Чарльз Паллисер - Непогребенный
Я помолчал, прикрыв лицо руками.
– Она была не та женщина, которую я полюбил и взял в жены. Не та невинная юная девушка, которую я любил. Это был настоящий обман.
Я почувствовал прикосновение к своему рукаву и опустил ладони. Миссис Локард заботливо смотрела на меня:
– Простите, доктор Куртин, но, возможно, в этом и была причина вашего взаимного непонимания. Вы думали, что женились на невинной юной девушке, а она, возможно, больше себя такой не ощущала, а может, и в начале вашего знакомства была иной.
Мне вспомнились жестокие слова Фиклинга о том, почему она за меня вышла.
– Вы хотите сказать, что она притворялась?
– Не совсем. Во всяком случае, не намеренно. Возможно, она все больше ощущала, что вы не понимаете ее истинной природы, не принимаете ее такой, какова она на самом деле. Вам хотелось, чтобы она оставалась милой юной девушкой, а она росла, училась и менялась.
– А я погрузился по уши в работу и ничего не замечал? В этом может быть зерно истины.
– Я говорю о большем: вы желали, чтобы она оставалась такой, какой вы ее себе вообразили при первом знакомстве. Поэтому, когда она призналась, вы обвинили ее в предательстве, в том, что она с вами лукавила, и это молено понять, она ведь так больно вас ранила. Вы думаете, она руководствовалась только себялюбивыми побуждениями, но что, если она с самого начала чувствовала себя обманщицей – еще раньше, чем на самом деле вас обманула? Она ощущала вину и стала думать, что это не кончится добром для вас обоих.
– Кто-то совсем недавно говорил мне нечто подобное. Не могло ли у меня возникнуть извращенное желание быть преданным женой, чтобы ощутить свое превосходство? Уподобиться герою-мученику?
– Есть люди, которые толкают близких на предательство. Они многого требуют от себя и не сознают, как тяжело с ними другим. Их ожидания трудно оправдать. Иной раз им даже бывает приятно, если их подводят. Но сказать, что они хотят быть обманутыми, было бы преувеличением.
– Мне казалось, я был с ней добр и по-отечески заботлив. Я ведь был много ее старше.
– Но если я не ошибаюсь, доктор Куртин, в этом отчасти и заключалось затруднение. Вы обращались с ней не так, как ей хотелось. А тот, другой человек, возможно, говорил с ней на равных, как со взрослой. С ним она чувствовала себя собой, а с вами – нет.
Я не был уверен, что понимаю ее. Заметив мою растерянность, миссис Локард произнесла:
– Могу ли я спросить: когда ваша жена сделала вам признание ночью в Грейт-Ярмуте, просила ли она вас о разводе?
– Нет. Она, по ее словам, сознавала, что поступила неправильно. Она порвала связь со своим любовником и желала одного: чтобы мы оставались мужем и женой. Чтобы жить как прежде.
– Выходит, вы отказались?
– Не отказался и не согласился. Я обнаружил, что не способен дать ответ. Я знал: что бы она ни говорила, все полностью поменялось. С этих пор я не смогу ей доверять. Она была не та невинная, бесхитростная девушка, на которой я женился. Если она могла причинить мне такую боль, значит, она меня не любит. Хуже того, я усомнился, что она любила меня прежде. Я спросил себя, не была ли ее любовь притворством. Не находила ли она меня всегда скучным и некрасивым? В наших взаимоотношениях ничто не менялось, и мы вернулись в Кембридж, едва друг с другом разговаривая. Каждый день ей приходили послания от любовника. По нескольку раз в день. Он уговаривал ее отправиться с ним за границу. Была уже середина августа.
Когда я остановился, миссис Локард спросила мягко:
– И тогда?
– И тогда ничего. Я пребывал в смятении, но объясниться с женой не мог. Когда она хотела ко мне прикоснуться, я отшатывался. Мы бродили по дому, как два призрака. Через десять дней она отправилась к своему любовнику. С тех пор я ее не видел и не получал от нее вестей. Несколько лет я давал окружающим понять, что я вдовец. Это не вполне ложь, потому что жена для меня мертва, однако на самом деле она жива и мы все еще связаны узами брака. Они с любовником живут во Флоренции – по крайней мере, жили там, когда я в последний раз о них слышал.
– Но вы так и не развелись? Я покачал головой:
– Через моих адвокатов было оформлено раздельное жительство. Она получила назад все свое состояние – я не хотел претендовать даже на малую часть. Ее любовник может теперь позволить себе такое существование, к какому он всегда стремился.
– Жена не просила вас о разводе, чтобы они могли пожениться?
– Просила, но я отказал, поскольку не готов узаконить связь, основанную на предательстве.– На последних словах мой голос дрогнул. Как напыщенно прозвучала эта фраза, произнесенная вслух, после того как я много раз повторял ее про себя.
– Вижу, воспоминания по-прежнему для вас болезненны. Мне не стоило затевать эти расспросы.
