Борис Акунин - Весь мир театр
– Нам?
Эраст Петрович сурово посмотрел на японца, но взгляд Масы был открыт и ясен. И сразу же стало очевидно, со всей определенностью, что у японца никогда и ничего с Элизой не было, не могло быть. Лишь в помрачении рассудка мог Фандорин вообразить, будто Маса способен относиться к избраннице своего господина как к обыкновенной женщине.
– Вы ведь не хотите, чтобы между нами влезла ревнивая жена, которая возненавидит меня за то, что нас с вами многое связывает? Всякая нормальная супруга так бы и поступила. Но актриса – дело иное. У нее кроме мужа есть театр. Ей не нужно сто процентов ваших акций, ей довольно сорока девяти.
Автомобиль, подпрыгнув на трамвайных путях, пересек Садовое кольцо.
– Ты всерьез собрался меня женить? – спросил Фандорин, переходя на русский. – Но з-зачем?
– Сьтоб быри дзети, и я их учир. Сын, – уточнил Маса, подумав. – Девотьку я вряд ри смогу научить чему-то хоросему.
– И чему ты стал бы учить моего сына?
– Самому гравному. Чему его не смозете научить вы, господзин.
– Интересно! Это чему же я не смогу научить своего сына?
– Быть сясторивым.
Ужасно удивленный, Фандорин не сразу нашелся, что сказать. Он никогда не думал, что его жизнь со стороны может казаться несчастливой. Разве счастье – не отсутствие несчастья? Разве наслаждение – не отсутствие страдания?
– На свете счастья нет, но есть покой и воля, – вспомнил он заветную формулу, всегда ему очень нравившуюся.
Маса подумал-подумал, не согласился:
– Это ошибочное рассуждение, сделанное человеком, который боится быть счастливым, – вновь перешел он на свой родной язык. – Пожалуй, это единственное, чего вы боитесь, господин.
Снисходительность его тона взбесила Фандорина.
– Пошел ты к черту, философ доморощенный! Это строка из Пушкина, а поэт всегда прав!
– Пусикин? Ооо!
Маса сделал почтительное лицо и даже поклонился. Он уважал мнение авторитетов.
В приемном покое университетской клиники, когда японца уводили на обследование, он вдруг посмотрел на Эраста Петровича своими маленькими проницательными глазками.
– Господин, я вижу по вашему лицу, что вы снова отправляетесь на дело без меня. Прошу вас, не наказывайте меня так. У меня шумит в ушах и немножко путаются мысли, но это не имеет значения. Думать будете вы, я буду только действовать. Для истинного самурая контуженная башка – пустяки.
Фандорин подтолкнул его в спину.
– Иди-иди, пусть сенсей профессор тебя подлечит. Истинный самурай должен быть желтого цвета, а ты весь зеленый. И потом, дело у меня ерундовое, не о чем говорить.
Однако на дело Эраст Петрович отправился не сразу. Сначала заехал на телеграф, потом на междугородную телефонную станцию. К доходному дому Абрикосова на Кузнецком Мосту фандоринская «изотта» подкатила уже в сумерках.
Хан Альтаирский квартировал в бельэтаже, занимая всю его левую половину.
– Как доложыт? – спросил у Фандорина, подозрительно его оглядев, привратник, ражий черноусый молодец в черкеске, с огромным кинжалом у пояса. – Его высокостэпэнство заняты. Кушат изволят.
– Я сам о себе д-доложу, – благодушно ответил Эраст Петрович.
Взял джигита за шею. Одновременно надавил большим пальцем на точку «суй», указательным на точку «мин» и придержал обмякшее тело, чтоб не произвело лишнего шума. Сия манипуляция обеспечивала нездоровый, но беспробудный сон продолжительностью от пятнадцати до тридцати минут, в зависимости от крепости организма.
Цилиндр и пальто Фандорин оставил в прихожей, посмотрелся в зеркало – в порядке ли пробор. Потом отправился по коридору на мелодичный звон серебра.
Его высокостепенство действительно кушали.
Лысоватый густобровый брюнет с надутой физиономией, которая показалась Фандорину смутно знакомой, мрачно жевал, потягивая красное вино. Судя по этому напитку, а также по взрезанному поросенку и голландской ветчине, законов шариата в своей диете хан не придерживался.
При виде незнакомца хозяин забыл прикрыть рот и замер с только что откушенным куском хлеба между зубов. Прислужник, как близнец похожий на усыпленного привратника, тоже застыл с графином в руках.
– Кто это таков? Почему впустили? – грозно пророкотал хан, выплюнув хлеб на скатерть. – Муса, взашей его!
Фандорин покачал головой. Как можно было выйти замуж, пускай и очень ненадолго, за такого мужлана? Эту женщину безусловно нужно спасать – не от воображаемых врагов, а от самой себя.
Слуга поставил вино и кинулся на Эраста Петровича, по-гусиному шипя. Гость обошелся с Мусой так же, как с его предположительным братом: усыпил и аккуратно положил на пол.
