Еремей Парнов - Мальтийский жезл
Следовало поскорее на что-то решаться. Выбор напрашивался сам собой. Если в Россию, где деньги валялись чуть ли не под ногами, бежали преимущественно обедневшие аристократы, сумевшие унести в придачу к голове лишь смену белья, то скуповатый Хофбург облюбовали люди достаточно состоятельные. Принц Шарль — теперь его все чаще именовали Карлом, — которому удалось тайно вывезти большую часть фамильных сокровищ, знал, где вернее укрыться от бурь истории. Потомок кардиналов, герцогов и великих магистров, более знатный, чем злосчастный французский король, он решил присягнуть венским Габсбургам, рьяным блюстителям незыблемости феодальных устоев и самого махрового католицизма.
Кто-то из рогановских предков сказал однажды в припадке непомерной гордыни: «Королем я быть не могу, герцогом — не желаю. Я — Роган!»
Как человек трезвомыслящий и достаточно умный, принц здраво смотрел на свое незавидное положение эмигранта. Получив 27 ноября 1808 года княжеский диплом из рук кайзера, который был всего лишь австрийским эрцгерцогом и королем какой-то Богемии, он рассыпался в верноподданнических заверениях. Отныне и навсегда княжеская фамилия Роган-Жомини унд Рошфор была внесена в «Rangordnung» — Табель о рангах императорско-королевского двора. Бывший пэр Франции переборол себя и смирился с участью второразрядного фюрста [139]. Ведь в этом самом «Распорядке рангов», который печатался имперским обергофмейстером, выше всех стояли медиатизированные князья, такие, как герцог Аремберг, Лобковицы или Салм-Салмы, чьи даты введения относились к шестнадцатому, семнадцатому векам. Вместе со столпами империи Ойерспергами и Шварценбергами они составляли элиту, отмеченную литерой «А». Хоть и зачисленные в тот же разряд, Роганы-Жомини все же должны были довольствоваться его низшей подгруппой немедиатизированных и коренных князей. Тот факт, что в ней находились фамилии, правившие некогда Польшей, — Понятовские, Кинские, — служил для Рогана слабым утешением. Ему они не ровня. Его род вошел в анналы истории еще в одиннадцатом веке. Много раньше самих Габсбургов!
Sic transit gloria mundi [140]. Римляне были правы. Увы! Но стоит ли сетовать на судьбу, если гроссмейстер суверенного ордена Иоанна попал в тот же самый разряд? И это не кто-нибудь, а глава первого в христианском мире рыцарского ордена, основанного французскими паладинами. Благодаря императорско-королевскому обер-гофмейстеру и для магистра-иоаннита нашлось подобающее по немецкому ранжиру местечко. Шарль не без удовольствия прочитал сделанную мельчайшим, но безукоризненным каллиграфическим почерком приписку: «Ранг кардинала. Титуловать эминенция». Вот тебе и «преимущественное величество»! Впрочем, красная митра куда дороже королевской короны, если та падает вместе с твоей головой. Воистину невзгоды ближних помогают нам переносить собственные.
Когда свершилась долгожданная реставрация, фюрст Карл фон Роган был уже в солидных летах, чтобы вновь пускаться во все тяжкие. Да и «Сто дней» Бонапарта [141] его достаточно остерегли, и вообще режим короля Шарля Десятого [142] — как ни смешно, но кузена тоже звали Карлом — не казался ему прочным.
В 1820 году Роган купил превосходное поместье Сыхров близ Турнова и, расчетливо перестроив барочную усадьбу, зажил в сельском уединении. Его честолюбие было в какой-то мере удовлетворено пожалованием высочайшего ордена Золотого Руна, проценты на выгодно вложенные капиталы росли, и можно было посвятить остаток лет охоте и геральдическим изысканиям.
Княжеские конюхи холили норовистых скакунов, егеря подкармливали кабаньи выводки и оленей, науськивали на подранков еще неуклюжих борзых щенков. Последние знатоки соколиной охоты вывозили в луга нахохлившихся под клобучками птиц, нетерпеливо когтящих рукавицу. Пока надстраивалось восточное крыло, благодаря чему замок приобрел некоторые черты классицизма, местные садовники завершили переделку парка. Вопреки первоначальному намерению владельца сделать все, как в Версале, возобладал более естественный английский стиль. Князь, которому всегда было чуждо тупое упрямство, примирился и выписал из разных стран образцы редкостной флоры. Как ни странно, но многие из них прижились, обогатив парковый ансамбль роскошеством форм и красок.
Когда все эти, в общем, приятные хлопоты пребывали в самом зародыше, во Франции произошло прозорливо угаданное Роганом потрясение [143]. Бурбоны были окончательно и бесповоротно изгнаны, и кузен Карл, потеряв трон, с такими трудами добытый для него монархами-победителями, поспешил укрыться все под тем же габсбургским крылом, в радушной и милой Богемии. Ему суждено было стать первым именитым гостем в замке Сыхров. В память об этом историческом событии лучшая зала была украшена королевскими лилиями и знаменами дома Бурбонов, которые, в отличие от габсбургских «апостолических величеств», звались «христианнейшими королями».
