Энн Перри - Скелет в шкафу
— Я из полиции, — тихо сказал Ивэн. — Ваше имя мне сообщил надежный человек, наш общий знакомый с Паддинг-Лейн. Мне употребить власть? Или мы побеседуем, как два джентльмена, после чего вы останетесь торговать, а я отправлюсь по своим делам? — Он сказал это мягко, но взгляд его, устремленный в раскосые глаза Пэдди, был холоден и решителен.
Торговец медлил.
— Вы вправе выбирать. Я могу вас арестовать прямо сейчас, и тогда беседовать вам придется уже не со мной, а с мистером Монком. — С некоторых пор репутация Монка была известна Ивэну даже лучше, чем самому Монку.
Пэдди наконец принял решение:
— О чем бы вы хотели узнать?
— Об убийстве на Куин-Энн-стрит. Вы там были позапрошлой ночью…
— Сюда! Свежая рыба! Прекрасная треска! — закричал Пэдди. — Да, я там был, — продолжил он тихо, — но я ничего не крал и, уж конечно, не убивал ту женщину! — Отвлекшись на минуту от разговора, он продал пожилой леди три большие трески, выручив шиллинг и шесть пенсов.
— Это мне известно, — кивнул Ивэн. — Но я хочу знать, кого вы там видели.
— Проклятый полицейский шлялся по Харли-стрит до Уимпол-стрит каждые двадцать минут, — ответил Пэдди, бросив быстрый взгляд на рыбу, а потом на толпу покупателей. — Вы испортите мне всю торговлю, мистер! Люди удивляются, почему вы до сих пор ничего не купили.
— Кого еще вы видели? — настаивал Ивэн. — Чем быстрее вы мне ответите, тем быстрее я куплю у вас рыбу и уйду.
— В третий дом от угла на Харли-стрит заявился лекарь, и девчонка-горничная прогуливалась с ухажером. На этой чертовой улице было людно, как на Пиккадилли! Не было никакой возможности что-нибудь провернуть.
— На какой дом вы нацеливались? — спросил Ивэн, беря в руки рыбу и внимательно ее изучая.
— Перекресток Куин-Энн-стрит и Уимпол-стрит, юго-западный угол.
— А где вы ждали? — Ивэна слегка пробрал озноб, ему стало не по себе. — И в течение какого времени?
— Да всю эту чертову ночь! — мрачно ответил Пэдди. — С десяти вечера и почти до четырех утра. За углом Уэлбек-стрит и Куин-Энн-стрит. Оттуда видна вся Куин-Энн до самой Чандос-стрит. Там принимали гостей, лакеев была — целая толпа.
— Почему же вы ждали чуть ли не до рассвета и не попытали счастья где-нибудь еще? Стоило ли оставаться в таком шумном месте?
— Сюда! Свежая треска! Еще живая, лучшая на рынке! — выкрикнул Пэдди поверх головы Ивэна. — Сюда, миссис! Восемь пенсов — только здесь! — Он снова понизил голос: — Потому что у меня была наводка на этот дом, я никогда не иду на дело без подготовки. Я ж не новичок какой-нибудь! Но эта проклятая горничная миловалась с дружком всю ночь напролет! Никакой морали!
— Так кто проходил мимо вас по Куин-Энн-стрит? — Ивэн уже не скрывал нетерпения. Кто бы ни убил Октавию Хэслетт, он не мог миновать лакеев и кучеров, равно как и проникнуть через конюшни. Следовательно, он обязательно должен был пройти мимо затаившегося Китайца Пэдди. И если Пэдди не врет, он обязан был заметить убийцу. Ивэн снова почувствовал легкий озноб.
— Да никто не проходил — только лекарь да эта горничная, — раздраженно отмахнулся Пэдди. — Я все глаза проглядел, пока ждал, не подвернется ли шанс, но все без пользы! Дом, куда шел лекарь, весь освещен, двери то открываются, то закрываются — попробуй мимо проберись! Да еще девчонка эта со своим хахалем! Никого я больше не видел, жизнью клянусь! Так и передайте мистеру Монку. Кто бы там ни прикончил эту женщину, он уже наверняка был у нее в доме. Желаю вам удачи, а я больше ничем помочь не могу. Теперь купите рыбу, заплатите вдвое — и уходите поскорее. Из-за вас просто невозможно торговать!
Ивэн взял треску и выложил за нее целых три шиллинга. Знакомство с Китайцем Пэдди следовало при случае продолжить.
«Наверняка был у нее в доме…» — эти слова неумолимо звенели в голове Ивэна. Конечно, он мог бы разыскать еще и горничную, и если она все подтвердит, то Китаец Пэдди прав — Октавию Хэслетт убил кто-то, живущий с ней под одной крышей. Не было никакого грабителя, была попытка замести следы, инсценировав ограбление.
Ивэн протолкался сквозь толпу и, миновав лотки и телеги, вышел на улицу.
