Борис Акунин - Алмазная колесница. Том 2
Средневековые ниндзя для тайной переписки использовали не общепринятые иероглифы, а особую азбуку, так называемые «буквы синдай», очень древнее письмо, напоминающее следы, какие оставляет проползшая по мокрому песку змея.
Ну-ка, посмотрим, как этими каракулями пишется знак «бу».
Теперь «ру».
А что в кружке? Совсем другие значки. Первый похож на три змейки.
Второй – на целый клубок змей.
Погодите-ка, сэр! Обе эти закорючки в азбуке тоже есть. Первая – это слог «то», вторая – слог «ну» или просто "н".
Хм. Твигс озадаченно почесал переносицу. Какое ещё тону! Причём здесь тону! Не складывается.
Видимо, записи в схеме не просто сделаны секретной азбукой ниндзя, но ещё и дополнительно зашифрованы – одна буква обозначает другую. Что ж, так ещё интересней.
Доктор плотоядно побарабанил пальцами по столу, предвкушая долгую и увлекательную работу. Отпил из стакана крепого чаю, потёр ладони.
Вперёд, сэр!
Из всех наслаждений, отпущенных человеку, самое изысканное – шевелить мозгами.
Итак, итак, итак.
Нам известно, что «бу» Суга обозначает буквой «то», а «ру» – буквой «ну». В других кружках эти значки тоже встречаются: первый – три раза, второй – один раз.
Идём дальше.
Он взял лупу, всмотрелся в кружок внимательней. Что это за малюсенькие чёрточки над тремя змейками? Грязь? Нет, это написано тушью. Похоже на нигори, знак озвончения, при помощи которого слог «ка» превращается в «га», «та» в «да», «са» в «дза». Всё правильно: «бу» – слог звонкий, обязательно должно быть нигори.
Твигс задумчиво срисовал кружок и в нем два значка.
Без шифровки это читалось бы так: «то» с озвончением (иначе говоря «до») плюс «ну» или "н".
Погодите, погодите…
Доктор взволнованно потёр лысину, приподнялся на стуле. Но тут, в самый ключевой момент, тихонько заурчал прикреплённый над столом ночной звонок – собственноручное изобретение Ланселота Твигса: электрические провода были протянуты от дверного звонка в кабинет и спальню, чтобы поздние пациенты не будили девочек.
Раздосадованно он направился к двери, но не дошёл – остановился в коридоре. Нельзя! Мистер Асагава строго-настрого предупреждал: никаких ночных визитёров, дверь никому не открывать.
– Доктор! Это вы? – донеслось из-за двери. – Доктор Твигс? Я увидел табличку на вашей двери!
– Ради Бога, помогите!
Взволнованный, чуть не плачущий мужской голос с японским акцентом.
– Я Джонатан Ямада, старший приказчик фирмы «Саймон, Эверс энд компани». Ради Господа нашего Иисуса, откройте!
– Да что случилось? – спросил Твигс, и не думая открывать.
– У моей жены начались роды!
– Но я не акушер. Вам нужен доктор Бакл, он живёт на…
– Я знаю! Я и вёз жену к мистеру Баклу! Но перевернулась коляска! Здесь, за углом! Доктор, умоляю! У неё рана на голове, кровь! Она умрёт, доктор!
Раздалось сдавленное, глухое рыдание.
Если б что другое, Ланселот Твигс, наверное, не открыл бы, ибо был человеком слова. Но вспомнилась бедняжка Дженни, собственная беспомощность и безысходное отчаяние.
– Сейчас… Сейчас.
Он приоткрыл дверь, не снимая цепочки. Увидел пухлого японца в котелке и сюртуке, с трясущимся, залитым слезами лицом. Тот немедленно повалился на колени, воздел к доктору руки.
– Умоляю! Скорее!
Больше на улице никого не было.
– Знаете, я нездоров, – смущённо пробормотал Твигс. – На улице Хоммура-дори живёт доктор Альберти, отличный хирург. Это всего десять минут отсюда…
– Пока я буду бежать туда, моя жена истечёт кровью! Спасите!
– Ну что с вами будешь делать…
Слово, конечно, нужно держать, но есть ведь ещё и врачебная клятва…
Со вздохом он снял цепочку. Приказчик Джонатан Ямада всхлипнул:
– Благодарю, благодарю! Позвольте поцеловать вашу руку!
– Глупости! Входите, я только переобуюсь и возьму инструменты. Подождите в прихожей, это одна минута.
Доктор быстро направился в кабинет – взять саквояж и прикрыть секретную схему. Или лучше захватить её с собой? Нет, наверное, не стоит.
Приказчик то ли не расслышал, что ему следует дожидаться в прихожей, то ли плохо соображал от волнения – так и тащился за доктором, всё лепеча что-то о поцелуе и о руке.
На пороге кабинете воскликнул:
– По крайней мере позвольте пожать вашу благородную руку!
