Брэд Гигли - Год гиен
«Здесь делают кожу бога», — сказал «царевич» чиновнику.
Это было первым указанием на то, как можно раскрыть убийство Хетефры. Именно он указал меджаям на помятый парик жрицы… Именно он вытащил Семеркета из взбесившегося потока.
Дознаватель быстро выбежал из дома Хетефры.
Всю дорогу до Восточных Фив он молчал, и весь вечер в доме брата не сказал ни слова. Семеркет просто то и дело посматривал на маленькую серебряную фигурку, качал головой и дрожал.
* * *— Ты уже подумал, каким может быть твое вознаграждение, Изрекающий Правду?
Верный слову, которое он дал Тоху, Семеркет вернулся в Диамет, чтобы повидаться с фараоном Рамзесом III. Они встретились на дворцовой террасе, выходящей на Нил. Рамзес откинулся на кушетке, грудь и живот его были туго перевязаны. По одну руку фараона стоял наследник престола, по другую — министр Тох.
В этот день сюда не допустили обычную толпу придворных и слуг.
С тех пор, как прошли дожди, в Египте быстро наступила весна. Холмы и утесы вокруг храма Диамет были яркими из-за диких цветов, а поля рядом с рекой были опушены бахромой бледной зелени — пшеница уже пробилась в богатом черноземе. Хотя это был сезон обновления жизни, на террасе храма смерть чувствовала себя, как дома. Повязки властителя пропитались кровью, дышал он с трудом.
— Я подумал о вознаграждении, ваше величество.
— Значит, ты позволишь мне тебя отблагодарить?
— Да, ваше величество.
— Назови награду.
Семеркет сделал вдох и начал.
— Есть три узника из членов семей заговорщиков, которых я умоляю пощадить — жена и ребенок Накхта, управляющего твоим гаремом, и мальчик Рами, сын строителя гробниц Панеба.
— Никогда. — Это слово резануло, как нож.
Дознаватель немедленно ощутил, насколько неизбывен оправданный гнев старика против тех, кто предал его.
— Я никогда их не прощу. Никогда.
Семеркет понурил голову.
— Ваше величество повелели мне назвать, что я хочу, и я назвал.
Воцарилось ужасное молчание.
— Он всегда такой тупоголовый? — спросил, наконец, фараон, искоса посмотрев на министра.
— Я понял, что легче попросить Нил вернуть вспять свой разлив, ваше величество, чем просить такого человека передумать, — вздохнул Тох.
Наследник торопливо шагнул вперед и опустился на колени перед отцом.
— Могу я напомнить отцу, что я жив благодаря вмешательству этого человека? Я бы попросил фараона, по крайней мере, узнать, каковы причины такой просьбы.
— Ну? — прорычал фараон, снова опускаясь на кушетку. — Назови причины.
Семеркет сделал вдох и начал, про себя прося богов дать силу его языку.
— В обмен за признание я пообещал десятнику Панебу спасти его сына.
— Этот Панеб, — медленно проговорил фараон, — не единственный убийца жрицы, по он также десятник у тех, кто обшарил так много гробниц. Странный кандидат для подобной милости.
Чиновник поднял голову.
— Я прошу об этом также в память о матери этого мальчика. Ханро была моим единственным другом среди строителей гробниц. Она погибла от рук заговорщиков, ваше величество, потому что помогла мне.
— Хм-м. А как тогда насчет другой женщины — жены Накхта? Почему ты просишь за нее?
— Мы с ней когда-то были женаты, великий царь.
Фараон фыркнул:
— И она ушла от тебя к предателю? Тогда она виновна в том, что у нее дурной вкус, и не заслуживает ничего, кроме смерти!
— Она хотела иметь детей, великий фараон. А я не мог дать ей ребенка. Это — моя вина.
Семеркет увидел, что глаза фараона начали ожесточаться.
— Я все еще люблю ее больше жизни, ваше величество, — добавил Семеркет. — Хотя она и ушла, чтобы жить в доме другого человека, я не смог перестать ее любить.
Наступила ужасная тишина. Голова Семеркета болела от напряжения, потому что ему пришлось сказать так много слов, и он снова согнулся в почтительном поклоне, прижавшись лбом к холодным плитам пола. Фараон пристально смотрел на него, как орел смотрит на зайца.
— Вот каково мое решение, — проговорил, наконец, властитель.
Ближайший писец немедленно взял стилос и восковую дощечку.
— Найя, жена предателя Накхта, и Рами, сын предателя Панеба, не будут казнены.
У Семеркета захватило дух от облегчения:
— Благодарю, великий царь!
— Не благодари меня слишком рано, Семеркет. Я еще не закончил. — Фараон снова повернулся к писцу, сделав знак, чтобы тот продолжал записывать. — Они будут высланы и никогда больше не ступят в пределы нашей державы и не изопьют воды из Нила. Они будут посланы слугами в Вавилон, согласно заключенному с той страной договору, и станут жить там до конца своих дней.
