Джинн Калогридис - Я, Мона Лиза
Лоренцо в тот день был угрюм и беспокоен. Он только недавно начал потихоньку вникать в дела Медичи; годом раньше к нему стали приходить письма с просьбой оказать покровительство, и их отец, Пьеро, уже несколько раз посылал своего старшего сына в Милан и Рим улаживать политические дела. Он был невзрачный юноша с широко расставленными раскосыми глазами, выпирающим подбородком и светло-каштановыми волосами, аккуратно подстриженная челка падала бледный узкий лоб; тем не менее чувствительность и ум, сиявший в его глазах, делали его привлекательным.
Они держали путь в живописные окрестности Сан-то-Спирито. Джулиано припомнил высокие деревья, широкую лужайку, уходившую под откос к спокойной реке. В этом месте служанка-рабыня расстелила льняную скатерть прямо на земле и достала из корзинки припасы, чтобы накормить детей. Это был теплый весенний день, по небу лениво ползли редкие облачка, хотя накануне прошел сильный дождь. Река Арно отливала серебром, когда светило солнце, и превращалась в свинцовую, стоило ему скрыться за облаком.
Мрачное настроение Лоренцо заставило Джулиано загрустить. Ему казалось, что отец прилагает чересчур много усилий, чтобы сделать из Лоренцо взрослого раньше времени. Поэтому, чтобы рассмешить брата, Джулиано побежал к реке, весело, не обращая внимания на угрозы возмущенной рабыни, и затопал прямо по воде во всей одежде.
Шалость сработала: Лоренцо расхохотался и последовал его примеру, не скинув ни плаща, ни туники, ни обуви. Тут к рабыне присоединились и сестры. Лоренцо пропустил их вопли мимо ушей. Он был отличный пловец и вскоре, оказавшись на приличном расстоянии от берега, нырнул под воду.
Джулиано поплыл было за ним, но отстал. На его глазах Лоренцо набрал в легкие побольше воздуха и скрылся под серой поверхностью. Когда он тут же не вынырнул, Джулиано рассмеялся и принялся шарить в воде руками, оставаясь на месте. Он думал, что брат вот-вот подплывет к нему и схватит снизу за ногу.
Прошло несколько секунд. Джулиано перестал смеяться, внезапно испугавшись, а потом начал во весь голос звать брата. На берегу женщины — из-за тяжелых юбок они не могли войти в воду — ударились в панику.
Джулиано был еще совсем ребенок. Он так и не научился преодолевать страх и нырять под воду, и все же любовь к брату заставила его сделать глубокий вдох и погрузиться в глубину. Тишина под водой ошеломила его; он открыл глаза и уставился туда, где, по его представлениям, должен был находиться Лоренцо.
Река была мутной от прошедшего недавно дождя; у Джулиано мгновенно защипало глаза. Он ничего не увидел, кроме огромной неровной тени где-то там, глубоко под водой. Это не мог быть Лоренцо, но ничего другого он не разглядел, к тому же инстинкт велел ему приблизиться. Он всплыл на поверхность, еще раз глотнул воздуха, после чего вновь заставил себя погрузиться на дно.
Там, на глубине в три человеческих роста лежал корявый ствол дерева.
Джулиано чувствовал, что легкие вот-вот разорвутся, но сознание, что Лоренцо где-то близко, заставляло его плыть дальше в спокойной воде. Наконец он достиг дерева и прижал ладошку к скользкому стволу.
И сразу у него закружилась голова и зашумело в ушах; он закрыл глаза и открыл рот, чтобы глотнуть воздуха. Но вместо воздуха втянул в себя мутную воду. Тут же ее отрыгнул и рефлекторно глотнул еще раз.
Джулиано начал тонуть.
Хоть он и был ребенком, но ясно понимал, что сейчас умрет. Сознание этого заставило его открыть глаза, чтобы в последний раз взглянуть на землю и унести с собой этот образ на небеса.
В это мгновение облако в небе передвинулось, позволив солнечному лучу пронзить реку, так что частички ила, зависшие в воде, ярко замерцали, и Джулиано сумел разглядеть то, что было прямо у него перед глазами.
На расстоянии вытянутой руки, глядя ему в лицо, тонул Лоренцо. Его туника и плащ зацепились за торчащую ветку, а он, стараясь высвободиться, только еще больше запутался.
Обоим братьям суждено было умереть. Но Джулиано взмолился с детской простотой: «Дорогой Боженька, позволь мне спасти брата».
Невероятно, но ему удалось отцепить от ветвей запутавшуюся ткань.
Освобожденный Лоренцо схватил Джулиано за руки и вытянул за собой на поверхность.
