"Библиотечка военных приключений-2". Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Иванникова Валентина Степановна

Очнувшиеся пограничники могли только оглядеть друг друга молча и так же молча наблюдать. Посреди кубрика был прикреплён стол, по бокам его — четыре спальных места, попарно, как в вагонах. На одном лежал американец с растрёпанным пробором и трубкой в зубах…

Увидев, что пограничники пришли в себя, Джон Хоукс обрадованно соскочил с койки:

— Годдэм, очнулись?! Не ожидал… Говорите своим родителям спасибо, что крепко сшили вас. Ну как вы себя чувствуете?

Он говорил по-русски с сильным акцентом, но довольно хорошо.

— Что же вы молчите?.. Ах, извините, джентльмены, я забыл, что вам мешают эти соски.

Он выдернул у них кляпы и заговорил снова.

— Я привезу вас в Америку. Вы крестьяне? Вам дадут землю и станете фермерами. Женитесь на Красивых девушках. Разбогатеете и будете благодарить меня за то, что я увёз вас из Совдепии. Как вам это нравится?

Молчание.

— Сначала вы погуляете в наших барах и ресторанах. Мы дадим вам денег, много денег. Вот, доллары… не ваши «лимоны» и червонцы… «На господа уповаем», как выбито на серебряных долларах. Ха-ха!

Хоукс вынул пачку денег, помахал ими и опять положил в карман.

— Почему молчите?.. Хотите пить?

Илюхин дёрнул головой, и глаза его жадно блеснули. Хоукс, заметив это, сказал:

— Может быть, в воду подбавить вина? Это будет неплохо… Скажите, сколько человек в вашем отряде? Двадцать, тридцать?

Молчание.

— Не думайте, что это военная тайна. Вас двадцать пять человек. Больше в посёлке не поместится. Ну, может быть, на пять человек больше, на пять меньше, это роли не играет. Правда?

— Хм… хм… — захмыкал Илюхин, как бы собираясь ответить.

— Мыкола! — предостерегающе прорычал Кравченко.

— А, богатырь заговорил… Ну, я с вами ссориться не буду. Наоборот, дам вам кушать. Приходится пока беспокоиться за вашу драгоценную жизнь, — он поставил перед ними тарелки с бутербродами и стаканы с водой. — Ведь вы мой, хе-хе-хе, капитал. Подумать только: Джон Хоукс привёз в Америку настоящих живых большевиков!.. Вот бы вам ещё кинжалы всунуть в зубы. Картина!

Он хохотал, задумывался, мечтательно улыбался.

— Поэтому жрите, сэры. Без пищи можно сдохнуть, как сказал Христос… А вам сдыхать пока нельзя. Нельзя! Ах, вы без вилок не едите. Ничего — обойдётесь. Суйтесь вашими рылами прямо в тарелки.

Только он сказал это, как Кравченко ударил связанными руками по краю тарелки, она подпрыгнула, перевернулась и полетела к стенке, обсыпав Хоукса кусками хлеба, колбасы, сыра. Он стал отряхиваться.

— Ха! Красный рыцарь в негодовании. Он не хочет быть свиньёй. Придётся, придётся, джентльмены. — Но вдруг лицо его исказилось, и он обычным своим тоном злобно закончил — Ничего, жрать захотите, и объедкам будете рады.

Закурив сигару, Хоукс несколько раз глубоко затянулся и сказал:

— Олл райт. Не хотите жрать — не надо. Но поговорить — мы всё же поговорим… Скажите, где выставлены пограничные посты. В Майна-Пыльгин есть? На Русской Кошке, в Крестах, на мысе Чаплин? Мыс Дежнев? Где?..

Пограничники молчали.

Хоукс встал, ткнул Илюхина в лицо ботинком и присел около него:

— Ну ты, говори! Где стоят посты?

Молчание.

— Ах ты, помесь волка! Ты у меня заговоришь… — И, затянувшись, Хоукс приставил горящую сигару к кончику носа Илюхина и надавил… Пепел с сигары посыпался в ноздри и глаза пограничника. Он с силой дёрнул головой и взвыл.

— Мыкола, не реви! Вин же гад. Не реви, душа с тебя вон!

— A-а, вон ты как… Сейчас заговоришь по-другому. Шкипер!

На рёв Хоукса влетел Хенриксен.

— А ну-ка подержи этого слона на всякий случай.

На связанного Кравченко навалился Хенриксен, а Хоукс, зажигая одну за другой спички, прижигал ими уши украинца.

— Одно слово, только одно: сколько пулемётов в вашем отряде. Два, три?

Запахло горелыми волосами и ещё чем-то… Лопнула кожа ушей… Но американцы не услышали даже стона. Только карие очи Кравченко сверкали всё больше и больше, как угли в кузнечном горне, и Хенриксен отвернулся, будучи не в силах вынести этот взгляд. Такая в нём была сила. Сила и ненависть.

