Филип Керр - Реквием по Германии
Я сел на кушетку, вынул пачку «Уинстона» и предложил ей сигарету.
– Спасибо, – сдержанно поблагодарила она и заложила сигарету за ухо. – Я покурю позже. – Но я не сомневался, что она продаст ее вместе с остальными.
– И сколько же стоит одна сделанная вами сигарета?
– Около пяти марок. Я плачу сборщикам пять долларов за сто пятьдесят окурков. Из них выходит примерно двадцать хороших сигарет, за которые можно получить десять долларов. Уж не собираетесь ли вы написать об этом статью в «Тагесшпигель»? Я уверена, вы здесь из-за моего паршивого мужа, не так ли? Но я уже давно не видела его и надеюсь никогда не увидеть снова. Полагаю, вам известно, что он в венской тюрьме.
– Да, я знаю об этом.
– Смею вас уверить, когда американская военная полиция сообщила мне о его аресте, я была рада. Он ушел от мен"! – ладно, это еще можно забыть, но никогда не прощу, что он бросил нашего сына.
Для меня не имело значения, когда фрау Беккер превратилась в ведьму – до или после того, как от нее удрал муж. Но на первый взгляд она показалась мне принадлежащей именно к тому типу женщин, от которых сбегают мужья. У нее были узкие губы, выдающаяся вперед нижняя челюсть и маленькие острые зубы. Но раньше, чем я объяснил цель моего визита, она недвусмысленно намекнула на оставшиеся у меня сигареты, которые успокоили ее настолько, что она начала отвечать на мои вопросы.
– Что же произошло на самом деле? Вы можете мне рассказать?
– Как мне сказали, он застрелил американского армейского капитана в Вене и был задержан на месте преступления.
– А полковник Порошин? Вы что-нибудь знаете о нем?
– Вас интересует, можно ли ему доверять? Ну, он – иван. – Она презрительно усмехнулась. – Вот все, что вам нужно знать. – Она отрицательно покачала головой и быстро добавила: – Они познакомились здесь, в Берлине, в связи с одной из махинаций Эмиля, как я полагаю, связанной с пенициллином. Эмиль говорил, что полковник заразился сифилисом от какой-то девицы, которой был страстно увлечен, во что мне мало верится. Так или иначе, это оказался наихудший вид этого заболевания, который сопровождается отеками, и сальварсан ему совершенно не помогал. Эмиль достал для него пенициллин. Ну, я думаю, вы знаете, как трудно достать такое ценное лекарство. Это одна из причин, по которой Порошин пытается помочь ему. Все они одинаковы, эти русские. У них есть не только мозги в голове, но и щедрые сердца, а вот благодарность Порошина идет прямо из его мошонки.
– А другая причина? – Она недоуменно нахмурила брови. – Вы сказали, что это одна из причин.
– Да, конечно. По моим соображениям, готовность Порошина помочь Эмилю связана не только с его заболеванием. Я совсем не удивлюсь, если окажется, что Эмиль работал на него.
– У вас есть какие-либо доказательства? Он часто виделся с Порошиным здесь, в Берлине?
– Я не могу сказать ни «да», ни «нет».
– Но разве ему инкриминируют что-то еще, кроме убийства? Его ведь не обвиняют в шпионаже?
– А какое это имеет значение? У них и так достаточно оснований, чтобы повесить его.
– Но вы не знаете, как американцы умеют работать. Если он шпион, то они захотят узнать все. Эти люди из американской военной полиции, они расспрашивали о товарищах вашего мужа?
Она пожала плечами.
– Насколько я помню, нет.
– Если они заподозрили его в шпионаже, то будут копать, пока не установят, какого рода, информацию он собирал. Они обыскали квартиру?
Фрау Беккер отрицательно покачала головой.
– Так или иначе, я надеюсь, что его повесят, – горько сказала она. – Так можете и передать ему, если увидите.
– А когда вы в последний раз видели его?
– Год назад. Он вернулся из советского лагеря для военнопленных в июле и через три месяца сбежал.
– Когда он попал в плен?
– В феврале сорок третьего года под Брянском. – Она поджала губы. – Подумать только, я три года ждала этого мерзавца, отвергала всех других мужчин. Я хранила себя для него, и видите, какова благодарность. – Внезапно какая-то мысль мелькнула у нее в голове. – Вам нужны доказательства, что он замешан в шпионаже. Так вот скажите, как, по-вашему, могло случиться, что ему удалось освободиться? Ответьте мне. Каким образом он смог вернуться домой, когда другие до сих пор еще там?
