Охота за наследством Роузвудов - Рид Маккензи

– В таком случае ты совсем ее не знал. – Я произношу эти слова хрипло и невнятно, они вырываются у меня с болью, и по щекам текут слезы.

– Возможно, ты права, – соглашается он.

Остальные смотрят на нас настороженно, но Лео не обращает на них внимания.

– Но зато я знал тебя. Во всяком случае, знал раньше. И мне не хватало тебя. Так не хватало. Все те дни, которые я провел с бабушкой, играя в шахматы, мы не просто планировали все это. Она рассказывала мне о тебе. О том, что тебе нравится, о том, как ты изумляла ее, как она гордилась тобой, о том, как ты забавна и добра. И ничто из этого не вязалось с образом девушки, которая, как я думал, оттолкнула меня, потому что она слишком совершенна и слишком задирает нос, чтобы я был ей нужен. Мне хотелось знать, о ком говорит бабушка. О той, что носит фамилию Роузвуд, или о Лили, с которой я вместе вырос. Потому что это разные люди.

Я дышу так тяжело, что шов на лифе платья мог бы лопнуть. Становится ясно, откуда Лео был известен мой любимый омлет и почему он угощал меня шоколадными кексами. Потому что бабушка рассказала ему эти мелочи и, вероятно, тысячу других. Вещи, которые не заинтересовали бы его, когда мы были детьми, но теперь они ему интересны. Вещи, которые делают меня мной.

– Ну и как, я соответствовала всему, что она обо мне говорила? – У меня вырывается всхлип. – Пока мы пытались разгадать бабушкины подсказки, для тебя головоломкой была я, да?

Лео подыскивает слова.

– Я… я просто хотел понять, какая ты на самом деле, – наконец говорит он.

– А вот я понятия не имею, каков ты. – Я выхожу из себя. – Как ты мог скрыть это все от меня? Я ненавижу тебя, мать твою.

– Знаешь что? Ты действительно отличаешься от той девушки, которую я знал четыре года назад. – Выражение его лица меняется, на нем мелькает нечто такое, что я могла бы описать только как душевную муку, смешанную с да пошло оно на хрен. – Ты стала умнее и намного занятнее. Глаза у тебя зеленые, но вблизи в них видны маленькие золотые искорки, которых раньше я никогда не замечал. И у тебя по-прежнему самый ужасный нрав на свете, но я никогда не встречал никого более смелого, более заботливого, и я не знаю, смогу ли когда-нибудь понять тебя. Так что да, Лили, знаешь что? Тогда, на том дощатом тротуаре, я сказал тебе то, что действительно думал. Ты и правда редкий человек, но не потому, что ты совершенство, а потому, что ты – это ты, со всеми твоими шипами, и нахальством, и неустанным честолюбием, и именно поэтому бабушка и любила тебя. – Он замолкает, тяжело дыша. Нас разделяет всего несколько дюймов. – И именно поэтому я люблю тебя.

Я резко втягиваю воздух, готовясь возразить, что он любит ту версию меня, которую придумала бабушка, что он не может любить меня. Ведь я сама уже почти не знаю, кто я.

– Черт побери, ну разве я не права? – Прежде чем я успеваю заговорить, Куинн разражается резким смехом. Ее глаза покраснели, и она смотрит на Дэйзи. – Мы все любим Роузвудов, этих самых раздражающих людей на земле. Так что давайте хотя бы получим за это плату.

Она опускается на колени, сгребает купюры и рассовывает по карманам. Дэйзи с отвисшей челюстью смотрит на нее. Калеб и Майлз переглядываются.

– Лили, прости, – просит Лео, глядя мне в глаза.

Я качаю головой, чувствуя, что слова застряли в горле.

– Я хотел сказать тебе. Я должен был сказать тебе. Сказать вам всем. Я…

На его лице вдруг отражается смятение, его взгляд сосредоточивается на чем-то за моим правым плечом, за одним из окон фабрики.

Внезапно он хватает меня и толкает на пол, толкает так резко и грубо, что я даже не могу приготовиться к падению. Я с размаха врезаюсь в пол, и бок пронзает боль.

Он падает на меня и кричит:

– Ложитесь! – Раздается звук, такой громкий, что я уверена – он разнесся по всему городу. И тут до меня доходит, что Лео толкнул меня не для того, чтобы сделать больно. Он накрыл меня собой, чтобы защитить.

