Филипп Ванденберг - Пятое евангелие
Ближе к утру, когда сквозь мокрые ветви деревьев на востоке стали видны первые признаки рассвета, Клейбер и Анна в страхе проснулись. До них донесся приближающийся звук мотора.
– Они поняли, что мы сбежали, и отправили погоню! – прошептала Анна. – Они пустят по нашему следу собак, отвратительных чудовищ, которых выращивают в своих лабораториях.
Клейбер попытался ее успокоить:
– Не бойся, любимая, дождь смыл все наши следы.
Автомобиль приближался. Совсем рядом со своим укрытием они увидели фары внедорожника, который с ревущим двигателем прокладывал себе путь по размокшей тропе в направлении долины. Рассмотреть пассажиров было невозможно. Автомобиль исчез так же быстро, как и появился, словно это было привидение, растворившееся с наступлением рассвета, лишь звук мотора еще долго доносился до их слуха. Анна вздохнула с облегчением.
Ночью они разработали план. Можно было не сомневаться, что орфики установили наблюдение за аэропортом в Салониках, поэтому Анна и Клейбер решили пробираться на юг страны. Безусловно, ни в коем случае нельзя было появляться в Катерини, ведь город, по всей видимости, находился под полным контролем орфиков. Они решили через Элассон добраться до Лариссы, а там расстаться.
Клейбер предложил Анне отправиться домой из Корфу, сам же собирался добраться до Патры. В обоих городах находились консульства, которые должны были им помочь. Выдвигая подобную идею, Клейбер упирал на то, что орфики приведут в действие все рычаги, чтобы вернуть беглецов. Если с Анной расстанутся, то их шансы увеличатся ровно вдвое. В любом случае путешествие на пароме было гораздо безопаснее, чем перелет на самолете. В качестве места встречи Адриан предложил отель «Кастелло» в Бари.
Через три дня Анна фон Зейдлиц прибыла в Бари и, к своем разочарованию, выяснила, что отеля «Кастелло», в котором предложил встретиться Клейбер, не существовало. Ей так же не удалось найти ни одной гостиницы с похожим названием Анна даже не представляла себе, где искать Адриана.
Глава восьмая
Покушение
Последствия заговора
1
Каждый раз при встрече с Лозински – а поскольку они работали в одном помещении, то это происходило несколько раз в день – Кесслер опускал глаза. Ему было стыдно. Его мучил тот стыд, который одолевает кающегося христианина. Ведь он преследовал Стефана Лозински, уважаемого им как ученого, с таким недоверием, словно поляк был преступником, хотя они были связаны как братья одного ордена и работали над одним секретным заданием в Папском университете Григориана. Но именно тайная миссия, к выполнению которой привлекли тридцать иезуитов, каждый день сеяла новые семена разногласия среди братьев по ордену. Семена эти давали обильные Исходы, а девиз в передней части зала, в котором они, полностью изолированные от внешнего мира, трудились над расшифровкой пергамента, – «Omnia ad maiorem Dei gloriam» – становился фарсом и полностью терял свой смысл, как литургия к Троице.
Что же, в разногласиях нет ничего плохого, а тем более отталкивающего, поскольку противоположные мнения по одному и тому же вопросу приносят больше, чем глупая гармония. Однако данное утверждение ни в коей мере не касается вопросов веры в понимании католической церкви, поскольку еще евангелист Матфей говорил: «Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных».[45]
И вот настал час исполнения пророчества. Во всяком случае, и это верили те иезуиты, которые встали на сторону професса Манцони, поскольку каждый день, когда выносились на обсуждение новые расшифрованные фрагменты текста, росло поди зрение, что истинная история Господа нашего Иисуса Христа могла быть совсем иной. По крайней мере, иезуиты, работавшие над фрагментами, разделились на два лагеря. Один из них – под предводительством Манцони, который противостоял смыслу новых переведенных отрывков текста, призывая на помощь цитаты благочестивого содержания, словно Иосиф, сопротивляющийся жене Потифара. Главой противников первого лагеря негласно считался Лозински. К ним же принадлежал и Кесслер.
Доктор Кесслер сделал немалую часть перевода коптского пергамента. Исходя из известного ему содержания, он знал наверняка и нисколько не сомневался в том, что речь идет о самом первом Евангелии. Для него и Лозински это означали что не пройдет и нескольких недель и курия объявит их раби ту и ее результаты секретными, а их самих полностью изолирует от внешнего мира, словно кардиналов в конклаве.
