Эллис Питерс - Святой вор
— Ну, к такой просьбе святая Уинифред наверняка отнесется благосклонно, — примирительно молвил Кадфаэль. — Ты уже оказался полезным своим братьям. Учитывая все твои таланты, можешь считать себя благословенным. В Шрусбери ты сделаешь многое для своей обители, и, думаю, то же самое будет, когда вы доберетесь в Вустер, Першор и Эвесхэм. Чего же еще требовать от тебя?
— Я сделаю все, что в моих силах, — согласился Тутило весьма решительно, но, похоже, не очень-то искренне. Он не отрывал взора от резного ковчежца святой Уинифред, окруженного сияющими серебряными подсвечниками. — Однако чего бы не сделала такая святая для нашего благополучия! Брат Кадфаэль, не скажешь ли ты, где бы нам найти вторую такую святую Уинифред?
Весьма неохотно юноша направился к выходу, оборотился в дверях, передернул плечами и пошел прочь, дабы отдаться в распоряжение своему субприору и сделать все от него зависящее в деле развязывания кошельков горожан Шрусбери.
Кадфаэль провожал глазами его стройную, гибкую фигуру, и даже со спины затылок юноши и его отросшие кудри показались монаху весьма и весьма подозрительными. Да ладно, что это он! Ведь сущность человека редко удается постичь с первого взгляда, по его внешности, а этого юношу Кадфаэль почти совсем не знал.
Торжественная процессия двинулась в город. По случаю особого значения предстоящей проповеди приор Роберт почел необходимым почтить ее своим присутствием. В свою очередь шериф известил настоятеля храма и городскую купеческую гильдию, дабы всякий осознающий свой долг житель Шрусбери мог по своей доброй воле прийти в храм. Пожертвование в пользу столь известного монастыря, как Рамсейская обитель, которая подверглась жестоким гонениям и нуждалась в помощи, было верным способом выказать свою добродетель, и в таком большом городе, как Шрусбери, наверняка найдется немало желающих по сходной цене откупиться таким образом от мелких прегрешений и общественного порицания.
Из города Герлуин возвращался заметно довольный собой, а Тутило нес изрядно потяжелевшую сумку, из чего следовало, что в городском храме они собрали богатую жатву. Воскресная проповедь, прочитанная с кафедры храма Креста господня, принесла свои обильные плоды. Таким образом, выделенный рамсейским монахам ларец для пожертвований стал значительно тяжелее. А кроме того, трое умелых ремесленников, а именно плотник и двое бродячих каменщиков, пообещали поехать вместе с Герлуином в Рамсей и подрядиться там на восстановлении разрушенных амбаров и прочих хозяйственных построек. То есть можно было сказать, что миссия Герлуина развивалась вполне успешно. Не остался в долгу и Реми Перти, внеся свою лепту музыкой, ибо он, еще будучи в Провансе, сочинил песнопение для нескольких тамошних храмов. Когда в аббатстве отслужили мессу, из Лонгнера приехал грум, ведя в поводу пони без седока. Грум прибыл от леди Донаты, которая просила субприора Герлуина позволить брату Тутило навестить ее. А поскольку день у монахов выдался тяжелый, леди Доната прислала пони для Тутило и обещала, что к повечерию юноша вернется в монастырь. Со смиренным видом Тутило подчинился воле субприора, но глаза его при этом сияли, ибо возможность без всякого надзора вернуться к псалтериону леди Донаты и к ее арфе, что без дела висела на стене дома в Лонгнере, была для юноши достойной наградой за то, что целый день он со всею преданностью плясал под дудку Герлуина.
Кадфаэль видел, как Тутило выехал за ворота: юноша так и сиял от переполнявшего его детского восторга, ибо его не забыли и нуждались в нем, и теперь ему, уже приготовившемуся провести обычный вечер в монастырских стенах, можно выехать за их пределы. Состояние юноши было вполне понятно Кадфаэлю, и он нисколько его не осуждал. Невесело улыбаясь, он пошел в свой сарайчик, где ему предстояло закончить работу над кое-какими снадобьями. Оказалось, что у входа в сарайчик, топчась, его поджидает еще одно, столь же юное, но, похоже, далеко не столь невинное существо.
— Ты брат Кадфаэль? — спросила монаха девушка, певица Реми Перти.
Она подняла на Кадфаэля свои ярко-голубые глаза, почти такие же, как и у самого монаха. Она была невысока, но для женщины выше среднего роста весьма стройна, спина ее была прямой, словно копье.
— Меня послал к тебе брат Эдмунд, — продолжала девушка. — Мой хозяин простудился и сильно кашляет. Брат Эдмунд говорит, мол, ты поможешь.
— Охотно! — отозвался Кадфаэль, столь же пристально и с тем же интересом глядя на девушку.
Прежде ему не приходилось видеть ее так близко, так как обычно она держалась в стороне, опасаясь, наверное, не угодить своему хозяину. Голова ее была непокрыта, красивое овальное лицо, лилейно-белая кожа, черные брови вразлет, вьющиеся волосы.
