Александр Бушков - Дикое золото
– В какую сторону, вы не заметили?
– Направо. Вот, а вскорости пришел тот господин в котелке, показал мне билет охранного отделения и попросил рассказать, зачем заходил ко мне Иван Игнатьевич. Я, конечно, рассказал… Он спросил, в какую сторону ушел Иван Игнатьевич… ах, нет, он этого не спрашивал, это вы только что спросили… Простите, память не та… Он просто ушел. Ну, а теперь пришли вы… Право слово, чистой воды авантюрный роман, все это несколько загадочно…
Не слушая дальнейшего, торопливо кивнув старичку, Бестужев вышел. Посмотрел вправо. Как и следовало ожидать, ничего особенного там не увидел. Ни Рокицкого, ни господина в котелке. Что же, Рокицкого кто-то вел? Очень похоже. Куда он мог пойти? Жандармское управление – в противоположной стороне…
– Молодой человек! – тронул его за рукав старичок. – Я еще кое-что вспомнил. Мы с Иваном Игнатьевичем еще пошутили насчет смысла его имени…
– То есть? – равнодушно спросил Бестужев.
– «Иван» ведь, хотя с незапамятных пор считается исконно русским именем, происходит от греков. И означает по-гречески «благодать божья». Вот я и пошутил – мол, меня нынче посетила божья благодать, сиречь Иоанн, значит, мне должно повезти… Все крестильные имена наши произошли от греческого…
– Бог ты мой! – воскликнул Бестужев так, что старичок недоуменно отшатнулся. – Какой же я идиот! Конечно, от греческого…
Он наконец-то ухватил ту самую ниточку, что долго ускользала, сложил в воображении мозаику, так долго не дававшуюся. Такое частенько случается: легкий толчок, абсолютно незначительная на первый взгляд фраза или событие – и задача решена. Конечно, по-гречески!
Уже не обращая внимания на старичка, он быстрыми шагами пересек улицу, громко спросил еще издали:
– Василий, Всехсвятская, восемь, где-то неподалеку отсюда?
– Так точно, – ответил Зыгало. – Во-он, за угол завернуть, улицу перейти – и там он, восьмой, доходный дом купчихи…
– За мной! – крикнул Бестужев, опрометью кидаясь вперед.
Он бежал что есть мочи, придерживая шашку, прижимая к боку картонную папку со следственным делом, уже не боясь выглядеть со стороны смешно и нелепо, – сейчас такие мелочи нисколечко не волновали, потому что он более всего на свете боялся опоздать.
Сзади, словно сваезабоечная машина, топотал Зыгало. Едва не сшибив с ног шарахнувшегося прохожего в мещанской чуйке, Бестужев свернул за угол, пронесся по тротуару, чудом разминулся с выезжавшей со двора телегой, вбежал в парадное. Вырвав из кобуры браунинг, дослал патрон в ствол, засунул пистолет за кушак, чтобы был под рукой. Над ухом шумно дышал Зыгало.
– Достань наган, – распорядился Бестужев. – Сорок первая квартира, я пойду с главного входа, ты ломись с черного. Брать живым, непременно живым, кто бы там ни был, хоть губернатор… Ясно тебе?
– А чего ж, – пробасил великан-городовой, звонко взводя курок солдатского нагана. – Дело знакомое…
Взбежав по ступенькам, Бестужев принялся дергать шнур звонка, слыша, как в квартире отчаянно дребезжит колокольчик, – но не слышно ни шума, ни шагов, никакого шевеления…
Швырнув папку на пол, он отбежал к противоположной двери, примерился, выставил правое плечо вперед – и могучим рывком обрушился на двустворчатую дверь сорок первой квартиры. Дверь выдержала, а вот замок поддался, язычок с треском вылетел из паза. Держа пистолет наготове, отведя вниз предохранитель большим пальцем, Бестужев ворвался в квартиру.
И сразу увидел начищенные сапоги… Слева раздался жуткий шум – это, надо полагать, Зыгало вышиб дверь черного хода. Нет, поздно, тот успел скрыться, тишина…
Медленно подойдя, Бестужев присел на корточки над неподвижно лежавшим штабс-ротмистром Иваном Игнатьевичем Рокицким, однажды в жизненной лотерее вытащившим несчастливый билет, – а вот теперь и второй… Лицо было искажено гримасой, зубы оскалены, в воздухе еще чувствуется аромат горького миндаля.
«Боже мой, – подумал Бестужев, выпрямляясь. – Как я был к нему несправедлив. И ничего уже не исправить, никого не вернуть…»
– Никого, ваше благородие… ох!
– Беги, разыщи телефон, – сказал Бестужев, не оборачиваясь. – В аптеке, наверное, есть… Кого вызывать, сам знаешь… Живо!