– Нет-нет, напротив. Возможность выговориться приносит мне облегчение. Я не всегда себя так веду. Все, что случилось в последние дни... И эта новость.– Отвернувшись, я произнес: – У них дочь. Я только что об этом узнал, и воспоминания ожили. Теперь ей пятнадцать. Это мог бы быть наш ребенок. Я о ней понятия не имел. Мне рассказал Фиклинг, желая меня ранить.– Как только эти слова слетели у меня с языка, я понял, что выдал Фиклинга как того самого посредника, однако, подумал я, миссис Локард уже и сама об этом догадалась.
– Да, это не могло вас не расстроить. У бедного мистера Фиклинга более чем достаточно причин самому быть несчастливым и желать того же другим. Но вы же не думаете, что они завели ребенка с единственной целью причинить вам боль.
– Нет-нет, я вовсе не считаю себя пупом земли. Мгновение она колебалась.
– Я могла бы сказать жестокую вещь, от которой вам, должно быть, станет легче. Сказать?
– Да, пожалуйста.
– Когда тебя отвергли и заставили страдать, возникает мысль, что обидчик того и добивался и злобные намерения будут руководить им и в дальнейшем. Эта мысль мучительна, но она же и утешает: выходит, ты обидчику по-прежнему небезразличен. Однако, думая так, почти всегда ошибаешься: никто не ставит целью тебе навредить, это получается случайно. Чаще всего ты обидчика просто не интересуешь. Не он делает тебе больно – ты сам причиняешь себе боль, поскольку некоторым образом тебе это приятно.
Трудно было принять эти слова, но я чувствовал их справедливость. Я, как болячку, растравлял воспоминания о жене, поскольку не хотел потерять ее окончательно. Мне пришло в голову, что, мучая себя, я стремился по-прежнему ощущать свое моральное превосходство.
– Так вы думаете, что я должен дать им развод?
– Я думаю, что развод нужен вам самому. – Заметив мое удивление, миссис Локард продолжила: – Не лучше ли будет оставить все в прошлом? Не усложнять жизнь ни им, ни себе?
– Мне? Тот факт, что в глазах закона я все еще женат, ничем мне не мешает.
– Не мешает? Разве это не то же самое, что откладывать похороны, когда человека все равно не воскресишь? Ведь оплакивать потерю начинаешь только после похорон.
– Оплакивать? Этим я занимаюсь уже двадцать лет.
– Однако, оплакав прошлое, люди с ним расстаются.– Миссис Локард смягчила свой упрек улыбкой.– А вы этого не сделали.
– С прошлым нельзя расстаться, – возразил я.– Наше прошлое – это мы сами. Как историк, я обязан так считать.
Она помолчала, подыскивая, казалось, подходящие слова.
– Отказ дать развод вредит не только вашим чувствам, но и законным интересам. Любовники не могут пожениться, но вы тоже не имеете права вступить в брак.
Я удивленно улыбнулся. Какой необычный оборот приняла наша беседа.
Миссис Локард тоже ответила мне улыбкой:
– Почему бы и нет? В том возрасте, когда мы, женщины, как принято считать, уже ни на что не годны, мужчины, которым повезло гораздо больше, могут еще жениться и даже заводить детей.
– Это значило бы простить жену и ее любовника, но почему им должно достаться все, а мне ничего, если виновны они, а не я?
– Они поступили не лучшим образом – ваша жена, ее любовник и ваш друг, – это невозможно оспорить. Но по собственному опыту я знаю, что к себе мы подходим обычно с более суровыми мерками, чем к другим, так что, виня их, вы, вероятно, еще больше вините себя самого.
– Виню себя? За то, что не уследил, вы хотите сказать? Она смерила меня взглядом.
– Не спорю, я не был безупречен. Я был наивен и доверчив, и это шло от самодовольного представления, будто привязанность жены ко мне ничто не поколеблет.
Миссис Локард промолчала, и, чуть-чуть выждав, я спросил:
– Вы думаете, я должен был ее простить и принять обратно?
– Доктор Куртин, мне даже в голову не приходило выносить подобные суждения. И насколько я поняла, у вас не оставалось такой возможности. Вы ведь не могли с женой даже говорить.
– Меня одолевала такая буря чувств.
Произнеся эту фразу, я тут лее понял, что она ничего не объясняет. Мне захотелось дополнить ее, назвать причину, отчего я не мог говорить с женой, объяснить, что девушка, которую я полюбил, и женщина, которая намеренно причинила мне боль, никак не увязывались в моем сознании в единое целое, но тут открылась дверь и вошел доктор Локард. Он успел снять пальто и шляпу, но не избавился от деревянной коробки длиной в добрый фут. Осторожно опустив свою ношу на пристенный столик, он повернулся и смерил нас любопытным взглядом, и я даже с испугом подумал, не заметны ли на моем лице следы волнения. Наливая себе кофе, доктор Локард извинился за свое долгое отсутствие.
