Джеффри Форд - Портрет миссис Шарбук
— Хэлло? — сказал я.
Ответа не последовало, и я уже подумал было, что этот едва слышный звук, похожий на откашливание, есть плод моего собственного сознания, сосредоточенного на ограблении при помощи искусства. Я уже собрался вновь задуматься над ценой, как звук раздался снова.
— Хэлло, мистер Пьямбо, — произнес тихий женский голос.
Я замер на мгновение, а потом заговорил громко, чтобы засвидетельствовать свое смущение:
— Я не знал, что тут кто-то есть.
— Да. Есть. — Женщина словно задумалась на мгновение, и я наклонился вперед. — Можете называть меня миссис Шарбук.
ЕДИНСТВЕННОЕ УСЛОВИЕ
Я попытался вспомнить, слышал ли я эту фамилию раньше, но ничего такого в голову не приходило.
— Что ж, — сказал я, — очень рад познакомиться.
— Уоткин говорит, что вы согласились написать мой портрет. — Материя ширмы слегка вибрировала при звуках ее слов.
— Меня заинтересовало ваше предложение, но нужно договориться о деталях.
Тут она назвала сумму, превосходившую самые смелые мои предположения.
Я удержался — набрал в легкие побольше воздуха и сказал:
— Это же целая прорва денег.
— Да.
— Не хочу показаться невежливым, миссис Шарбук, но позвольте узнать, почему мы разговариваем через эту ширму?
— Потому что вы не должны меня видеть, мистер Пьямбо.
— Как же я тогда вас напишу — не видя? — со смехом спросил я.
— Неужели вы решили, что я предложу вам столько денег за обычный портрет? Деньги-то у меня есть, но я их не транжирю, сэр.
— Простите, но я вас не понимаю.
— Вы меня прекрасно понимаете, мистер Пьямбо. Вы должны написать мой портрет, не видя меня.
Я рассмеялся снова, на сей раз еще громче — по причине растущего смятения.
— Я бы сказал, что для такого задания больше подходит мистер Уоткин, который чувствует себя в городе как рыба в воде, не обладая при этом зрением.
— У Уоткина свои таланты, но даром живописца он не наделен.
— Можете вы мне сказать, как вы это все себе представляете?
— Конечно. Вы будете приходить ко мне, сидеть здесь за ширмой и задавать вопросы. По тем сведениям, которые я вам предоставлю, моему голосу, моим разговорам вы должны будете составить мой образ, который передадите на холсте.
— Извините, но мне это кажется невозможным.
— Я открыла для себя, что слово невозможно лишено всякого смысла. Я готова согласиться с тем, что это трудно, но у меня есть причины обратиться к вам с такой экстравагантной просьбой. Вам нужно только написать отличный портрет, а я знаю, что это вам вполне по силам. А если вам к тому же удастся в точности передать мои черты, то я удвою названную сумму. Вы в любом случае не будете обижены после выполнения заказа, — а возможно, станете очень богатым человеком.
Слушая ее, я пытался представить, как она выглядит, по звучному голосу, который — казалось мне теперь — исходит из каждого уголка комнаты. Перед моим мысленным взором возникли каштановые локоны, собранные в пучок, но, как только она заговорила снова, этот узел развязался и волосы устремились вниз свободным водопадом.
— Единственное условие — вы не должны меня видеть. Если вы по какой-то причине вы не сможете сдержать своего любопытства и попытаетесь взглянуть на меня, то заказ будет немедленно аннулирован, а вы за вашу наглость будете строго наказаны. Вам понятно?
— Наказан?
— Вы ни в коем случае не должны меня видеть. Если же вы нарушите это условие, то предупреждаю вас, что Уоткин, который обладает определенными, как бы это сказать, способностями, разберется с вами. Не советую быть глупцом и недооценивать его таланты.
— Миссис Шарбук, я ведь джентльмен. Уверяю вас, в этом не будет необходимости.
— Я же со своей стороны не буду отвечать на вопросы, касающиеся моей наружности, но, кроме этого, вы можете спрашивать о чем угодно, и я буду с вами совершенно откровенна.
— А на вопрос о том, зачем вам это нужно, вы ответите?
— Вас это не должно заботить.
Я представил себе лучистые зеленые глаза — и они тут же исчезли.
— Так мы договорились? — спросила она. — Если все же решите отказаться, то на мой счет можете не расстраиваться. Я уже выбрала другого, если вы меня разочаруете. Есть такой отличный художник — мистер Оскар Хьюлет. Думаю, он сможет великолепно справиться с таким заказом. Вы его знаете?
