Авдотьицу ловить станет! И сперва пусть она расскажет, как дело было, а потом и Одинец с Соплей в грехах каются! Нужно будет — с пристрастием их допросят!
— Да погоди ты, не голоси! — Настасья, как стояла одной ногой в санях, потянулась закрыть куму рот ладонью, да не удержалась — и он сам же ее подхватил, невольно обнял покрепче.
— Ты мне Авдотьицу не выгораживай! Слыханое ли дело — чтобы девка с Неглинки два приказа за нос водила!
Тут Настасья расхохоталась.
— Ох, кабы ты знал! — еле выговорила она. — Ох, кабы знал!..
— Да что это с тобой?
— Ох, не могу!.. Ох, Данилушка!… Кабы ты только знал!..
— Да что мне знать-то надобно? Я и сам догадался — Авдотьица Одинца покрывает, и грамота — у него!
— Какая грамота?
— Да деревянная же! Которую два приказа, тайных дел и Земский, с Тимофея-апостола по всей Москве ищут!
Настасья окаменела.
— Вот ты во что ее впутать хочешь? В розыск Приказа тайных дел?..
— Сама она во что не надо впуталась.
— Ну, куманек… Одно тебе скажу — не виновата Авдотьица.
— Покрываешь?
— Не веришь?
Только что обнимались они — а теперь уставились друг на друга с яростью, как если бы, разогревшись бранными словами, собрались на кулачки биться.
— Не верю, кума!
— А коли докажу?
— Говорить ты складно умеешь! Башмаков — и тот заслушался!
— А что тут говорить! Садись в сани — да и поехали!
— Куда?
— Увидишь!
* * *Хмур и угрюм был земский ярыга Степан Аксентьев, выйдя с утра на торг.
Некая добрая душа донесла Деревнину, что видели-де Стеньку в неурочное время на льду, что схлопотал-де в ухо… Стенька клялся и божился, что это — наваждение и околесица, показывал с виду совсем целое и нетронутое ухо. Деревнин же, зная подчиненного, его словам веры не давал.
И потому Стенька решил немедля выслужиться. Добежать наконец до Ивашки Шепоткина, волком ему в глотку вцепиться, зубами выгрызть из него признание — куда подевались Перфилий Рудаков с Нечаем!
Но Масленица, словно обидевшись на Стеньку за такую злость, принялась встревать поперек.
Над торгом встал дымный столб, завизжали бабы — занялся крытый лубьем шалаш. Нужно было бежать, орать, пихаться, размахивать дубинкой, гнать полупьяный люд за ведрами и за водой. Не успели погасить — в другой стороне насмерть сцепились два сбитенщика. Разняв их и охрипнув, кричавши, Стенька унюхал еще дым и, не соображая, понесся разбираться. Оказалось — дым был вполне законный, из харчевни. Харчевня от старости ушла в землю, топили ее по-черному, дыму и положено было выходить в окна… Потом толпа опрокинула палатку, где пеклись пшеничные оладьи, и тоже пришлось наводить порядок. До вечера не знал ярыжка покоя и уж мечтал, чтобы заблаговестили церковные колокола, давая знак торговому люду убираться прочь.
Измочаленный, очумелый Стенька подошел к приказному крыльцу, мечтая о том, чтобы сесть на лавку и перестать думать. Но и этого не удалось.
— Слышь, молодец… — окликнули Стеньку из толпы. Он обернулся и увидел невысокую ладную девку.
— Ты ярыга Степан Аксентьев будешь? — осведомилась она.
— Да вроде я! А ты?..
— Дельце у меня к тебе, — девка поманила его в сторонку и достала из рукавицы темный комочек, дала ему развернуться — и Стенька увидел старые костяные четки. — Узнаешь, что ли?
Стенька вгляделся — точно, они, и синие бусины поблескивают.
— Стало быть, тебя…
— Она и прислала. Вот что, молодец, сказать велено: быть бы тебе ближе к полуночи там, где уж раз вы с Авдотьицей стаивали.
— У белянинского двора, что ли? — догадался Стенька.
— Да тише ты! Оденься потеплее. Никого с собой не бери! Еще Авдотьица передать велела — этой ночью ты все узнаешь, что тебе надобно!
— А как я?..
— Она сама там тебя высмотрит, — пообещала девка и спрятала четки обратно. — Ну, оставайся с Богом, а я побегу!
Стенька догонять не стал, а даже повернулся в другую сторону — словно бы ему до той девки дела нет. Но радость взыграла! Все неприятности разом затмила! Не иначе, Авдотьица, решив покончить со своим малоприятным прошлым и стать верховой мовницей, наведет его на треклятых конюхов и деревянную грамоту разом!