Через год после визита августейшего тезки, изгнанного своим народом, Карл де Роган скончался на семьдесят первом году жизни, не успев завершить составление развернутых списков кавалеров Золотого Руна. Поэтому, в отличие от более знаменитых предков, среди которых были прославленные военачальники, дипломаты, он не оставил после себя ничего. Его обошла стороной не только подлинная слава, увенчанная неувядаемыми лаврами Генриха Второго Рогана [144], победоносного полководца, хитроумного политика и одаренного литератора, но даже скандальная известность великого милостынераздавателя Франции герцога-кардинала Эдуарда, замешанного в громком деле о бриллиантовом ожерелье [145] — в ту, по сей день до конца не разгаданную аферу, чьими героями были граф Калиостро, прожженная авантюристка де ла Мотт, Мария-Антуанетта и король Франции. Надо признать, что эта история порядком подстегнула набиравший силу революционный процесс и в конце концов привела Людовика Шестнадцатого на гильотину. По иронии судьбы он был тезкой одного из Роганов [146], так любившего, в отличие от Карла, азартные приключения.
Как знать, быть может, родоначальник новой, австрийской ветви Роганов вытащил себе не худший билетик. По крайней мере, его наследник на целых десять лет перекрыл рекорд отца, оставившего с носом всех прежних Роганов. Не изведав тяжелых болезней и сердечных ран, князь Камил счастливо избег военных походов и поединков. Лишенный честолюбивых помыслов, он умел наслаждаться дарами судьбы и, не пренебрегая светскими увеселениями, целиком посвятил себя рачительному хозяйствованию.
Самым грандиозным его предприятием явилась коренная переделка замка, продолжавшаяся без малого тридцать лет. Именно при нем поместье обрело нынешние свои очертания. Возникли обе доминирующие башни: круглая Бретонская и квадратная де Роган, а также несколько других башнеобразных пристроек над фасадом и проездом через внутренний двор. Вход в сад украсила увитая розами двухмаршевая лестница, появились торжественные фонтаны и задумчивые баскетки для романтических рандеву. Перестроив помещения в неоготическом стиле, бурно входившем в моду, и соответствующим образом изменив интерьер, Камил совершил почти невозможное. Несмотря на средневековый колорит и всякого рода мрачные аксессуары, дворец стал выглядеть необыкновенно роскошно и, главное, был исключительно удобен для житья. Резные лестничные пролеты, потолочные балки, стрельчатые витражные окна и соответствующим образом декорированная мебель самым естественным образом сочетались с нарядными фаянсовыми калориферами, китайскими и мейсенскими вазами и витыми люстрами, сверкающими позолотой и хрусталем. Всюду свет, много воздуха, музыки и цветов. Особенно солнечной и просторной казалась комната с роялем, в которой обычно гостил по приглашению хозяйского управляющего какой-нибудь знаменитый певец или композитор.
Лишь одно помещение было выдержано в подчеркнуто сумрачных тонах. В исторической зале, где принц Карл принимал свергнутого монарха, наследник не разрешил передвинуть ни единого стула. Переделке подвергся только потолок, украсившийся глубокими готическими кессонами, да были заменены на новые штофные обои и витражи. Благодаря столь легкой косметической операции по соседству с королевскими лилиями появился увенчанный княжеской короной щит Роганов, разделенный вертикально на два поля: на левом, червленом, красовались десять золотых ромбов, справа же пестрел непорочный мех горностая. Под знаком этого милого зверька прославил себя в какой-то давным-давно позабытой баталии один юный виконт, чье геральдическое наследие благодаря династическому браку стало непременным достоянием дома Роганов. Как бы там ни было, но ромбы и Горностаевы хвостики назойливо лезли в глаза повсюду. Их сложный орнамент угадывался в драгоценном наборном паркете, в оконных переплетах, карнизах, книжных шкафах. Сам виконт был изображен на одном из витражных портретов, украшающих столовую, в тяжелых доспехах и верхом на коне, также защищенном железом. На других окнах красовались другие всадники-предки, кто в берете, кто в шляпе с пером, а кто в плаще с мальтийским крестом. Специальная надпись, выполненная готическим шрифтом, увековечивала их славные деяния. Судя по всему, скандал, случившийся с герцогом-кардиналом Луи [147], явился досадным исключением. И вообще Роганы более поздних эпох были увековечены на живописных полотнах, развешанных вдоль лестницы и во внутренних покоях, не предназначенных для чужих глаз. Порой их несколько унылый строй чередовался портретами августейших кузенов вроде «короля-солнца» Луи Четырнадцатого или Филиппа Пятого Анжу [148]. Родственные представительницы прекрасного пола сгруппировались в спальне княгини, удачно дополнив капризные извивы рококо и багетное сияние, обрамлявшее тонкие полотна Антуана Ватто [149]. Дамы не столь значительные нашли успокоение в так называемом Дамском салоне, заставленном легкомысленными козетками и всевозможными пуфами, где общество наслаждалось иногда игрой заезжего скрипача-виртуоза. Королевские фаворитки и матери кардиналов, жены академиков и маршалов Франции, они, как и при жизни, продолжали смотреться в бездонный омут венецианских зеркал.
![Еремей Парнов - Мальтийский жезл [Александрийская гемма]](/uploads/posts/books/165752/165752.jpg)
