Вячеслав Антонов - Китайская петля
Перед горящим амбаром Андрей споткнулся о мертвого кыргызина и выдрал из скрюченных рук пищаль и дымящийся фитиль. Кыргыз успел засыпать в ствол порох, но пуль и пыжей у него не было. Дымная улица казалась пустой, и Андрей, с пищалью наперевес, раскачиваясь, как пьяный, двинулся в сторону от Малого города. Вдруг он замер посреди улицы, тело повело в сторону, и Шинкарев ввалился прямо в горящий амбар, с крыши которого падали балки. В последний миг, в снопах искр ему удалось выскочить на противоположную сторону — одежда тлела, лицо было черно, волосы дымились. Повезло, что порох в пищали не взорвался. А с соседней улицы уже накатывал густой утробный рев кыргызской лавы.
На стенах Малого города царило беспокойство. Воевода Никита Карамышев, пройдясь вдоль нескольких заряженных пушек, покусывая пальцы, глядел на воротную башню, потом на горящий Большой город.
— Ишшо ково на вороты послать? — спросил он сотника второй казачьей сотни.
— Нету уж, Никита Иваныч, все при деле.
— Давай сюды Ваську, всех давай, кто по клетям сидит!
Сотник отправил казаков за сидящим в тюрьме Василием Многогрешным — ссыльным украинским полковником. Кроме него, выпустили всех воров, татей, кромешников. Выпущенные расхватали сабли, бердыши и бросились в свалку, кипящую в Преображенских воротах. Им удалось несколько потеснить нападающих, но ворота еще не были закрыты, когда в дальнем конце улицы, в дыму и пламени показалась черная конная лава.
Андрей вывалился на улицу, вслушиваясь в приближающийся топот и вой. Скрыться было некуда — все дома горели, дыхание перехватывало дымом, сознание уже плыло от угара. Впереди показалась темная масса, в которой горела яркая желтая точка, напоминающая круглый орлиный глаз. Это блестело, переливаясь в огнях пожарищ, нагрудное украшение на кольчуге чазоола — большой золотой диск с грифоном, раскинувшим по кругу тяжелые крылья, В это же время в каком-то другом, сдвинутом мире, черная дымная птица, блестя желтым глазом, с высоты спускалась на Андрея. Он лихорадочно осмотрел пищаль, обхлопал по бокам казацкий кафтан в поисках мешочка с пулями, затем, не найдя его, сдернул с руки браслет и, туго скрутив, затолкал его в дуло. Заряд он запыжил куском ткани, разодрав свою рубаху, и в этот момент за ним с грохотом обрушился амбар, обдав обжигающим пламенем. Спасаясь от жара, Андрей отскочил на середину улицы, внезапно появившись перед мчащейся конницей в снопах искр и клубах черного дыма, со вздыбленными горящими волосами — вот сейчас он был настоящим воином «Огня»!
— Демон! Эрлик-хан! — закричали передние всадники, сбиваясь в короткую свалку.
Андрей прицелился дрожащими руками и выстрелил прямо в желтый, налетающий на него глаз черной птицы. Сноп раскаленных железных колечек хлестнул в чазоола, и тот, схватившись за лицо, с криком завалился в седле. Пролетев выше, несколько колец попали в голубей, которые кружились над пожаром. Один из них — странно-белый, чистый, словно приготовленный для жертвы, — вдруг вздрогнул и, кувыркаясь в воздухе, полетел вниз, мгновенно пропав в огне.
…В этот момент в другом мире энергия, заключенная в браслете-обереге, голубым лучом вылетела из рук Андрея, сбив мифическую черную птицу с дымно-багрового неба.
В этот момент, на сто пятьдесят лет позднее, пра…прадед Андрея, участвующий в штурме Варшавы, подрубил знамя с красно-белым польским орлом, и лавина русской пехоты хлынула в проломленные стены Праги — укрепленного предместья мятежной польской столицы.
В этот момент девятилетний Андрюша поднял синичку, сбитую им из рогатки в пионерском лагере. Он внимательно разглядывал расколотую головку и птичий мозг, показавшийся из нее крохотным розовым язычком.
В этот момент тридцатилетний Андрей ударом палки сшиб с балконных перил нагадившего голубя, который, метнувшись вниз по широкой дуге, врезался в стекло тяжелого грузовика. Пока водитель машины, перевозившей ядерное топливо на Красноярский горно-химический комбинат, счищал с лобового стекла кровавую лепешку, его машина задержалась на несколько минут и не встретила на перекрестке Татьяну, дочь погибшего друга Андрея. Таким образом, Таня избежала дозы радиоактивного облучения, которая вызвала бы у нее тяжелую форму лейкемии — почти неизлечимого рака крови…
Конная лавина кыргызов задержалась лишь на несколько секунд, снова рванувшись вперед. Однако этих секунд оказалось достаточно, чтобы крепостные ворота, наконец, начали закрываться. Копыта одного из коней сбили Андрея, тот, потеряв сознание от ожогов и удара, бесчувственно откатился в сторону, не ощущая уже, как чьи-то крепкие руки быстро стянули его в узкий сырой погреб.