Как Стенька дожил до полуночи — он и сам бы объяснить не мог. Каждую минуту считал — хотя и забрел сперва к Деревнину, словно бы доложить о ночной вылазке, а на деле — протянуть время и поесть блинов, хотя и потащился Бог весть куда, к Успенью, что на Могильцах, где жила родная тетка и тоже в любое время угощали блинами. Москва гуляла — обычно свет гасили сразу после ужина и улицы тогда же делались пустынны, сейчас же народ колобродил, шатался, песни распевал, и ладно бы простой народишко у бояр и князей вовсю гуляли! Даже боярыни с боярышнями шумно веселились — в больших сенях многих белокаменных домов нарочно вешали качели на обшитых красным бархатом веревках, с мягкими сиденьями, и девицы с молодыми женками, качаясь, допоздна пели песни.
Время Стенька узнавал по перекличке сторожевых кремлевских стрельцов они каждый час заводили свое вековечное, с башни на башню: «Славен город Москва-а-а! Славен город Каза-а-ань!» Подозревая, что в масленичные ночи возможны всякие недоразумения, Стенька решил прийти загодя.
Явившись в указанное место и никого не найдя, он встал неподалеку, так, чтобы его было видно. Не зная, сколько придется торчать, Стенька занялся обычным для всякого ожидающего делом — принялся читать молитвы. Он, как и многие москвичи, измерял и время, и даже порой расстояния в «Отче наш». И душе спасение, и делу польза! Особенно этим увлекались бабы, которым для их стряпни нужна была определенность.
На десятом «Отче наш» в створе улицы появились сани, подкатили, крепкий возник встал, задрав башку, и тут же на снег выпрыгнули двое Авдотьица и невысокий мужичок в тулупе с поднятым воротом. Даже если бы ночь не выдалась лунной — Стенька признал бы девку не только по богатырскому росту, но и по лицу. Мужичок же старательно прятал рожу.
— Пришел, свет? — радостно спросила Авдотьица. — Ну, пойдем, благословясь!
Она повела Стеньку к забору белянинского двора. Было слышно, как в доме, стоявшем, кстати, довольно далеко от того забора, гуляют гости. Купец затеял званые блины, собрал, надо полагать, всю родню, и гулянье могло затянуться надолго. Стенька немного позавидовал купцам — их-то, пьяненьких, разведут по теплым покоям да и уложат на перинах, а он, грешный, хоть и поел сегодня блинов вволю, однако был затем выпровожен на мороз…
— Погоди-ка… — прошептала Авдотьица, прислушиваясь. — Коли что — ты за порядком смотришь…
— За каким порядком?..
— Ч-ш-ш-ш….
Вдоль забора шел человек с палкой и постукивал о заборные доски. Очевидно, он услышал скрип снега и на что-то там быстро вскарабкался. Над высоким забором появилась короткая курчавая борода торчком, а потом и темное пятно рожи, увенчанное остроконечным колпаком.
— Кто тут бродит?! — медвежьим голосом спросил этот человек. — Вот спущу кобелей!
— Ты сторож здешний, что ли? — вопросом же отвечал Стенька.
— Сторож — а вы кто таковы?
— А я Земского приказа ярыга Аксентьев! — гордо объявил свое звание Стенька. — Или не видишь — вон они, буквы! «Земля» и «юс»!
— Черта ли в потемках разберешь… — проворчал сторож.
— Да ты меня знаешь, я со своим подьячим у вас прошлой зимой бывал! С Деревниным-подьячим, он с вашим хозяином знакомство водит!
— Деревнина знаем, — согласился сторож. — Ты с кем там? Говори живо!
Стенька понял, что Авдотьицу приняли за парня, и парня плечистого. В том, что под забором жмутся молодец и девка, сторож бы опасности не углядел, но двое мужиков были ему подозрительны.
— А с товарищем, — весело отвечал земский ярыжка. — Нас всех на Масленицу посылают за порядком смотреть! Мы вот тут караулом ходим, товарищи мои вон там!
— Караулом, говоришь? Ну, ходите! — позволил сторож. — Коли что стукните в забор, я вам горячего вынесу! Ишь ты, за порядком смотрят…
Очевидно, такой доблести от Земского приказа он не ожидал.
— Нам мой подьячий наказывал ближе к белянинскому двору держаться, соврал Стенька. — Мало ли — сейчас лихие люди на санях носятся, а двор богатый.
— Ну, Бог в помощь! — благословив таким образом самозванного караульщика с приятелем, сторож пошел дальше вдоль забора и вместе с угасающим постукиванием исчез.