Наверное, обман моей собственной жены заставил меня перейти на сторону Беккера. И, кроме того, я услышал достаточно для того, чтобы понять: я должен ему помочь, чем смогу и даже больше того. Поднявшись, чтобы уйти, я сказал:
– Я тоже был в советском лагере для военнопленных. И провел там времени не меньше, чем ваш муж, однако шпионом не стал. – Я подошел к двери, открыл ее и задержался на мгновение. – Сказать вам, каким я стал? С полицейскими, с такими людьми, как вы, фрау Беккер, с такими, как моя собственная жена, которая не позволяет мне прикоснуться к ней, с тех пор как я вернулся домой. Сказать вам, каким я стал? Я стал недоброжелательным.
Глава 6
Как говорят, голодный пес съест и грязный пудинг. Но голод влияет не только на ваше представление о чистоте. Он делает вялым мозг, притупляет память, не говоря уже о половом влечении, вызывает чувство полной апатии. Поэтому для меня не было сюрпризом, что в течение 1947 года, гонимый чувством голода, я несколько раз попадал в разные сомнительные истории, По той же причине я принял довольно неразумное решение, а именно: занялся, в конце концов, делом Беккера, дабы унять требования своего пустого желудка.
До войны роскошный отель «Адлон» славился на весь Берлин. Теперь же, превращенный в руины, он удивительным образом оставался открытым для гостей, а в связи с тем, что располагался он в советском секторе, пятнадцать его номеров обычно занимали русские офицеры. Маленький ресторан в цокольном этаже не только выжил, но и процветал. И все потому, что его посещали исключительно немцы, расплачиваясь продовольственными карточками за завтрак или ужин без боязни быть вышвырнутыми из-за стола при появлении более состоятельных американцев или британцев, что частенько случалось в большинстве других ресторанов Берлина.
Весьма экзотический вход в «Адлон» располагался среди груды булыжников на Вильгельмштрассе, неподалеку от бункера фюрера, где Гитлер встретил свою смерть и который теперь запросто можно было посетить, вручив пару сигарет одному из полицейских, призванных отгонять людей от него. И никто не усматривал ничего странного в том, что после окончания войны все берлинские полицейские разжирели, словно преуспевающие купцы.
Я пообедал чечевичным супом, «гамбургером» из репы и консервированными фруктами, попутно обдумывая дело Беккера, расплатился купонами и подошел к стойке для регистрации постояльцев отеля, чтобы позвонить.
На мой звонок в Советском военном представительстве в Карлсхорсте ответили довольно быстро, но, казалось, прошла вечность, пока меня соединили с полковником Порошиным. Не помогло и то, что я говорил по-русски, дабы ускорить его вызов; единственное, чего я этим добился, – это подозрительный взгляд местного швейцара. Наконец мне ответил Порошин, судя по голосу, искренне довольный тем, что я изменил решение. Мы условились, что через пятнадцать минут на Унтер-ден-Линден, около портрета Сталина, меня будет ждать штабной автомобиль.
Полдень выдался влажным, и я, постояв минут десять в дверях «Ад-лона», возле узенькой служебной лестницы, неторопливо направился вверх по Вильгельмштрассе. Оставив за спиной Бранденбургские ворота, я подошел к огромному портрету товарища Председателя, установленному в центре улицы. По обе стороны портрета расположились два плаката поменьше с изображением серпа и молота.
Поджидая машину, я не мог отделаться от ощущения, что Сталин пристально смотрит на меня, по-видимому, этот эффект был преднамеренно задуман художником. Глаза на портрете были глубокими, черными и колючими, а под тараканьими усами скрывалась тяжелая, как вечная мерзлота, улыбка. Меня всегда удивляло, что находились люди, которые относились к этому кровожадному монстру, как к дядюшке Джо[3]; мне он казался таким же добродушным, как царь Ирод.
Подъехал автомобиль Порошина, звук его мотора утонул в гуле пролетавшей над городом эскадрильи истребителей Як-3. Сидя в машине, я беспомощно озирался на заднем сиденье, а широкоплечий водитель с татарским лицом жал акселератор «БМВ» и на большой скорости гнал автомобиль в восточном направлении, к Александр-плац, затем к Франкфуртералле и Карлсхорсту.
– Я всегда полагал, что немецким гражданским лицам запрещено ездить в штабных автомобилях, – сказал я водителю по-русски.
– Верно, – ответил он, – полковник предупредил, что, если нас остановят, мне придется выдать вас за арестованного.
Татарин громко захохотал, заметив в моих глазах неподдельный страх, а мне осталось одно утешение: пока мы мчимся с такой бешеной скоростью, нас остановит только противотанковое орудие.
