Александр Арсаньев - Казна Наполеона
Я отошел от стены, где простоял почти половину бала, и направился в сторону Нелли, которая смеялась в окружении толпы поклонников, наперебой восхищавшихся ее несомненными достоинствами.
— Дозволите ли пригласить вас на котильон? — обратился я к ней, прижимая к груди берет.
— С огромным удовольствием, — сказала Нелли, вставая.
Я не был удивлен столь легкой победой, потому что уже к двадцати годам заметил, что редко какую женщину оставляет равнодушной моя наружность. По молодости я был этим польщен, но с годами стал тяготиться таким вниманием со стороны слабого пола, так как считал, что меня занимают вещи куда более серьезные, чем пустые светские страсти. Однако я научился использовать свое очарование, когда того требовали особенные обстоятельства, оставаясь при этом человеком чести и не выходя за рамки дозволенного.
— Вы избавили меня от скуки, — благодарно добавила хозяйка дома. Мы с вами знакомы?
Ее жаркий взор пронизывал меня насквозь, Нелли просто жаждала узнать, кем же я являюсь на самом деле. Мне показалось, что она была бы очень разочарована, если бы могла догадываться, что я интересуюсь только ее подругой, чья смерть, очевидно, ее не очень-то и печалила. По крайней мере, носить по ней траур она явно не собиралась.
— Я чужестранец, — ответил я. — И видимся мы впервые.
— Так как вас зовут, благородный кабальеро?
Губы Нелли слегка тронула едва уловимая улыбка. Она подняла голову, пытаясь заглянуть мне под маску. Однако ее намерение не увенчалось успехом.
Я представился:
— Дон Фернандо.
— Вы божественно танцуете, дон Фернандо, — заметила Елена Николаевна.
— С вами легко танцевать божественно, — ответил я любезностью на любезность.
Тур за туром я осыпал ее комплиментами, к которым моя дама в силу своей красоты уже успела привыкнуть, но тем не менее неизмено приходила в восторг. Я ангажировал ее на следующий танец, и мы разговаривали уже как давние знакомые. Наконец, я уединился с ней у одной из колонн и попробовал расспросить о графине Татьяне. При звуке ее имени Нелли изменилась в лице, краска схлынула с ее щек, а фиалковые глаза померкли.
— Разговоры о смерти навивают тоску, — печально произнесла она. — Бедняжка, она была еще так молода.
— Вы были подругами?
— Да, сударь, — согласилась Нелли. — Однако почему вас так интересует эта несчастная девушка? Вы были в нее влюблены? — предположила она.
— Нет, право же, вы ошибаетесь, — поспешил я ее разубедить. — Просто меня ужасает, что в столице можно так вот легко задушить человека, женщину, даму из высшего общества. И при этом полиция бездействует.
— Вы правы, это ужасно, — произнесла Елена Николаевна дрожащим голосом, но я больше не хочу об этом говорить. Давайте оставим эту тему, — предложила она.
Это не входило в мои намерения, но возражать я не стал, потому что страшился спугнуть ее своим навязчивым интересом. Я заговорил о другом. Через час мы уже обсудили с Нелли всех ее гостей и перебирали косточки ее ныне здравствующим подругам. Я пришел к выводу, что моей милой Мире и в этот раз не изменила ее обычная проницательность.
— Я должен с вами проститься, — сказал я грустно. -Могу ли я надеяться вновь вас увидеть?
— Вы так и не сняли маски, — укорила она меня в ответ.
— Вы сможете рассмотреть мое лицо при новой встрече.
— Завтра в моем доме премный день, — сказала Нелли. — Буду рада вас видеть.
Маскарад я покинул, возлагая огромные надежды на грядущее рандеву и вполне довольный собой. Отправляясь в гости к Орлововой, я получал возможность выяснить у нее новые обстоятельства гибели графини, а заодно и расспросить ее о Рябинине, в связи с тем, что не мог отрицать вероятность их знакомства.
II
Ночь я провел в тревожных сновидениях. Морфей навеивал картины одна страшнее другой, участниками которых были я, Мира и Кинрю, от присутствия которого мне невозможно было избавиться даже в своих кошмарах, так как он с некоторых пор вменил себе в обязанность стать моим бессменным ангелом-хранителем. Я видел и графиню Татьяну в ее предсмертной агонии, видел ее мучителя, лицо котрого было скрыто тьмой, и мертвенный лунный свет, оказавшийся не в силах развеять ее бархатный занавес в россыпи мерцающих далеких созвездий.
Я проснулся, обливаясь холодным потом. Стены любимого кабинета виделись мне чужими, за окнами едва забрезжил рассвет. Я и сам не помнил, как умудрился минувшим вечером уснуть, не дойдя до постели. Хотя и редко, но такое случалось: кабинет служил мне столовой, и спальней, и даже гостиной.
