Ольга Михайлова - Воздаяние
Но, видимо, мессир Фантони в эту ночь был трезвенником, потому что утром опохмелиться в родной дом не пришел.
В половине двенадцатого Альбино направился в палаццо Петруччи. У него было мутно на душе и тяжело на сердце, ночью ему снились вязкие, путаные сны, в которых Пандольфо Петруччи отдавал приказ Франческо Фантони отравить несчастного Камилло Тонди, но жертвой отравления становился почему-то толстый кот Бочонок, который от яда на глазах худел, истончался и начинал прыгать на задних лапках по книгам, играть на гитаре и мяукать на разные лады, его пытались поймать семеро людей в одинаковых плащах, но он словно просачивался сквозь них и продолжал свои мартовские рулады…На кривой осине болтался висельник, ветер шелестел в листьях, у древесных корней ползали змеи…
…Его представили хозяину города, капитану народа. Мессир Пандольфо Петруччи не сказал ни одного лишнего слова и только кивнул ему, однако услышав от Арминелли, что тот прочел его аморейский пергамент, поднял седеющие брови и сказал Альбино нескольких теплых слов. Альбино внимательно вгляделся в капитана народа: лицо с узкими глазами и широким крупным носом пересекали на переносице две резкие продольные морщины, такие же морщины, шедшие от крыльев носа вниз, словно отделяли от лица властный жесткий рот. В былые годы, отметил Альбино, мысленно стерев с этого лица следы времени, оно лицо могло быть даже красивым. Рядом с Петруччи стоял благообразный человек лет сорока с небольшим, то был советник Петруччи Антонио да Венафро, профессор Сиенского университета. Элиджео Арминелли тихо сказал ему, что это человек большого ума, в прошлом году, когда оба они из-за опасности со стороны Чезаре Борджа покинули город, именно благодаря умению Венафро заручиться поддержкой французов, два месяца спустя власть Петруччи в Сиене была восстановлена. Альбино склонен был согласиться с мессиром Элиджео: лицо Венафро несло печать ума и спокойствия. Таких людей обычно отправляли с дипломатическими миссиями.
В зале приемов было около тридцати человек, среди которых особо выделялся высокий и дородный мужчина в дорогом плаще. Чёрный креп, знак траура, скорбно облегал тулью шляпы, которую он держал в руках. Петруччи негромко приветствовал его, назвав Одантонио, обнял и высказал слова горячего соболезнования.
— Это невосполнимая утрата, просто невосполнимая, бедный мальчик, такой молодой… Я не спал ночь, когда узнал, просто не мог вначале поверить! Какое горе, Одантонио… Но нужно продолжить поиски.
Альбино с удивлением заметил траур ещё на нескольких шляпах, причем, как у пожилых, так и у молодых людей. Дамы, их было совсем немного, сидели у стены в черных платьях. Неожиданно в толпе мелькнул и Франческо Фантони, тоже, к изумлению Альбино, с черным крепом на шляпе и чистейшим платком в руках. Где бы он не провёл ночь, сегодня на лице его не замечалось следов блудных увеселений и винных возлияний, он держался скромно и учтиво. Фантони тоже подошел к мессиру Одантонио в числе соболезнующих, в глазах его стояли слезы. Заметив Альбино, Франческо раскланялся и с ним, а на осторожный вопрос мессира Кьяндарони, что случилось с сыном мессира Одантонио, тихо ответил, что несчастный Микеле Ланди пропал на охоте неподалеку от Сан-Джиминьяно. Местность там болотистая, есть и трясина, ее называют Дымящейся топью, там вечно туман стоит в низине, пояснил он, а за ней место и вовсе непролазное, местные туда ходят за травой, что помогает от змеиных укусов. Вот там-то и нашли арбалет бедняги Микеле, а его самого разыскать так и не смогли.
Альбино показалось, что пропавший молодой человек был подлинно любим в обществе: в траур было облачено, как он заметил, больше половины гостей палаццо. Но мессир Фантони покачал головой и поспешил объясниться: да, Микеле был истинно цветущей ветвью превосходного своими добродетелями знатнейшего рода, но дело в том, что нынешняя весна принесла сиенцам ещё и другие скорби. Сын мессира Теренцио Турамини, Антонио, его школьный товарищ, такое горе, недавно упал с лошади, а Джулио Миньявелли на своей вилле оступился на лестнице, свалился вниз и, увы, ударился головой. Многие надели траур и по ним, в знак уважения к скорби мессира Теренцио, нашего известного банкира, и мессира Козимо, богатейшего откупщика и большого покровителя искусств.