– Это ради Бога. – Твигс протянул ему ладонь, левой кистью взялся за створку двери. – Я должен на секунду уединиться…
Расчувствовавшийся Джонатан Ямада стиснул руку доктора что было мочи.
– Ой! – вскрикнул Твигс. – Больно!
Поднёс руку к глазам. На нижней фаланге среднего пальца выступила капелька крови. Приказчик засуетился:
– Ради Бога простите! У меня перстень, старинный, родовой! Иногда проворачивается, великоват. Оцарапал? Оцарапал? Ах, ах! Мне нет прощения! Я перевяжу, я платком, он чистый!
– Не нужно, ерунда, – поморщился Твигс, зализывая ранку языком. – Так я сейчас. Обождите.
Прикрыл за собой дверь, подошёл к столу и вдруг покачнулся – что-то потемнело в глазах. Схватился руками за край столешницы.
А приказчик, оказывается, не остался в коридоре, тоже влез в кабинет и теперь бесцеремонно шарил среди бумаг. Взял схему, поднёс к глазам, кивнул.
Но Твигсу сейчас было не до странного поведения Джонатана Ямады, доктор чувствовал себя совсем нехорошо.
Он смотрел на фотопортрет Дженни, что стоял на тумбочке, помещённый в серебряную рамку, и не мог оторвать от карточки взгляда.
Подретушированная жена тоже смотрела на Ланселота, улыбалась ему доверчиво и ласково.
Всё меняется,
Но не лицо на старой
Фотокарточке.
Дон-дон
Эраст Петрович спал недолго, то и дело поглядывая на часы, а в половине четвёртого тихонько встал. С полминуты смотрел на спящую О-Юми, испытывая чрезвычайно сильное чувство, которое было бы непросто выразить словами: никогда ещё мир не казался ему таким хрупким и одновременно таким прочным; он мог рассыпаться стеклянными осколками от малейшего дуновения ветра, а мог и выдержать напор самого неистового урагана.
Сапоги титулярный советник надел в коридоре. Тронул за плечо Масу, который сидел на полу перед кладовкой, опустив подбородок на грудь. Тот сразу вскинулся.
– Иди спать, – шёпотом сказал Фандорин. – Нэру. Теперь я покараулю.
– Хай. – Маса зевнул, отправился к себе в комнату.
Подождав, пока оттуда донесётся мирное, с причмокиваньем сопение (ждать пришлось не долее минуты), Эраст Петрович вошёл к князю.
Кажется, Онокодзи успел неплохо обжиться в своём убежище. Полки с Масиными припасами и хозяйственными мелочами были завешены одеялом, на полу стояла погашенная лампа, на пустом ящике – остатки ужина. Сам князь безмятежно спал, приоткрыв в полуулыбке тонкие губы, – судя по всему, его сиятельство пребывал во власти каких-то сладостных сновидений. После О-Юми смотреть на спящего человека, да ещё такого несимпатичного, Эрасту Петровичу показалось кощунством, к тому же происхождение чудесных сновидений сомнений не вызывало – у подушки поблёскивал пустой шприц.
– Вставайте. – Фандорин потряс свидетеля за плечо. – Тс-с-с. Это я, не пугайтесь.
Но Онокодзи и не думал пугаться. Открыв мутные глаза, он улыбнулся ещё шире – действие наркотика продолжалось.
– Вставайте, одевайтесь. Мы уходим.
– На прогулку? – хихикнул князь. – С вами, мой дорогой друг, хоть на край света.
Натягивая панталоны и штиблеты, пританцовывал, вертелся, да ещё без умолку стрекотал – пришлось сказать, чтоб не шумел.
Из дома Фандорин вывел беспокойного спутника под локоть. Вторую руку на всякий случай держал в кармане, на рукоятке «герсталя», но вынимать револьвер не стал, чтоб не пугать князя.
Моросил дождь, пахло туманом. От свежего воздуха Онокодзи начал понемногу приходить в себя. Заоглядывался на пустынную набережную, спросил:
– Куда вы меня ведёте?
– В более надёжное место, – объяснил титулярный советник, и Онокодзи сразу успокоился.
– А я слышал в вашей квартире женский голос, – лукаво проговорил он. – И этот голос показался мне знакомым, О-очень знакомым.
– Не ваше дело.
До тридцать седьмого пирса идти было долго, дурман из князя успел выветриться. Он уже не болтал, всё чаще нервно озирался по сторонам, но больше ни о чем не спрашивал. Должно быть, свидетелю сделалось холодно – его плечи мелко подрагивали. А может быть, дрожь была следствием укола.
Кажется, пришли. На низком годауне Фандорин увидел намалёванные белой краской цифры «37». От берега в море тянулся длинный причал, начало которого было освещено фонарём, а конец терялся во мраке. Там поскрипывали швартовочные канаты, чернели силуэты лодок.
Под ногами гулко зарокотали доски, где-то внизу плескалась вода.