Красноярский воевода, насупив брови, глядел с верхотурья на конную кыргызскую лаву, которая, почему-то замешкавшись на миг, снова рванулась к не до конца еще закрытым воротам. Почти безнадежная ситуация стала чуть лучше, но все теперь зависело от точности крепостной артиллерии. Воевода оглянулся в сторону немца Франца, командующего батареей: у того белые кружева были выпущены поверх начищенной кирасы, в руках трость, в глазах стальной блеск, губы насвистывали что-то. Вокруг замерли бородатые пушкари, туго завинтившие нарезные затворы пушек русской системы.
— Глянь, Франтишка, кака сила прет! Здаватца, што ль, будем?
— Сие не есть фосможно, Herr Kommendant!
— Ну, тоды давай! С Богом! — скомандовал воевода.
У немца окаменели скулы, остекленели глаза — весь вытянулся, как тросточка.
— A-a-ahtung! Пе-е-рфый орутий! — растягивая голос в команде, поднял он руку и вдруг резко швырнул вниз, — FEIER!! Фторо-о-ой орутий! FEIER!!
На последнем разгоне атакующие кыргызы вылетели на открытое место перед Малым городом. Стук копыт, боевой рев, блеск сабель, мелькающих в дыму, соединились в единый кулак, готовый ворваться в Преображенские ворота, вот сейчас, в этот самый момент смыкавшиеся последней щелью, — осталось высадить их, ворваться в крепость, сея смерть урусским собакам! Над конной лавой словно поднялась волна боевой энергии — невидимой, прозрачной, но оттого не менее сильно подхватывающей и бросающей вперед душу степного воина. Обычный мир словно сместился, потоки и волны боевой силы стали видны всем, в чьем сердце горел древний огонь. Ворота стремительно приближались, прозрачная волна загустела, обретая ударную, проламывающую силу духа степной войны — Чаа. В этот момент с крепостных стен вырвались снопы какой-то иной силы — рыжей, как казачьи бороды, огневой, беспощадной. Они врезались в прозрачную волну азиатской энергии, разорвали ее, смяли, закрутили, расшвыряли клоками. Мелкие пульки, железные и каменные ядра, крупные гладкие камни, выпущенные из пушек, хлестнули по лаве, вздымая пыль; покатились кони, в воздухе замелькали руки, ноги, летящее оружие сбитых всадников. Лава рассыпалась, заворачивая на стороны, лишь отдельные всадники доскакали до стен. В этот момент тяжелые ворота наконец захлопнулись.
Чазоол, пораненный раскаленными брызгами браслета (сам Андрей уже ничего этого не видел, без сознания валяясь на земляном дне погреба), дал команду оттянуться от стен и ждать пехоту, которая со всех сторон, с задымленных горящих улиц стягивалась к Малому городу. Конники носились под стенами, часто и сильно метали стрелы, давая время подготовиться к новой атаке.
На стене стоял воевода с сотниками, совещаясь, что делать дальше. Стрелы летели густо и метко, так что начальные люди лишь краем глаза выглядывали в стрельницу.
— Собаки! — заругался воевода, когда тяжелая стрела, отшибив большую острую щепку, с треском вошла в бревно рядом с его головой. — Косоглазые, а метятся ладно!
В этот момент со стороны воротной башни на стену поднялся мужчина — настоящий «щирый украинець»с широким полным лицом и закругленным подбородком, высоким лысеющим лбом, тонким красивым носом с горбинкой, нависающим над длинными запорожскими усами. Голова его была окровавлена, наспех повязана подолом разодранной украинской сорочки.
— А, Василий! — Воевода уважительно приветствовал ссыльного полковника, отбившего ворота. — Отошли они покедова, да, видать, скоро вдругорядь пойдут.
— Ну-ко, побачимо, — не торопясь, произнес полковник Многогрешный, выглядывая в стрельницу, — це гарно…
— Што? — спросил воевода.
— Хай воны там носятця, як дурни! Трэба собрати усих хлопцив, яки з конями, та зараз и вдарити.
— Как ударить? — не понял воевода. — Откуда?
— Дывысь, Никита, — як ти дурни знову пийдут, ми туточки вийдемо, та и… — Полковник звонко шлепнул правым кулаком по левой ладони, затем подвел кулак к своему носу и после всего показал на крепостные ворота.
— Ну, гляди, Василий, — отобьешь кыргызов, царево прощенье заработаешь! Всех вершных к воротам, выходить по моему приказу! — скомандовал он сотнику.
Собрав пехоту со щитами, лестницы, сучковатые лесины, приготовив арканы, кыргызы снова двинулись на слом. Грохнули захваченные пищали, на стены со свистом понеслась туча стрел, всадники с пешими за спиной помчались к Малому городу. В этот момент со скрипом открылись Преображенские ворота и из крепости, теснясь в проезде, стали вываливаться все новые и новые конники урусов. Трехсотсабельная казачья лава, развернувшись на виду у крепостных стен, бешеным наметом покатилась на кыргызскую атаку. Впереди лавы, с саблей наголо, мчался украинский полковник Василий Многогрешный, зарабатывая себе прощенье российского самодержца и блестящую военную карьеру в Московии. Конные лавы были все ближе, ближе — вот сшиблись, смешав волчий вой кыргызов и казачий боевой мат, беспощадная рубка закружилась на узких задымленных улицах.