Тем временем Одантонио Ланди рассказывал Пандольфо Петруччи, что было сделано для розысков его сына. Подняли всех в Сан-Джиминьяно, заставили трижды прочесать местность, на третий раз слуга самого Микеле нашел на кочке у Виперовой топи его арбалет, рядом был след от ноги, но сколько не тыкали багром в топь, ничего не нашли. Да, есть надежда, что Микеле мог и выбраться, но ведь минула уже неделя… В Сан-Джиминьяно опросили всех, но его никто не видел, только какой-то тупой деревенский дурень вспомнил, что видел человека с арбалетом на болоте, но даже описать его не смог…Мужичьё…
— Как странно такое количество несчастных случаев, — тихо проронил Альбино в полном недоумении, — как я понял, эти горестные события произошли одновременно?
— Нет, — утирая платком прозрачную слезу, скатившуюся по щеке, ответил Франческо, — юный Антонио погиб ещё Великим постом, бедный Джулио — на Фоминой неделе, а наш незабвенный Микеле пропал неделю назад. У могильщиков, увы, не бывает простоев, и если бы вы знали погибших, мессир Кьяндарони, вы бы поняли всеобщую скорбь. Микеле! Зерцало смирения и образ кротости, оплот целомудрия и столп добродетели, крепость веры и светильник истины, ковчег мудрости и хоругвь святости! — Франческо тихо высморкался, надрывно всхлипнув.
Альбино осторожно поднял глаза на Фантони. Похвалы, расточаемые им покойному, были явно чрезмерны, ведь надгробные речи обычно полны глубокого, но несколько искаженного смысла, и часто дают точное представление о том, чего не доставало покойнику. Однако глаза Франческо обильно сочились слезами, и Альбино заметил, что некоторые в зале смотрят на него с выражением какого-то уважительного удивления. «Не думал, что этот гаер способен на столь высокие чувства», словно подтверждая его мысли, пробормотал за спиной Альбино тощий человек в колете с испанским жабо мессиру Арминелли.
Но тут появившийся лакей объявил об опоздавших.
— Преосвященный монсеньор титулярный епископ Гаэтано Квирини и начальник городского гарнизона мессир Фабио Марескотти.
Альбино почувствовал, что ноги не держат его и, собрав волю в кулак, сделал несколько шагов к стене, оперся на перила мраморной балюстрады и повернулся. В зал входили двое: мужчина в епископском облачении с теми жутковатыми, словно двоящимися глазами, что Альбино видел на старых храмовых фресках, и высокий человек лет тридцати пяти-сорока, с чертами царственными и надменными. Белевшая на его висках ранняя седина только придавала ему величия. Его окружали несколько вооруженных людей в одинаковых темно-зелёных плащах. Альбино понял, кто перед ним, и молча разглядывал человека, которого ему предстояло убить, чувствуя, как предательски дрожат руки и холодеют пальцы.
Мессир Марескотти тоже носил знаки траура, колет, дублет, плундры, плащ до колен — всё было чёрным. Он поклонился Петруччи, что-то тихо сказав ему, потом подошел к Одантонио Ланди, подал ему руку и выразил соболезнование в нескольких коротких словах. Альбино услышал, как Петруччи просит епископа Квирини сказать несколько слов, ведь «дорогой сын мессира Ланди не имеет погребения, но имя его не должно погибнуть в забвении…», однако тот тоном елейным и несколько приторным предложил оказать эту честь мессиру Марескотти. «Ведь именно он напутствовал несчастного погибшего, наставлял его, был его крестным и, можно сказать, вторым отцом…»
В ответ Фабио Марескотти не заставил просить себя дважды, лишь бросил взгляд на Пандольфо Петруччи и, заметив, что тот согласно кивнул, начал:
— В доме скорби, вблизи смерти — что превозносить заслуги покойного? Это значило бы множить скорбь оставшихся, — голос мессира Марескотти был звучным баритоном и звонко раскатывался под сводами залы, — нужно лишь серьезное спокойствие, ибо молчанием мы скажем куда больше, чём громкими воплями горя. Посмотрите на плачущих и скорбящих: самое ничтожное прегрешение против усопшего воскресает в их памяти, многое тяготит их совесть, о чем они не думали, забывая легкомысленно день смерти!… Но почему умирают преждевременной смертью столь юные? Почему он, молодой и полный сил, ушёл именно сейчас? Да, судьбы Божии неисследимы, а пути Господни неисповедимы, но Господь берет к себе лучших, и это тоже замечено издавна…
Его речь прервали женский всхлип и гулкий рокот одобрительных голосов.
Альбино чувствовал, что задыхается. Этот мерзавец, осквернивший его сестру и погубивший братьев, казалось, глумился над ним. Дыхание Альбино спирало, в глазах темнело, в висках стучала кровь, отсчитывая мгновения его ненависти. В зале что-то происходило, он слышал слова и шелест шагов, но не понимал, что происходит. Тем временем прием окончился, Петруччи и Венафро ушли, за ними последовал Марескотти, гости разошлись, исчез куда-то Франческо Фантони, а его самого Элиджео Арминелли повлек в книгохранилище.