— Подержи-ка его за голову, вот так…

Хенриксен вцепился Кравченко в подбородок одной рукой, а другой ручищей захватил лоб. Хоукс стал лить из кружки воду в ноздри. Кравченко глотал, захлёбывался, кашлял, а Хоукс всё лил и лил… Вот уже семь кружек… восемь… девять… десять… одиннадцать… двен… Сильный удар свалил Хоукса на пол. Эго Илюхин подполз и, как сом бьёт хвостом, ударил связанными ногами садиста. Вскочив, Хоукс разбил тяжёлую, белого фарфора кружку о голову Илюхина и со злостью плюнул:

— Тьфу, чёрт бы вас побрал, идиоты! Шкипер, ступай, веди свою салатницу, быстрей.

Он лёг, закурил и со злостью сказал:

— Вот приедем — поговорим. Наши специалисты, — он криво усмехнулся, — выжмут из вас всё, что только есть в ваших башках…

Пограничники молча лежали на полу кубрика связанные, окровавленные, измученные издевательствами, голодом и побоями. За стеной кубрика шумели волны. Слышалось ритмичное татаканье движка: «тра-та-та, тра-та-та»…

Вечером пленников поодиночке вывели в гальюн оправиться. Руки им развязали, но на ноги надели какие-то ржавые цепи, а к ним подвязали длинный трос — если и в воду упадёшь, так вытащат. Дверь гальюна закрывать не разрешали. Потом цепи сняли, а руки и ноги снова связали верёвками.

Установленный для пленников режим наводил их на размышления. «Боятся, чтобы не утонули или не сбежали… А нельзя ли, действительно, сбежать?.. Нет, бежать некуда. Вот освободиться, пожалуй, можно…»

На третьи сутки к вечеру американцы стали оживлённо и громко переговариваться, чаще забегать в каюту, прибирать вещи. «Видно, к ихней Америке подходим. Вот посадят там за решётку и — пиши прощай…»

— Ну как дела, Майк? Ночью войдём в порт или завтра утром? По-моему, ветер крепчает, и завтра будет настоящий штормяга, а вы как думаете?

— Я шкипер, мистер Вуд, а не пророк Исайя, и делать предсказания не берусь. Но завтра мы войдём в Ном.

…Когда поздней ночью раздался храп Хоукса, Илюхин, извиваясь, подполз к Кравченко.

Вот он тыкается лицом в солдатский ремень приятеля, стараясь зацепиться своим кляпом за пряжку ремня. Но это не удаётся. Проходит пять, десять, двадцать минут. Наконец, мохры кляпа за что-то зацепились, и саратовец вытаскивает его изо рта. Делает глубокий вздох. Быстро находит губами связанные руки Кравченко и принимается развязывать их, дёргая зубами извилины верёвки, завязанной морским узлом. Проходит полчаса, прежде чем ослабевает узел. Но лишь только ослабел — через минуту руки Кравченко свободны. Вдруг по трапу шаги. Кравченко поворачивается лицом к стене, закрывает собой развязанные руки. Входит матрос. Бросает мимолётный взгляд на бойцов — это не его добыча, — и ничего подозрительного не замечает. Уходит. Кравченко быстро освобождает от верёвок свои ноги, развязывает верёвки на руках Илюхина. Напряжённо вслушиваются. Хоукс храпит. Украинец берёт со стола большой и тяжёлый кувшин и… ставит его обратно. Крадётся к Хоуксу, поднимает кулак. Х-р-рясь! Кувшином можно череп разбить, а кулаком только оглушить, к тому же наверняка.

Кравченко быстро ощупывает американца, находит револьвер, перекладывает в свой карман. Опять шаги.

— К двери! — громко шепчет Илюхин.

— Годдэм! — распахивает дверь Хенриксен и… в тот же миг летит с ног.

Его немедленно связывают.

Кравченко лезет в шкафчик, достаёт галеты и ветчину. Они жадно пьют воду и закусывают.

— Светает, Мыкола.

— Давай торопиться, Гриша. Пойдём на палубу, свяжем ещё тех матросов.

Илюхин берёт у связанного Хенриксена из заднего кармана браунинг, и бойцы выходят из каюты.

Увидев их с револьверами в руках, матросы застывают, выпучив глаза, и поднимают руки вверх. Их тоже связывают…

На востоке разыгрывается заря; видны очертания земли. Это — Аляска. В утренней синеве на северо-востоке бледный свет маяка. Это — вход в порт Ном. Свистит в мачтах норд-ост, огромные валы гонит он, и «Голиаф» то и дело влезает на очередную волну, чтобы, взобравшись, тотчас скатиться с неё.