Кровь отлила от смуглой плеши брошенного мужа. В ожидании того, что незваный посетитель будет немедленно выпровожен, хан отпил вина, проглотить не успел, и теперь оно вытекало по подбородку на крахмальную салфетку. Вид был жуткий – будто у человека приключился удар с горловым кровотечением.
– Кто таков? – повторил его высокостепенство свой вопрос, но в совершенно иной тональности – не с возмущением, а с ужасом.
– Моя фамилия Фандорин. Но, возможно, для вас я стану Азраилом, – назвался Эраст Петрович именем мусульманского архангела смерти. – Всё будет зависеть от исхода нашей б-беседы.
– Фандорин? Тогда я знаю, кто вы. Вы автор этой идиотской пьесы, а также сыщик-любитель с большими связями. Я навел о вас справки.
Хан сорвал с себя испачканную салфетку и величественно сложил на груди руки, сияющие перстнями.
– Я вижу, вы немного успокоились. – Фандорин сел рядом и рассеянно взял в руку десертную вилку. – Зря. Буду к-краток. Вы перестаете докучать госпоже Луантэн. Это раз. Даете ей немедленный развод. Это два. В противном случае… с вами случится нечто противное.
Он покривился – каламбур был решительно нехорош. Но уточнять смысл угрозы Эраст Петрович счел излишним. Оппонент явно не заслуживал, чтобы перед ним метали бисер, а тон и взгляд всегда красноречивее слов.
Что хан до смерти перепуган, было очевидно. Еще чуть-чуть – грохнется в обморок.
– Я уже сам решил, что больше близко не подойду к этой сумасшедшей! – воскликнул его высокостепенство. – Она в меня хотела из пистолета стрелять!
Про пистолет Эраст Петрович слышал впервые, но известие его не удивило. Опасно доводить до крайности женщину артистического темперамента.
– Сами виноваты. Нечего было изображать из себя убийцу. Стало быть, по первому п-пункту мы договорились. Остается второй.
Альтаирский выпятил грудь.
– Никогда я не дам ей развода! Это исключено!
– Я знаю, – задумчиво прищурился Фандорин, – вы говорили Элизе, что жена хана не может иметь любовников и не может выйти за другого. Иное дело – вдова хана.
Пожалуй, все-таки собеседник был напуган недостаточно. Эраст Петрович крепко взял его за шиворот, приставил к горлу серебряную вилку.
– Я мог бы убить вас на д-дуэли, но я не стану драться с мерзавцем, запугивающим беззащитных женщин. Я просто прикончу вас. Как вот этого п-поросенка.
Налитый кровью глаз хана скосился на блюдо.
– Вы меня не убьете, – просипел упрямец сдавленным голосом. – Вы не по этой части, а совсем по противоположной. Говорю же, я навел о вас справки. Я навожу справки обо всех, кто крутится подле Элизы… А впрочем, если угодно, убивайте! Развода все равно не дам!
Подобная твердость вызывала определенное уважение. Видимо, первое впечатление от его высокостепенства было не совсем верным. Эраст Петрович убрал вилку и отодвинулся.
– Вы так сильно любите жену? – удивленно спросил он.
– Какая к чертовой матери любовь! – Альтаирский стукнул кулаком по столу, поперхнулся от ненависти. – Элиза, эта сссу…
Лицо Фандорина бешено дернулось, и хан проглотил бранное слово.
– …Эта сударыня разбила мне жизнь! Отец лишил меня старшинства! А если я разведусь, он оставит меня без содержания! Сто двадцать тысяч в год! И что же мне тогда прикажете – трудиться? Никогда хан Альтаирский не осквернит себя работой. Лучше убейте!
Аргумент был веский. Эраст Петрович задумался. Не убивать же, в самом деле, этого владыку слабого и лукавого, плешивого щеголя, врага труда?
– Насколько я понимаю, вы хотите жениться на Элизе. А гражданский брак вас не устроит? – заискивающе спросил супруг. Ему, видно, тоже очень хотелось найти компромисс. – Это сейчас модно. Ей понравится. И вы обо мне больше никогда не услышите. Клянусь! Хотите, я уеду в Ниццу, навсегда? Но только не требуйте от меня невозможного!
От Кузнецкого Моста до «Метрополя» он шел пешком. Нужно было собраться с мыслями, приготовиться к разговору с Элизой. Ноябрьский ветер пытался сорвать с головы цилиндр, приходилось его придерживать.
«Со мной случилась тривиальная вещь, – говорил себе Эраст Петрович. – Через подобное проходит, вероятно, каждый второй. С чего же я взял, что сия чаша минует меня? Правда, с остальными мужчинами болезнь, имя которой „седина в бороду, бес в ребро“, кажется, происходит по иным причинам. Я читал об этом. Кто-то вдруг чувствует, что ему недолго осталось быть мужчиной, и от этого впадает в панику. Кто-то спохватывается, что в молодости недокуролесил. И первое, и второе ко мне вроде бы отношения не имеет. То, что случилось со мною, не болезнь. Скорее – травма. Как известно, кость легче ломается в месте прежнего перелома. Вот и у меня, по стечению случайностей, хрустнул старый перелом души.