Лозински, хитрый поляк, регулярно, два раза в неделю вечером, отправлялся в сторону Кампо дей Фиори, где сворачивал в темный переулок и, пройдя по нему метров сто, исчезал в подъезде шестиэтажного дома. Кесслер не меньше семи раз следовал за ним по пятам, надеясь, что во время ночных вылазок ему удастся узнать хоть что-то или получить любую зацепку для дальнейшего расследования. Но единственным результатом была боль в ногах от долгого стояния на одном месте. Один раз он привлек к себе внимание двух патрульных полицейских Кесслер не знал, было ли это простой случайностью, но посчитал, что лучше убраться подальше от загадочного дома.
Нигде в мире преступление и набожность не связаны так тесно, как в Риме, где священники и монахи, замешанные в темные дела, далеко не редкость. И дьявол иногда надевает рясу. Во всяком случае, Кесслер считал, что Лозински каким-то образом связан с преступниками или же регулярно приходит в этот дом, чтобы удовлетворять свои низменные потребности.
Но ничто не может быть настолько абсурдным, как действительность. Правду Кесслер узнал самым неожиданным образом на следующий день после Епифании. Вернее, вечером того дня, который был таким же холодным и серым, как большинство дней в это время года. Он решил еще раз проследить за Лозински во время его прогулки к таинственному дому и окончательно прекратить подобные попытки, если снова не удастся ничего узнать. Как раз по этой причине Кесслер решился пойти на больший риск, чем прежде. Он не отставал от поляка буквально ни на шаг и даже вошел в полутемный подъезд, где Лозински исчез за выкрашенной белой краской дверью на третьем этаже. На ней Кесслер увидел табличку с надписью «Рафшани». Арабское, скорее даже персидское имя, ни о чем не говорившее молодому иезуиту, а только взбудоражившее его фантазию, как и найденная в келье поляка женская обувь.
В то время как Кесслер одним ухом прижался к двери, пытаясь разобрать, о чем говорили внутри, и одновременно прислушивался к звукам в подъезде, случилось нечто совершенно Неожиданное: дверь открылась и перед ним предстал Лозински. Маленький, своим носом с горбинкой и глубоко посаженными Глазами напоминающий коршуна.
Оба молча стояли друг напротив друга, но их взгляды говорили примерно одно и то же: «Вот ты и попался!» Лозински, к которому самообладание вернулось раньше, подошел вплотную к Кесслеру, посмотрел ему прямо в глаза и усмехнулся, склонив, словно коршун, голову немного набок. Это был явный признак – поляк угрожал и собирался нападать. Он еле слышно прошипел, не спуская глаз с молодого иезуита:
– Шпионите за мной, брат во Христе? От вас я подобного никак не ожидал. Veritatem dies aperit…[46]
Кесслер чувствовал себя так, будто его застали врасплох, словно церковного служителя за неподобающими его положению деяниями. Он не мог найти подходящего ответа, хотя внутренний голос и говорил ему, что в действительности виноватым должен чувствовать себя Лозински. Ведь именно его застали врасплох. Поляк закрыл за собой дверь, схватил Кесслера за руку и начал подталкивать к лестнице:
– Мне кажется, что мы должны серьезно поговорить и так не считаете?
Молодой иезуит энергично закивал в знак согласия. Напряжение несколько спало. Во всяком случае, так показалось Кесслеру. После того как они молча вышли из мрачного дома. Лозински заговорил вновь в его голосе не было и тени смущения или страха. Поляк спросил своего брата по ордену, удалось ли ему узнать побольше о нем, Лозински. Кесслер ответил отрицательно и признался, что до сих пор ему казались странными лишь регулярные вечерние прогулки. Но он, мол, обратил внимание на отсутствие Лозински в монастыре Сан-Игнасио и проявил любопытство исключительно по той причине, что поляк не прекращал остро критиковать Манцони. Лозински, улыбнувшись, кивнул.
2
На Кампо дей Фиори они разыскали тратторию, и поляк заказал ламбруско. Не будем вдаваться в подробности, почему священники и монахи питают такую слабость к этому вину. Для дальнейшего повествования важным является лишь тот факт, что ламбруско быстрее, чем любое другое сладкое вино, развязывает язык. Вполне можно предположить, что именно эту цель и преследовал поляк, угощая Кесслера.
Молодой иезуит довольно долго оставался в неведении относительно того, куда же клонит его брат по ордену. Он удивлялся, почему поляк не начал его упрекать, о чем-то подобном, даже не было речи. Напротив, Лозински выразил восхищение умом и проницательностью Кесслера, которыми тот, по словам поляка, превосходил большинство своих братьев, а поэтому был вполне способен выполнять более ответственные задания, чем перевод коптского пергамента в рамках секретного задании, полученного от римской курии. Позволив себе это замечание, Лозински добавил:
