Эллис Питерс - Погребенная во льдах
— Теперь мы можем его ненадолго оставить, — сказал Кадфаэль, глядя на раненого и в раздумье нахмурив брови. — Я подежурю возле него ночь, а высплюсь завтра днем, когда, надеюсь, минует кризис. Но я почти уверен, что он будет жить. А сейчас, отец приор, я готов, с твоего позволения, съесть обещанный ужин. Но прежде всего попроси какого-нибудь сильного парня стянуть с меня сапоги, поскольку я совсем окоченел и не в силах сам позаботиться о себе.
Приор Леонард лично прислуживал гостю за ужином, многословно выказывая свое облегчение по поводу прибытия столь искусного лекаря.
— Да, брат, у меня никогда не было ни твоих познаний, ни возможностей приобрести их. И я никогда еще, Бог свидетель, не видел в нашем лазарете такого несчастного искалеченного человека. Сначала я подумал, что у меня на руках покойник, а потом мы поняли, что этот человек еще жив, и попытались остановить кровотечение и хорошенько закутать беднягу, чтобы отогреть. Возможно, мы так и не узнаем, что случилось и почему с ним так жестоко обошлись.
— Кто принес его? — спросил Кадфаэль.
— Один наш арендатор, который живет возле Хенли. Это Рейнер Даттон, добрый землепашец. В ту ночь впервые выпал снег и подморозило, а у Рейнера потерялась телка — знаешь, из тех, что вечно отбиваются от стада. Он искал ее вместе с двумя своими парнями. Они наткнулись на этого несчастного у обочины дороги и, все бросив, поспешили принести его сюда. Ночь была бурная — тьма непроглядная и сильный ветер. Не думаю, чтобы он там долго пролежал, иначе в такой жуткий холод его бы уже не было в живых.
— А те, кто ему помог, не заметили ничего подозрительного?
— Нет. Но тогда ничего не видно было и в нескольких шагах и можно было пройти совсем рядом с кем-то и его не заметить. К счастью, добрых людей не постигла судьба этого бедняги — впрочем, втроем они, возможно, напугали бы любых разбойников. Они знают эту округу как свои пять пальцев. Чужаку надо было бы где-нибудь переждать, пока не станет видна дорога. Когда намело такие сугробы, да еще при сильном ветре и снегопаде, тропинки появляются и пропадают по два раза на дню, а то и чаще. Можно пройти добрую милю, полагая, что знаешь каждый межевой столб, а на обратном пути ничего не узнать.
— А наш раненый — его здесь никто не знает?
Приор Леонард удивленно воззрился на друга.
— Ах, ну да! Разве я об этом не сказал? Дело в том, что мой гонец очень спешил и не успел, наверное, толком все рассказать. Пострадавший — бенедиктинский монах из Першора, который прибыл из своего аббатства с поручением. Мы ведем с ними переговоры о пальце святой Эадбурги, мощи которой, как тебе известно, находятся у них. Этот брат должен был доставить сюда палец святой в раке. Он благополучно доставил раку в нашу обитель несколько дней тому назад. Монах прибыл к нам в ночь на первое число этого месяца и остался, чтобы присутствовать на службе, когда мы водворяли раку.
— Тогда каким же образом оказалось, — изумился Кадфаэль, — что всего пару дней спустя его подобрали на снегу раздетым и умирающим и принесли к вам? Неужто в этой обители так невнимательны к своим гостям, Леонард?
— Но он ушел от нас, Кадфаэль! Позавчера он сказал, что ему надо отправляться в путь рано утром, и ушел сразу же после завтрака. Уверяю тебя, он был снабжен всем необходимым. Мы знаем не больше тебя, как это случилось, что его избили совсем рядом с нашим монастырем, а он, сам видишь, пока что не в состоянии что-либо объяснить. Никому не известно, где он находился вчера с рассвета и до ночи, но, конечно, не там, где его нашли, иначе пришлось бы не лечить его, а отпевать.
— Как бы то ни было, по крайней мере вы его знаете. Как много вам известно? Он назвал свое имя?
Приор пожал плечами. Что может сказать о человеке его имя?
— Его зовут Элиас. Мне кажется, хотя он этого и не сказал, — в монастыре он недавно. Молчаливый человек, видно, не любит говорить о себе. Он с тревогой следил за погодой. Мы сочли это естественным, так как ему предстоял нелегкий путь домой, но сейчас мне сдается, дело было не только в этом. Он что-то говорил о людях, которых оставил возле Фоксвуда, по пути из Клеобери, — там он встретил этих беженцев из Вустера и уговаривал пойти вместе с ним, но они решили продолжать путь к Шрусбери через холмы. Элиас сказал, что среди них есть решительная девушка и она задает тон.
— Девушка? — Кадфаэль замер, навострив уши. — Там была девушка, которая всеми верховодила?
— По-видимому, да. — Леонард заморгал, удивившись такому интересу со стороны Кадфаэля.
— А он не сказал, кто еще был с ней? Не было речи о мальчике? И о монахине, которая их опекала? — Он с горечью осознал неточность такой формулировки — ведь тон задавала девушка!
— Нет, больше он ничего не рассказывал. Но я думаю, Элиас о них беспокоился, ведь как только он добрался до нас, пошел снег. А эти холмы, открытые всем ветрам… Ему было о чем беспокоиться.