Потому что на нас сыплются осколки стекла.

Глава 26

Мгновение я осознаю только, как бешено стучит в груди сердце, об пол разбиваются осколки стекла и прямо на меня смотрит россыпь стодолларовых купюр. Одну из них дрожащей рукой хватает Калеб и пристально смотрит на нее, сморщив лоб.

– Вставай! – кричит Лео, рывком подняв меня на ноги, и время снова ускоряет свой бег.

Разлетевшиеся вдребезги окна привели в действие аварийную сигнализацию, и ее вой пронзает мозг. Крошечные осколки стекла сыплются с рубашки Лео, со звоном падая на пол. Один осколок порезал его висок, и по левой стороне лица течет струйка крови. Его рубашка превратилась в дуршлаг.

Куинн кашляет, Калеб стонет. Дэйзи помогает Майлзу подняться на ноги.

Я не могу отвести глаз от Лео:

– Ты…

И замолкаю, ахнув. В проемах разбитых окон, утыканных зазубренными кусками стекла, видны четыре силуэта.

Три охотника и дядя Арбор.

Лео подбирает с пола хоккейную клюшку.

– Иди и возьми то, что тебе оставила бабушка, что бы это ни было. – И толкает меня к антресольному этажу. Остальным он говорит: – Возможно, если мы разделимся, то сможем одолеть их. Бегите!

Никому не надо повторять дважды. Калеб и Майлз бегут в сторону выхода, через который вывозили готовую продукцию, представляющего собой две большие маятниковые двери. Дэйзи и Куинн бегут в противоположном направлении, туда, где раньше располагался склад. У меня обрывается сердце, когда я осознаю нашу роковую ошибку. Мы так долго спорили, что дали дяде Арбору время разгадать подсказку и отыскать нас.

Лео поднимается по лестнице вслед за мной. Вся моя злость превращается в леденящий страх, когда я ступаю на верхнюю ступеньку и она с треском подламывается под ногой. Если бы не ладонь Лео на моей спине, я бы кубарем полетела вниз. Вцепившись в ржавые перила, я перешагиваю через провалившуюся ступеньку на пол антресольного этажа, также покрытый слоем долларов. Кабинет бабушки виден отсюда, его дверь слегка приоткрыта, как будто она ждет меня там, как тогда, когда я была маленькой и меня привозили сюда к ней.

Мы почти доходим до кабинета, когда один из охотников поднимается на антресольный этаж, держа в руках лопату, словно это бейсбольная бита.

– Я тебя защищу, – обещает Лео.

Я киваю, находя какое-никакое утешение в том, что мы разделились – именно благодаря этому остальные охотники остались на первом этаже.

Он сжимает зубы и поворачивается, подняв хоккейную клюшку, чтобы отбиться от охотника. Это дает мне возможность зайти в кабинет.

На стенах все еще висят эскизы старых моделей и фотографии, хорошо видные в свете луны, льющемся через большое окно на противоположной стене. Семейная фотография бабушки вместе с Петунией и Гиацинтой. Фотография бабушки с двумя мальчиками двух или трех лет – моим отцом и дядей Арбором. Я представить не могу, почему она решила оставить все это здесь, разве что время от времени она приходила сюда, чтобы предаться воспоминаниям.

Я стряхиваю с себя ностальгию и торопливо иду к письменному столу, стоящему в центре кабинета, – его близнец из розового дерева стоит в особняке. На его столешнице лежат две вещи.

Во-первых, ключ на тонкой серебряной цепочке, который я надеваю на шею.

И во-вторых, коробок спичек.

Сирена аварийной сигнализации продолжает выть. Будем надеяться, что это приведет сюда помощь.

Я хватаю спички, все еще не понимая, что мне с ними делать. Выбежав из кабинета, я морщусь от воя сирены. Внизу слышны крики. Мои глаза не сразу привыкают к сумраку, а когда это происходит, я уворачиваюсь.

– Лили, все кончено! – кричит дядя Арбор и опять пытается схватить меня.

– Вот как? – кричу я, заглушая вой, кричу пронзительно, охваченная паникой, когда он снова делает попытку схватить меня. Я едва-едва ухитряюсь увернуться, пятясь на нетвердых ногах. – Ты убьешь меня из-за этого? Убьешь всех нас?