Он представлял себе лицо Монка, когда тот об этом услышит. И еще лицо Ранкорна… История принимала неожиданный и весьма скверный оборот.
Глава 2
Разведя огонь, Эстер Лэттерли выпрямилась и оглядела длинную тесную палату лазарета. Узкие койки, отделенные одна от другой всего несколькими футами, стояли вдоль стен сумрачного помещения с высокими, потемневшими от дыма потолками и грязными окнами. На койках под серыми одеялами лежали взрослые и дети, одолеваемые отчаянием и самыми различными недугами.
Слава богу, хоть угля хватало, и в помещении было довольно тепло. Правда, пыль и легкая зола покрывали все тонким слоем. Женщины, чьи постели располагались у самой печки, жаловались на духоту; бинты у них мгновенно становились черными, и Эстер без конца приходилось протирать стол, стоящий посередине комнаты, и несколько стульев, на которые изредка присаживались и отдыхали идущие на поправку пациенты. Этим больничным покоем заведовал доктор Померой, хирург. Иными словами, все здешние обитатели либо ждали операции, либо восстанавливали силы в послеоперационный период. Однако в большинстве случаев они умирали от гангрены или от горячки.
В дальнем конце палаты снова заплакал ребенок. Ему было всего пять лет, и он очень страдал от воспаления плечевого сустава. Он поступил в лазарет еще три месяца назад, и каждый раз, когда его забирали в операционную, трясся, стучал зубами, а личико его от страха становилось совсем белым. Потом, просидев в приемной около двух часов, он слышал, что оперировать его сегодня не будут, и вновь возвращался в палату.
К ярости Эстер, доктор Померой ни разу не удосужился объяснить ни мальчику, ни ей самой, почему так происходит. Впрочем, доктор Померой относился к сиделкам ничуть не хуже большинства своих коллег-врачей; женщины в медицине, по общему мнению, были способны выполнять лишь физическую работу: мыть, протирать, чистить, менять повязки, а также стирать и скатывать бинты. Старшие медицинские сестры должны были к тому же поддерживать дисциплину и следить за нравственностью среди пациентов, достаточно окрепших, чтобы представлять угрозу для местного шаткого порядка.
Эстер оправила юбку и одернула передник — скорее по привычке, нежели по необходимости, — и поспешила к больному ребенку. Она прекрасно сознавала, что не в силах облегчить его боль, но могла хотя бы взять мальчонку на руки, приласкать, успокоить.
Мальчик свернулся на койке и тихо плакал, уткнувшись лицом в подушку и стараясь не шевелить больным плечом. Это был плач отчаяния и безнадежности, он уже ни во что не верил — просто не мог выносить мучения молча.
Эстер присела на краешек койки и осторожно, чтобы не причинить боли, взяла мальчика на руки. Он так исхудал, что ей это не составило труда. Прижав его голову к своей щеке, она стала приглаживать мальчику волосы. Эти ласки не имели ничего общего с тем, что она привыкла считать своей профессией. Бывшая сестра милосердия, прошедшая Крымскую войну, Эстер и раньше имела дело с ужасными ранами и экстренными операциями, выхаживала людей, умирающих от холеры, тифа и гангрены. Она вернулась домой подобно многим другим крымским сестрам с надеждой изменить старые порядки в английских больницах. Однако задача оказалась куда труднее, чем ей это представлялось. Даже получить место в лазарете было непросто, что уж там говорить о каких-то реформах!
Конечно, Флоренс Найтингейл была национальной героиней. Пресса посвящала ей цветистые фразы, публика обожала ее. Мисс Найтингейл была единственной, кто стяжал славу в этой плачевной кампании. В памяти людской еще были свежи рассказы о горячей, безумной атаке Легкой бригады на жерла русских пушек; редкая семья потомственных военных не понесла потерю в последовавшей затем бойне. Эстер сама присутствовала при этом и беспомощно следила за битвой с холма. До сих пор вспоминался ей лорд Реглан, подчеркнуто прямо сидящий в седле с таким видом, словно он выехал на прогулку в какой-нибудь английский парк. В самом деле, он и сам потом признался, что в эти мгновения думал о своей жене, оставшейся дома. Едва ли это было тогда уместно, ибо именно в те минуты он отдал самоубийственный приказ, о котором столько спорили впоследствии. Лорд Реглан сказал одно; лейтенант Нолан передал лордам Лукану и Кардигану нечто иное. Нолан был разорван на куски русским ядром, когда, размахивая саблей и крича, скакал к лорду Кардигану. Возможно, он всего лишь хотел сообщить, что перед ними готовые к обороне батареи, а не оставленные врагом позиции, как предполагалось ранее. Теперь этого уже никто не узнает.
В итоге сотни убитых и искалеченных; цвет британской кавалерии обратился под Балаклавой в кровавое месиво тел. Храбрость и самоотверженность солдат вошли в историю; с военной же точки зрения атака была бессмысленна.
