Дочь палача и черный монах - Пётч Оливер

Он положил на стол несколько монет и под непристойные замечания вышел из трактира.

Вместо того чтобы свернуть в Куриный переулок и отправиться домой, Симон побрел в сторону Речных ворот. В нынешнем своем состоянии он все равно не уснет. Он повел себя с Бенедиктой как настоящий дурак! Как только он мог предположить, что она отравила собственного брата? Кроме того, слова подмастерья снова напомнили ему о Магдалене. Скоро ли она вернется из Аугсбурга? Быть может, палач получил от нее какую-нибудь весточку. К тому же лекарь истосковался по чашке крепкого кофе. Дома его ждали лишь работа и сварливый отец, которому начали уже надоедать постоянные вылазки сына. Когда Симон в последний раз был у палача, он оставлял Анне Марии мешочек с кофейными зернами. Может, она сварит ему его любимый напиток? Симон решил навестить Куизля.

В скором времени лекарь стоял на Кожевенной улице перед домом Куизлей. Он постучал в дверь, и, когда Анна Мария открыла ему, Симон сразу заметил, что что-то не так. Обычно живое лицо женщины побледнело и осунулось.

– Хорошо, что ты пришел, – сказала она и впустила Симона. – Может, хоть ты сможешь его приободрить. Он снова пить начал.

– Почему? – Лекарь снял мокрый плащ и изорванный сюртук и повесил сушиться перед печью.

Анна Куизль молча оглядела то, что осталось от его одежды, затем отыскала в ящике стола нитку с иголкой.

– Лехнер сказал, что моему мужу придется колесовать Шеллера, – ответила она и принялась зашивать рваный сюртук. – Казнь уже через три дня, а Якоб ведь дал Шеллеру слово! Что за сволочи собрались в этом совете! Денег куры не клюют, да сами плевать хотели на честь и достоинство!

Лекарь кивнул. Он уже знал о запоях палача. Каждый раз перед казнью Куизль принимался безудержно напиваться. А в день самой казни непостижимым образом снова становился совершенно трезвым.

Симон оставил Анну Марию ругаться в одиночестве и направился в соседнюю комнатку. Палач прислонился к висельной лесенке и, уставившись перед собой остекленелым взором, о чем-то размышлял. На лицо его падал тусклый свет от лучины. По комнате витал сладковатый запах алкогольных испарений. На столе рядом с несколькими раскрытыми книгами стояла начатая бутылка настойки, а в углу поблескивали осколки разбитой кружки. Куизль как раз сделал очередной щедрый глоток.

– Выпей со мной или проваливай, – палач с грохотом поставил бутылку на стол.

Симон поднес ко рту пузатую глиняную бутыль и осторожно глотнул. Язык обожгло что-то крепкое, что палач, вероятно, гнал из яблочной и грушевой браги. Скорее всего, там были еще какие-то травы, но о них лекарь предпочитал даже не думать.

– Мы нашли новую загадку в Вессобрунне, – неожиданно сказал Симон. – Надпись на липе. Я думал, может, вы сможете разобраться.

Куизль громко рыгнул и вытер рот ладонью.

– Мне какое дело… Ну да ладно, все равно молчать не сможешь. Выкладывай давай.

Симон улыбнулся. Он знал о любопытстве палача, пусть и пьяного, как теперь.

– Звучит так: In gremio Mariae eris primus et felicianus.

Куизль кивнул и вслух перевел:

– Быть тебе первым в лоне Марии, и познаешь ты счастье… – Он громко рассмеялся. – Религиозный стишок, и всё! Никакая это не подсказка.

Гигант снова приложился к бутылке. Осоловелый взгляд его никак не вязался у Симона с тем, другим Куизлем, чутким и образованным. Некоторые люди до сих пор изумлялись, что палач, даже упившись до беспамятства, умудрялся говорить на латыни. Они изумились бы еще сильнее, взглянув на его библиотеку, в которой наряду с немецкими и латинскими работами попадались еще и греческие. Некоторые из них созданы были учеными, о которых в большинстве местных университетов даже не слышали.

– Но это должнобыть подсказкой! – бросил Симон. – Он подписался своим именем. Фридрих Вильдграф, 1328 год от Рождества Христова. То есть за год до смерти!