— Великий фараон! — запротестовал дознаватель.
— Не проси более за них, Семеркет. Моя благодарность имеет свои пределы.
— А что… Что в таком случае будет с ребенком Найи?
— Пусть она возьмет ребенка с собой, если захочет, — или пусть его отдаст. Меня не заботят младенцы. А теперь иди и попрощайся со своей Найей и с парнем тоже. Корабль, который отвезет в Вавилон нашего нового посла, уходит сегодня.
Приступ боли настиг фараона, он сморщил лицо, схватившись за бок. Наследный царевич громко кликнул лекаря, и придворные начали сновать вокруг, как встревоженные муравьи. Среди всей этой суеты Семеркет ускользнул прочь.
Едва он покинул террасу, как к нему быстро подошел наследник. Они остановились наверху лестницы, которая вела в главный зал дворца.
— Не вини слишком сильно моего отца, Семеркет.
Чиновник покачал головой. Он был все еще ошеломлен и не мог говорить.
— Хотя он и не говорит об этом, — продолжал царевич, — все случившееся глубоко его потрясло. Видишь ли, он убедил себя в том, что его любят. И тут выяснилось, что все, во что он верил, оказалось ложью. Именно поэтому ты и нужен ему в эти последние дни. Ты рискнул жизнью, чтобы его спасти, и его утешает, когда ты рядом. Пожалуйста, вернись. Ты напоминаешь отцу, что он кое-что значит для сердца, по крайней мере, одного человека.
— Но фараона любят…
— Фараона боятся. Перед ним преклоняются. Обожествляют его. Но любят ли? Семеркет, я не питаю иллюзий: красная и белая короны куда привлекательней со стороны, чем когда ты носишь их.
Царевич Рамзес положил руку Семеркету на плечо.
— Мы с тобой еще поговорим. Я не забываю своих друзей.
Семеркет поклонился и не выпрямлялся, пока наследник не вернулся к отцу.
Потом чиновник пошел вниз по лестнице в главный дворцовый зал. К его удивлению, он заметил внизу высоченного Сама, полководца Царя Нищих — тот стоял среди группы своих сотоварищей у дальней стены зала. Все оборванцы были разодеты в свои самые лучшие, самые нелепые одежды, без сомнения, позаимствованные из многих мусорных куч, куда выбрасывали одежду фиванская знать. Они ждали перед нишей с серебряной вазой, полной великолепных свежих лилий. В центре их группы оказалась почти незаметной миниатюрная колесница, запряженная бараном.
В кои-то веки Царь Нищих был чисто умыт и одет. Семеркету пришлось признать, что, хотя и безногий, он излучает такую царственность, какой позавидовали бы многие благороднорожденные люди. Когда Царь увидел приближающегося Семеркета, он радостно приветствовал своего союзника, хлестнув вожжами барана и подъехав к нему.
— Семеркет, спаситель царства! Человек дня! Друг царей!
Чиновник нахмурился, услышав такие комплименты.
— Не могу поверить, что вы здесь, ваше величество. Вы наконец-то стали обычным человеком?
— Мой брат фараон сам велел мне его посетить. Рано или поздно все хотят встретиться со мной лично, — спокойно улыбнулся Царь. — Все говорят, что он даже хочет попросить меня об одолжении.
— О каком именно одолжении?
Царь Нищих пожал плечами:
— Фараон и его советники выражаются очень туманно, — ответил Сам.
— Но, конечно, я сделаю ему одолжение, о чем бы фараон ни попросил, — заявил Царь Нищих. — В конце концов, мы же с ним братья-владыки.
В этот миг вошел дворцовый вельможа и негромко сказал, что Царя Нищих и его спутников ожидают на террасе. Когда Семеркет двинулся снова к храмовым колоннам, в его ушах все еще звенели веселые прощальные слова нищих. Краешком глаза он заметил, что серебряная ваза из ниши исчезла.
«Что ж, — подумал Семеркет, — это не моя забота».
Ему стоило подумать о более печальных вещах — чиновник направлялся в тюрьму великого храма Амона, чтобы сказать Найе, что эта земля больше не является ее домом.
* * *Семеркет стоял у пристани. Был полдень.
Рядом с ним со связанными за спиной руками ждал Рами. Быстрое речное судно в царской гавани готовилось отбыть на север, на его палубе громоздились погруженные в последнюю минуту ящики и тюки. Это был новый корабль, построенный по образцу финикийских, с килем и шпангоутами, с мелкой осадкой, но широкий. Значит, судно могло ходить не только по реке, но и по соленому морю за пределами Нила — то, чего страшилось большинство не имеющих киля египетских кораблей.