— Заходи, — позвал ее Кадфаэль. — Расскажи мне поподробнее, что случилось. Ведь для твоего хозяина голос так важен. Ремесленник, лишившись инструмента, лишается средств к существованию. Что у него за простуда? Не слезятся ли глаза? Не болит ли голова? Нет ли насморка?
Девушка прошла за Кадфаэлем в его сарайчик. Там было уже темно, лишь слабо светилась еле тлевшая жаровня. Кадфаэль запалил лучину и зажег от нее лампадку. Девушка с интересом оглядывалась по сторонам на густо уставленные разными склянками полки и свисающие с балок пучки сушеных трав, которые покачивались на тянувшем от двери сквозняке и тихо шуршали.
— Нет, у него горло, — с безразличным видом ответила девушка. — Больше ничего. Он охрип, и в горле першит. Брат Эдмунд говорит, мол, у тебя есть разные пилюли и микстуры. Вообще-то хозяин не болен, — сказала она с некоторым пренебрежением. — Никакой горячки. Но он просто трясется над своим голосом. И над моим тоже. Иные свои инструменты он не может позволить себе потерять. В остальном же я его мало интересую. Но скажи, брат Кадфаэль, неужели ты сам приготовил все эти снадобья? — спросила она, с удивлением и уважением глядя на полки, уставленные бутылями и кувшинами.
— Да нет, — усмехнулся Кадфаэль. — Я лишь толку и отвариваю, а все остальное зависит от трав. Твоему господину я, пожалуй, пошлю пилюли от кашля и микстуру. Их нужно принимать каждые три часа. Правда, микстуру мне еще нужно приготовить. Это займет несколько минут. Посиди пока у жаровни, вечером тут прохладно.
Девушка поблагодарила Кадфаэля, однако не села. Ряды бутылей с их таинственным содержимым прямо-таки заворожили ее. Она беспокойно, но молча оглядывалась по сторонам, покуда монах снимал с полок бутыли с отваром ползучей лапчатки, шандры, мяты и мака, смешивая их во флаконе зеленого стекла. Своим длинным, изящным пальцем девушка водила по ярлыкам с латинскими названиями, что были наклеены на кувшинах.
— А тебе самой ничего не надо? — спросил Кадфаэль. — Чтобы, скажем, самой не заразиться от своего господина.
— Я никогда не простужаюсь, — промолвила девушка, в ее голосе ощущалось презрение к болезням Реми Перти и ему подобных господ.
— Хороший ли человек твой господин? — спросил монах напрямую.
— Он меня кормит и одевает, — против всех ожиданий сразу ответила девушка.
— И больше ничего? Так он мог бы вести себя со своим грумом или поваром. Насколько я слыхал, он очень дорожит тобой.
Девушка повернулась к Кадфаэлю лицом. Он как раз долил доверху во флакон медового сиропу и закрыл флакон затычкой. Встретив взгляд девушки, глаза в глаза, Кадфаэль понял, что она знает что почем и не питает излишних иллюзий, и если даже не была бита, то опасается побоев и готова к тому, чтобы всячески избегать их, а в случае чего и дать сдачи. Она оказалась куда моложе, чем предполагал Кадфаэль, однако никак не старше восемнадцати лет.
— Мой хозяин очень хороший поэт и менестрель, не сомневайся. Всему, что я умею, научил меня он. Конечно, кое-что дал мне и господь бог, но хозяин научил меня пользоваться всем этим. Если я ему чем и обязана, то именно этим, да еще пищей и одеждой, но это все. А мне он ничего не должен. При покупке он сполна расплатился за меня.
Кадфаэль опять посмотрел девушке прямо в глаза, дабы понять, насколько буквально следует понимать ее слова.
— Именно купил, а не нанял, — сказала она, улыбнувшись. — Я его рабыня, и мне у него куда лучше, чем у того человека, у которого он меня приобрел. Неужели ты не знал, что рабство еще сохранилось?
— Уже много лет назад епископ Волстан запретил рабство и многое сделал для его искоренения если и не во всем мире, то, по крайней мере, в Англии. Однако, как я слыхал, работорговля хоть и скрытно, но все еще существует. Она идет через Бристоль, тайком, конечно, но о ней известно. Правда, валлийских рабов перевозят морем, главным образом в Ирландию, потому что здесь на рабах не особенно разживешься.
— Судьба моей матери свидетельствует о том, что эта торговля идет в обе стороны. В неурожайный год, когда кормить семью было нечем, отец продал ее, свою единственную дочь, бристольскому торговцу, а тот перепродал одному небогатому лорду из Глостершира. Этот лорд держал ее как наложницу, пока она не умерла, но я была зачата не на его ложе. Моя мать умела избавляться от плода, зачатого от хозяина, и сохранить плод, зачатый от мужчины, которого она и впрямь любила, — сказала девушка, нисколько не смущаясь. — Но родилась я рабыней. Тут уж ничего не поделаешь.