— Да, и вам это, конечно же, известно. — Она наверняка знала не хуже меня, что Хьюлет все еще в Европе.
— Возможно, — прошептала она, и мне показалось, что я услышал ее смех.
Я пытался принять решение, а ее глаза тем временем превратились в голубые, а потом в карие. Я представлял себе, как сошелся в смертельной схватке с Уоткином, затем передо мной возник образ Хьюлета, создающего шедевр, сменившийся воспоминанием о М. Саботте, который в старости заболел и нес всякий бред, как уличный сумасшедший.
— Договорились, — поспешил я согласиться, чувствуя прилив в равной мере и сожаления, и эйфории.
— Хорошо. Я буду в вашем распоряжении весь следующий месяц, между двумя и тремя часами каждый день, кроме субботы и воскресенья. Вы можете приходить, только если чувствуете в этом необходимость. Может быть, вы уже знаете достаточно, чтобы попытаться создать портрет. По окончании этого времени в первую неделю ноября вы должны будете представить мне картину.
— Согласен. Я вернусь завтра, и мы начнем.
— Как вам будет угодно.
Перед тем как встать, я вспомнил о портрете Монлаша.
— Миссис Шарбук, а эта картина в прихожей, на которой изображен морской капитан с трубкой, — откуда она у вас?
— Уоткин где-то ее купил. У меня наверху есть и один из пейзажей вашего отца, Пьямбо. Что-то с коровами на лугу, залитом утренним светом.
— Вы неплохо осведомлены обо мне, — заметил я, не уверенный в том, нравится мне это или нет.
— Я женщина основательная. Знаю о вас все.
И только вечером, когда я сидел на балконе театра Палмера[16] и смотрел, как играет Саманта в новой версии старой сказки, называющейся «Беспамятный призрак», до меня в полной мере дошла абсурдность того, на что я согласился днем. Я улыбнулся, поняв, что для успешного исполнения заказа мне понадобится — больше всего остального — здоровое чувство юмора. «А что это еще за разговоры о наказании?» — спрашивал я себя. Миссис Шарбук готова расправиться со мной, лишь бы не показать своего лица? Я хотел углубиться в эту материю, но мысли мои смешались, когда на сцене Саманта в маске внезапно вскрикнула при касании невидимого существа, давно забывшего красоту жизни.
Позднее в тот вечер я лежал в кровати рядом со своей любимой. В канделябре на туалетном столике горела ароматическая свеча, которую она подарила мне этим вечером. После представления мы зашли выпить в «Делмонико». Выпитое вино и неторопливая любовная игра в конце концов помогли мне избавиться от докучливого чувства тревоги, не отпускавшей меня после встречи с миссис Шарбук. Я находил отдохновение в том, что Саманта откровенна в той же мере, в какой скрытна моя заказчица. Саманта вовсе не была обделена некоторой долей женской загадочности, но при этом она оставалась неколебимо практичной и прямолинейной и не пыталась выдать себя за кого-то другого. Именно благодаря этим ее чертам наши отношения продолжались долгие годы без требования скрепить их брачными узами. Если уж откровенно, то она была предана сцене не меньше, чем я живописи, и, наверное, эту ее черту я и любил в ней больше всего.
— Как тебе сегодняшний спектакль? — спросила она.
— Превосходно. Ты была великолепна.
— Стареющая актриса — такая роль не потребовала от меня большой подготовки. Но призрак, мне кажется, был ужасен. Ты слышал когда-нибудь о толстом призраке?
— Он был больше похож на мясника, свалившегося в мешок с мукой. Это тебе не Эдвин Бут[17], тут и разговора нет. Он произносил свою роль, как малолетний тупица, который учится читать.
Саманта рассмеялась.
— Это племянник владельца театра, — сказала она. — Дерим Лурд. Когда спектакль закончился, автор хотел его удавить.
— С другой стороны, считается, что его герой и в самом деле забыл о прошедшей жизни.
— Вот только ему никого не убедить, что он вообще жил.
— Мне кажется, публике на это было наплевать. Они устроили такую овацию — особенно тебе.
— Пьямбо, ты мой любимый критик, — и она придвинулась, чтобы поцеловать меня. — Ну а у тебя что слышно?
Поначалу я не знал — стоит ли мне раскрывать детали моей встречи с миссис Шарбук, но в конце концов решил, что все равно придется кому-то об этом рассказать. Такую историю я был не в силах хранить в тайне до ее окончания. Я рассказал ей все — от моей встречи с Уоткином до сегодняшней беседы.