Куизль потер виски, чтобы протрезветь на мгновение.

– В любом случае это не из тех библейских стихов, какие я знаю, – проворчал он. – А я знаю их большинство. Ты даже не представляешь себе, какими набожными становятся люди, когда дело идет к смерти. Я чего только уже не наслушался, но такого среди них не было.

Симон сглотнул. До Якоба Куизля местным палачом был его отец, а еще раньше – его дед. Целая династия палачей, раскинувшая свои ветви по самым отдаленным уголкам Баварии. Вместе взятые, Куизли, наверное, слышали религиозных стихов больше, чем сам папа.

– Если это не библейский стих, то, скорее всего, зашифрованное послание, – сказал Симон и повторил изречение: – Быть тебе первым в лоне Марии, и познаешь ты счастье. Что бы это значило?

Палач пожал плечами и снова потянулся к бутылке.

– Черт возьми, мне-то какое дело? – Он присосался к горлышку и не отрывался так долго, что лекарь испугался, как бы Куизль не задохнулся. Наконец он отставил бутылку. – Я, если хочешь знать, в субботу колесую Шеллера и все равно не смогу вам помочь. И до этого еще куча дел. Люди хотят зрелища.

По раскрасневшимся глазам палача Симон понял, что спиртное постепенно брало свое. Якоб все больше клонился на скамейке вперед. Даже для такого здоровяка целая бутыль настойки была явно лишней.

– Вам понадобится лекарство, – сказал Симон со вздохом. – Иначе с утра соображать не сможете.

– Мне не нужны лекарства от проклятых шарлатанов. Лекарства я и сам могу приготовить.

Лекарь покачал головой.

– Такое лекарство есть только у меня.

Он поднялся и вышел в гостиную. Анна Мария все еще штопала его сюртук.

– Приготовь своему мужу кружку крепкого кофе, – сказал Симон. – Только зерна не жалей. Чтобы ложка не падала в кружке – только так ему станет лучше.

Магдалену разбудил монотонный шепот. Звук все глубже вгрызался в сознание, и казалось, голова сейчас лопнет. Головные боли по сравнению с прошлым пробуждением только усилились. Губы высохли и потрескались; девушка провела по ним языком, и ей показалось, словно она лизнула дубовую кору. Магдалена открыла глаза, и ее ослепил сияющий блеск. Через некоторое время мерцание стихло, в глазах у нее прояснилось, и она заглянула в рай.

Маленькие толстые ангелы порхали вокруг увенчанного Спасителя, сочувственно взиравшего на нее с распятия. По краю звездного неба несли стражу евангелисты Иоанн и Лука, в самом низу корчился змей Люцифер, пронзенный копьем архангела Михаила, а над ними, на облаках, парили двенадцать апостолов. Все фигуры переливались сияющим золотом, сверкающим серебром и всеми цветами радуги. Никогда еще прежде Магдалена не видела подобной роскоши.

Она попала на небеса?

По крайней мере, я больше не лежу в гробу,подумала она. Что бы ни случилось, а это уже к лучшему.

Повернув голову, Магдалена быстро поняла, что находилась не на небесах, а в какой-то часовне. Она лежала спиной на каменном алтаре, окруженном четырьмя зажженными свечами. Стены выбеленной комнаты покрывала пышная масляная роспись, изображавшая различные сцены библейского сюжета. Картин было столько, что между ними ничего больше не поместилось бы. В крошечное окошко, обращенное к востоку, светило солнце. Но, несмотря на это, каменное ложе было таким холодным, что каждый мускул у Магдалены словно заледенел.

Шепот доносился сбоку. Девушка еще немного повернула голову и увидела брата Якобуса в скромной черной одежде. Он преклонил колени перед алтарем, посвященным Деве Марии, и, опустив голову, тихо молился. На груди его болтался золотой крест с двумя поперечинами.

– Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою; благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего…

Магдалена попыталась осторожно подняться. Быть может, ей удастся сбежать так, чтобы монах не заметил? Всего в нескольких шагах за ней находилась низкая дверь с позолоченной ручкой. Если только до нее добраться…

Она попыталась опереться на локоть и поняла, что связана по рукам и ногам, словно ягненок на бойне.