Остальное Джулиано помнил обрывками: вот он сам лежит на траве, его рвет, а рабыня стучит ему по спине, вот Лоренцо, мокрый и дрожащий, сидит, закутавшись в льняную скатерть; кто-то кричит: «Братик, скажи хоть слово!» Вот Лоренцо сидит в карете по дороге домой и яростно говорит, глотая слезы: «Не смей больше рисковать из-за меня! Ты чуть не погиб! Отец ни за что бы меня не простил!..» Он не сказал то, что было ясно без слов: Лоренцо сам себя ни за что бы не простил.
Вспоминая этот случай, Джулиано пил вино, не чувствуя вкуса. Он с радостью пожертвовал бы собственной жизнью ради спасения Лоренцо — так же легко и не задумываясь, как Лоренцо принес бы в жертву себя, чтобы спасти младшего брата. Джулиано счел шуткой то, что Господь даровал ему любовь Анны, — только для того, чтобы потребовать от него ранить человека, которого он любил больше всего на свете.
Младший Медичи сидел так много часов, глядя, как тьма за окном сгущается, а затем с приходом рассвета медленно рассеивается, уступая место дню, когда ему предстояло уехать в Рим. Он просидел до прихода настойчивых визитеров — Франческо де Пацци и Бернардо Барончелли. Он представить себе не мог, зачем заезжему кардиналу вдруг непременно понадобилось видеть его на мессе; но если Лоренцо просил его прийти, то одной этой причины достаточно, чтобы так и сделать.
У него неожиданно появилась надежда, что Лоренцо, возможно, передумал, что гнев его прошел.
Такими словами Джулиано уговаривал себя и как послушный брат отправился в собор, исполняя волю старшего.
V
Барончелли замешкался у дверей собора, когда к нему на несколько секунд вернулось благоразумие. Здесь и сейчас появился шанс избежать судьбы; шанс, пока не прозвучал сигнал к действию, убежать домой, в родное поместье, сесть на лошадь и направиться в любое королевство, где его не достанут ни заговорщики, ни их жертвы. Семейство Пацци обладало властью и настойчивостью, совместными усилиями они легко сумели бы его выследить — но у них не было таких хороших связей и такого упрямства, как у Медичи.
Шагавший впереди Франческо обернулся и подстегнул Барончелли убийственным взглядом. Джулиано, все еще погруженный в свои печальные думы, не обратил на это внимания и, шагая рядом с Барончелли, потерявшим уверенность, последовал за Франческо внутрь. Барончелли показалось, будто он только что переступил порог, отделявший разум от безумия.
В соборе витал смешанный аромат — ладана и пота. Святилище было погружено в сумрак, если не считать небольшого островка алтаря, ослепительно сиявшего в утренних лучах, льющихся потоком из длинных скругленных окон купола.
Вновь выбрав самый незаметный путь вдоль северной стены, Франческо направился к алтарю, за ним по пятам следовал Джулиано, шествие замыкал Барончелли. Последний мог бы с закрытыми глазами найти дорогу, вехами которой служили зловоние бедняков в задних рядах, лавандовый аромат купцов и благоухание роз от знати.
Еще не увидев священника, Барончелли уже расслышал слова проповеди, отчего пульс его участился: они пришли как раз вовремя, ибо вскоре должно было начаться причастие.
Барончелли показалось, что они движутся по проходу бесконечно долго. Наконец он и его спутники достигли первых рядов молящихся. Бормоча извинения, они бочком продвинулись на свои места. На мгновение возникла неловкость, когда Барончелли попытался протиснуться мимо Джулиано, чтобы встать, справа от него, как было продиктовано планом. Джулиано не понял намерения Барончелли и прижался к Франческо, который тогда прошептал что-то юноше на ухо. Джулиано кивнул, сделал шаг назад, освобождая путь для Барончелли, при этом он слегка задел плечом кающегося грешника, который стоял за его спиной.
Оба — и Франческо де Пацци, и Барончелли — затаили дыхание, ожидая, что Джулиано обернется, чтобы произнести извинения, и, возможно, узнает того человека. Но младший Медичи был слишком занят собственными несчастиями.
Барончелли вытянул шею, чтобы бросить взгляд в конец ряда и узнать, не заметил ли их Лоренцо; к счастью, старший брат Медичи как раз подставил ухо, выслушивая какой-то комментарий управляющего семейным банком Франческо Нори.
Все действующие лица, как ни удивительно, были на месте. Барончелли оставалось только ждать — и делать вид, что слушает проповедь, хотя на самом деле он был занят только тем, что следил за собой, — иначе рука все время тянулась бы к рукояти кинжала на боку.
Слова священника казались ему лишенными смысла; Барончелли напряженно вслушивался, чтобы их понять.
— Всепрощение, — выводил прелат. — Милосердие. Любите врагов ваших; молитесь за обижающих вас и гонящих вас.