— Ты полагаешь, он мог на обратном пути отправиться на их поиски? Чтобы удостовериться, что они благополучно перебрались через холмы и вышли на прямую дорогу к Шрусбери? Для него это был бы не такой уж большой крюк.
— Возможно, что и так, — сказал Леонард и умолк, озабоченно нахмурившись и глядя на Кадфаэля в ожидании разъяснений.
— Да, интересно было бы знать, не нашел ли он их и не вел ли сюда! — брат Кадфаэль говорил как бы сам с собой, а сбитый с толку приор терпеливо ждал.
Кадфаэль между тем размышлял, что же с ними сейчас, если его догадка верна. Их единственного защитника избили до бесчувствия и бросили, сочтя мертвым, но где же эти трое? Однако нет никаких доказательств, что это те самые злополучные Хьюгонины и молодая монахиня. Множество несчастных, и среди них девушки, бежали из разоренного Вустера.
Упрямые девушки, которые задают тон? Ну что же, насколько ему известно, они рождаются не только в замках, но и в хижинах, и их немало в семьях простых землепашцев. Женщины так же различаются между собой, как и мужчины.
— Леонард, — наконец прервав свои раздумья, сказал Кадфаэль, перегнувшись через стол, — ты не получал от шерифа бумагу, в которой говорится о двух знатных детях из Вустера, юной девушке и мальчике, ушедших в сопровождении монахини из тамошнего монастыря и потерявшихся?
Озадаченный приор со встревоженным видом покачал головой.
— Нет, я не помню такой депеши. Ты хочешь сказать, что это… Да, брат Элиас определенно испытывал беспокойство. Ты думаешь, что путники, о которых он говорил, те самые пропавшие?
Кадфаэль поведал ему всю историю — о побеге Хьюгонинов, об их поисках, об отчаянном положении их дяди, которому угрожает арест и тюрьма, если он рискнет пересечь границу владений короля. Леонард слушал со все возрастающим беспокойством.
— Действительно, возможно, что это они. Если бы только бедный брат Элиас смог заговорить! — воскликнул он.
— Но он уже кое-что рассказал. О том, например, что оставил их в Фоксвуде и что они хотели перебраться через холмы и идти в Шрусбери. Это означает, что им нужно было перебраться через склон Кли, к Годстоку, а там они очутились бы на землях Уэнлокского аббатства.
— Но это тяжелый путь, — в ужасе запричитал приор. — И на следующую ночь был сильный снегопад.
— Но ведь полной уверенности у нас нет, — осторожно напомнил ему Кадфаэль, — это всего лишь предположение. Четверть Вустера бежала во время этой бойни. Я лучше пойду, подежурю около нашего подопечного, сейчас нет времени на бесплодные домыслы. Ведь только он может дать нам новые сведения, а кроме того, этого брата принесли к воротам вашей обители, и, раз он здесь, мы должны сделать все возможное для его спасения. Иди к повечерию, Леонард, и помолись за несчастного, а я сделаю то же самое у его постели. Если лее он заговорит — не беспокойся, я буду бодрствовать и не пропущу ни слова.
Во второй половине ночи раненый впервые пошевелился. Кадфаэль давно привык спать, приоткрыв один глаз и навострив уши. Вот так он дремал и на этот раз, примостившись на низеньком табурете у изголовья кровати. Голова его была опущена, руки сложены на груди, а локтем он опирался о деревянную спинку кровати, чтобы сразу проснуться при малейшем движении Элиаса. Разбудил его какой-то звук, и Кадфаэль наклонился к кровати, затаив дыхание. Дело в том, что Элиас вдруг вздохнул глубоко и свободно, и вздох этот прошел по всему искалеченному телу. Больной застонал от внезапно пронзившей его боли. Ужасный хрип в горле смягчился, и он впервые глубоко втянул воздух — правда, с трудом, но жадно, как голодающий набрасывается на пишу. Кадфаэль увидел, как по лицу несчастного пробежала сильная дрожь и распухшие губы приоткрылись. Раненый высунул кончик воспаленного языка, чтобы облизать их, но у него ничего не получилось. Однако рот брата Элиаса остался открытым, и послышался долгий вздох, перешедший в стон.
У Кадфаэля возле жаровни, чтобы не остывал, стоял кувшин с вином, подслащенным медом. Он влил несколько капель в приоткрытый рот Элиаса и с радостью заметил, что неподвижное лицо с отсутствующим взглядом внезапно исказилось судорогой и бедняга с трудом сделал глотательное движение. Когда Кадфаэль дотронулся до губ раненого, они снова с жадностью приоткрылись. Так капля за каплей Кадфаэль вливал в рот раненого приготовленное питье, пока тот не перестал глотать, вероятно насытившись. Теперь, когда в тело несчастного проникло тепло и изнутри, и снаружи, холодное предсмертное забвение постепенно сменилось сном. Кадфаэль подумал, что если сильный организм раненого справится, то при хорошем уходе через несколько дней Элиас сможет прийти в себя. Но вспомнит ли он все, что с ним произошло, — это другой вопрос. Брат Кадфаэль видал людей, выживших после подобных ранений головы, которые вспоминали каждую деталь своего детства и далекого прошлого, но ничего не помнили об обстоятельствах, из-за которых совсем недавно оказались на краю гибели.