Ночью, когда часы пробили двенадцать, я все еще размышлял над тем, что сумел выяснить за день, и не спешил покинуть сою обитель. Я и не заметил, как сон сморил меня, и я очутился в плену смутных, пугающих видений.
Свечи в бронзовых резных подсвечниках догорели, перестав ронять блики на стены, затянутые неярким шелком. Я оставил свое неуютное ложе и вышел в коридор, собираясь подняться в спальню и поспать хотя бы пару часов.
У лестницы меня подстерегал неутомимый Кинрю. Его тень выскользнула из-за угла так неожиданно, что я едва не принял японца за призрака.
— Что ты здесь делаешь? — возмутился я, все еще отчасти встревоженный его столь внезапным появлением.
— Дожидаюсь вас, — на его губах играла обычная улыбочка, к которой я, признаюсь, успел привыкнуть с тех пор, как вместе с ним и Мирой вернулся с Востока, где по заданию Ордена мне пришлось провести довольно долгое время еще накануне Наполеоновского вторжения. Однако цель своей миссии открывать не имею права, ибо носила она характер секретный, и замешаны в этом деле были персоны весьма влиятельные.
— Чему обязан высокой честью? — поинтересовался я, немного успокоившись.
— Я слышал, вы взялись за новое расследование? — Кинрю скорее утверждал, чем спрашивал, и я догадывался, кто мог послужить ему самым верным источником информации. К счастью, Юкио я тоже мог полностью доверять.
Я ответил, что Мира всегда знает то, о чем говорит.
— Я только хотел предложить свою помощь, — добавил Кинрю, в чем, собственно, я и не сомневался.
Выспаться мне все-таки удалось, и я спустился в столовую в прекрасном расположении духа, полный сил и веры в успех своего нового предприятия. Мира была очаровательна, как никогда, но малоразговорчива. Я знал, что в такие минуты индианку лучше всего оставить в покое, позволив предаваться своим тяжелым воспоминаниям без помех. Она витала в мире вечнозеленых джунглей, древних богов, погребальных костров, жертвоприношений, мистических песнопений. Вряд ли в данный момент Мира была способна воспринимать действительность.
Плотно позавтракав, я переоделся, спрятал концы шейного платка за пестрый жилет и отправился осматривать место преступления. До парка на Офицерской улице я добрался пешком, потратив часть пути на бесплодные размышления, так как до сих пор так и не умудрился взять в толк, кому помешала Татьяна Картышева, любовно именуемая «нашей графинюшкой» в домашнем кругу.
День выдался солнечный, в воздухе пахло свежестью и лесом. Роковой для графини парк встретил меня раскидистой зеленью огромных дубов, ароматом древесной смолы и тихим шелестом листвы.
Я осмотрелся, ничто не выдавало недавно разыгравшейся здесь трагедии. Невольно мне вспомнился мой кошмарный сон, и стало как-то неуютно, промозгло в казавшемся до недавней поры таким милым парке. Я счел, что сон привиделся мне не даром, предупреждая об открытии, которое неизбежно должно будет направить меня по верной стезе. С тех пор, как Орден протянул мне свою твердую руку в лице Кутузова, я перестал доверять случайностям, поверив в высший Господний промысел и установленный порядок вещей.
Пробираясь через кустарник, я споткнулся, зацепившись за корень носком черного сапога, еле успел опереться рукой о землю, чтобы совсем не упасть, и тут заметил что-то блестящее. Я разгреб руками опавшую листву и сухие обломанные ветки, подняв с земли эмалевое кольцо, в оправе которого красовался, насколько я мог судить, довольно дорогой темно-синий сапфир.
«Нешуточный камешек!» — пробормотал я чуть слышно, разглядывая его на свету. Сапфир был прекрасно огранен и играл в солнечных лучах всеми цветами радуги. Я решил, что если мне повезет, и бывшим владельцем этого перстня окажется уийца, у меня появится великолепный шанс установить его личность, поэтому я спрятал кольцо в карман сюртука.
Вернувшись домой, я зашел в кабинет, закрылся на ключ и повернул на стене картину Гвидо Рени, за которой располагался встроенный в стену тайник, о существовании которого в особняке не догадывался никто, включая и Миру. Я вынул из него пустующий палисандровый ларец, инкрустированный мозаикой маркетри и отделанный изнутри темно-вишневым бархатом, и положил в него свою драгоценную находку. Шкатулка хранилась в тайнике как раз для таких вот целей, однажды мне довелось прятать в ней даже императорскую печать, но, к моему великому сожалению, я пока не имею возможности осветить эту запутанную историю более подробно.