Глава восьмая
Человек, которого звали дьяволом
Полковник Ларионов, насупясь, перебирал лежавшие перед ним предметы: пистолет «Байярд» девятимиллиметрового калибра с вынутой обоймой, жестянку из-под какао «Эйнем», почти до краев наполненную тусклой серо-желтой крупкой, карточку охранного отделения, выданную на имя Кузьмина (с фотографическим снимком Штычкова)… Брезгливо фыркнул:
– Каков подбор…
– Вы совершенно правы, – сказал Бестужев. – Идеальный набор улик.
Полковник вскинул на него глаза, но промолчал. Повертев в сильных пальцах пистолет, спросил:
– Ничего больше не удалось обнаружить?
– Пока все, – сказал Бестужев. – На Всехсвятской, восемь сейчас работает судебный следователь, когда я уходил, приехал Баланчук с офицерами, так что, не исключено, будут еще находки.
– Нет, но каков мерзавец! – сокрушенно промолвил Ларионов. – И я сам, собственной волей взял его в помощники, хотя, обозревая его прошлое, следовало загнать куда-нибудь в Туруханск тамошним начальником пункта… Жалость одолела: как-никак не он первый придумал… Отблагодарил, подлец… Полной мерою. Нужно теперь нам с вами сесть и крепенько подумать, как свести негативные последствия к минимуму. Вы, надеюсь, поможете? Ситуация щекотливейшая – иных причастных лиц мы категорически не можем не то что арестовать, но даже допросить…
– Вы Олечку Серебрякову имеете в виду?
– Конечно. Я уже ничуть не сомневаюсь, что именно эта стерва, цветик якобы лилейный и непорочный, и убила Струмилина по наущению Рокицкого, но папенька Серебряков, доложу я вам, – фигура пресерьезнейшая. Здесь ему вовсе не обязательно пускать в ход свое влияние – наймет психиатров, светил, и они в два счета превратят ее в безвинную жертву наркотиков и гипнотизма, совершенно недосягаемую для юстиции… С его капиталами станется… Что это вы, Алексей Воинович, на потолке усмотрели? Так уставились…
– Вспомнил стихотворение, – сказал Бестужев. – Стихи одного забавного юного студента…
Увы, растаяла свеча молодчиков каленых,
Что хаживали вполплеча в камзольчиках зеленых.
Что пересиливали срам и чумную заразу
И всевозможным господам прислуживали сразу…
Ларионов мягко сказал:
– Ротмистр, я отдаю должное вашему вкладу в расследование, но не кажется ли вам, что для стихов время определенно неподходящее?
– Как знать… – усмехнулся Бестужев. – Как знать… Очень уж стихи подходят к случаю. Потому что это – о вас, Василий Львович, вы, так уж получилось, прислуживали всевозможным господам… – Он наклонился вперед, не сводя глаз с Ларионова. – Потому что не Рокицкий, а вы за всем этим стояли, это вы – дьявол из Олечкиного полубреда… Это вы. Знаете, я не сразу зацепился за одну из Олечкиных обмолвок. Сначала она проговорилась, что этот ее дьявол, вынудивший убить Струмилина, – уже в годах. В постели, несмотря на свои года, показал себя неплохо. Мне подумалось, что это – не зацепка. Для безжалостных юных барышень не только вы, но и Баланчук, и Рокицкий, и я – порой люди в годах, пожилые. Это еще не улика. Но потом я вспомнил другую ее фразу. О том, что даже имя ее «дьявола» означает «владыку». Вы, случайно, не помните, что означает по-гречески «Василий», происходящее от византийского титула «базилевс»? Правда не помните? Почему вы молчите? Почему не возмущаетесь?
С поразительным хладнокровием Ларионов сказал:
– Полноте, кто же спорит с бредом сумасшедшего или возмущается таковым?
– Это у вас не пройдет, – усмехнулся Бестужев.
– Как знать, милейший ротмистр, как знать. Светил психиатрии у нас нет, но сумасшедший дом имеется. Чует мое сердце, вам бы не мешало его навестить. – Ларионов улыбнулся. – Отличный метод вы мне тут излагаете. Определение вины по имени подозреваемого. Василий, по вашей теории, убийца… Михаил, надо полагать, контрабандист, а интересно, кто ж Алексей-то будет в вашей интерпретации?
– Ну, не передергивайте, полковник, – поморщился Бестужев. – Несолидно. Я понимаю, что вы защищены прекрасно, вы обрубили часть концов, ведущих к вам, а те, что остались, чрезвычайно трудно будет распутать… Но ведь «трудно» еще не означает, что невозможно вовсе?
Усмотрев резкое движение полковника, он отодвинулся, поднял над столешницей руку с браунингом. От этого человека следовало ожидать всего.
Однако полковник Ларионов всего лишь тянулся за серебряным с эмалью портсигаром. Сунув в рот папиросу, прошел к двери, спокойно повернул ключ и, вернувшись к столу, с тем же поразительным самообладанием спросил:
– Интересно, на чем же ваша уверенность основана? Надеюсь, не на одних излияниях кокаинистки Олечки?
