Александр Бушков - Непристойный танец
– Откуда же вы знали, что он самым тесным образом связан с социал-демократическим подпольем? – вкрадчиво спросил Кудеяр.
Сабинин недоумевающе уставился на него:
– А я этого вовсе и не знал, простите. Просто… Мы давно были знакомы и тесно сблизились. Образ мыслей Бикашова, его общие настроения мне были прекрасно известны. Меж офицерами многое высказывается откровенно, среди нас нет жандармских шпиков…
– Вы ошибаетесь, увы, – тихо сказал Кудеяр. – Встречаются.
– Возможно, вам виднее. Но достаточно редко, надеюсь. И уж никак не в моем случае – иначе мы с вами сейчас не сидели бы здесь. В общем, я прекрасно знал, что Бикашов, как бы это выразиться, человек с… противоправительственным, а то и вовсе противомонархическим душком. Многие мои прежние наблюдения позволяли с уверенностью считать именно так. Пожалуй, я не ждал от него какой-то помощи, уж никак не предполагал, что он не просто обладает неподобающим образом мыслей, что он – из ваших, подпольщик… Просто-напросто знал: уж Бикашов не выдаст, а дельным советом разодолжить может. А действительность даже превзошла мои скромные ожидания. Он не просто дал совет, а свел с нужными людьми… Вам рассказывать об этом подробно?
– Не нужно.
– В общем, ко мне присматривались, пытали и допытывали… пока я, доведенный, признаюсь вам честно, до некоего остервенения, не предложил им проверить меня в деле. На их усмотрение. Пройти испытание, каковое им будет благоугодно выбрать. Поразмыслив, ваши друзья предложили некий, как у вас это именуется, а к т. Ну и что? Жандарм так жандарм. Терять мне было совершенно нечего, а смертоубийство живого человека к тому времени было для меня, простите за цинизм, делом знакомым. Ни япошки мне по ночам не снились, ни этот ваш подполковник… И до сих пор не снится. Вас не коробит такая душевная черствость?
– Ничуть, – ответил с улыбкой Кудеяр. – Поскольку могу сказать о себе совершенно то же самое… Японцев, правда, на моем счету нет, но различия невелики, а?
– Да пожалуй, – кивнул Сабинин. – Не наполнить ли сосуды? Без тостов и заздравных пожеланий… Ух! Да, это не Яшкин финь-шампань, «Смирновская» хороша… Ну и вот, теперь я сижу перед вами – человек двадцати семи лет от роду, один как перст, ничего на этом свете не умеющий, кроме как воевать… и все на этом свете потерявший…
– Кроме свободы.
– Вот только к чему мне эту свободу применить? Особенно в нынешнем моем состоянии? Знаете, я добросовестно прочитал те брошюрки, коими ваши товарищи пытались меня просвещать. И ничего не понял, буду откровенен. Классовая борьба, эксплуататоры и эксплуатируемые… В одном я с авторами брошюрок согласен – нет у российской монархии ни будущего, ни перспектив. Ну и леший с ней! Сохранение существующего строя меня не волнует. Даже наоборот. Пока сохраняется нынешний порядок вещей, так и оставаться мне изгоем, беглецом с намыленной петлею в перспективе….
– Ну что же, – сказал Кудеяр. – То, что вы это понимаете, уже кое о чем говорит… вас ничто не связывает с нынешним строем, не попробовать ли вам счастья, Артемий Петрович, на другой стороне?
– У вас, я так понимаю? В ваших рядах?
– Разумеется.
– Я согласен, – сказал Сабинин. – Не раздумывая. Не считайте это пьяной бравадой – право же, было время многое обдумать. В этом нет ни капли идейности, как я уже неоднократно подчеркивал – один лишь практический цинизм. Цинизм, великодушно простите. Ход моих рассуждений прост. Я до сих пор смутно представляю, что за порядок вы пытаетесь создать, какие цели преследует ваша грядущая революция. Но вот одно я знаю совершенно точно: если вы окажетесь не прожектерами, а людьми дела и своей цели все же достигнете, на месте существующего строя воздвигнете нечто новое, иное, – при этом раскладе все мои прошлые прегрешения будут забыты и стерты из книги жизни. Быть может, станут и не прегрешениями вовсе, а заслугами. Случались прецеденты, взять хотя бы французишек или Кромвеля с его сообщниками. Даже если порядок вещей и поменяется не столь уж кардинально, некая грандиозная амнистия всегда воспоследует… Я прав?
– Безусловно. Во многом.
– Приятно слышать, – поклонился Сабинин. – Есть, правда, одна загвоздочка… А окажусь ли я вам нужен со своими столь нехитрыми побуждениями? Я же не идейный, интересы мои, пардон, насквозь даже шкурные… Ну что, подхожу?
– Подходите, – серьезно сказал Кудеяр. – По секрету вам скажу, Артемий Петрович, бывают ситуации, когда чрезмерная идейность и противопоказана, и прямо вредит делу. Хотите, я тоже буду несколько циничен? Революция – столь грандиозное и сложное предприятие, что оно вбирает в себя разнообразнейшие человеческие типажи, вовсе не обязательно идейные, превзошедшие марксизм до тонкостей. Взять хотя бы анархиста Яшу, взять тех господ контрабандистов, чьими услугами мы давненько пользуемся – за плату в виде презренного металла. Мы тоже вынуждены сплошь и рядом допускать в свою практику элементы цинизма… Так вот, в вашу пользу говорят два весомейших обстоятельства. Во-первых, вы – кадровый офицер, обстрелянный, боевой. Таких у нас мало. А девятьсот пятый год показал, что опыт вооруженной борьбы порой предпочтительнее любой идейности и подкованности в марксизме. Во-вторых… У вас нет обратной дороги, вы прозрачны, как стекло. Не тот случай, чтобы каяться. Вашего покаяния попросту не примут, поскольку на вашем счету и тот злополучный интендант, и, что весомее, жандармерии подполковник Армфельд, коего начальство ценило довольно высоко и убийством его было разъярено не на шутку… Все ваши надежды отныне связаны исключительно с нами. Давайте обозначим это явственно, чтобы не осталось никаких недоговоренностей… Ну, как вам мои циничные построения?
– Честно? У меня камень с сердца упал. По-моему, мы друг друга стоим. И вы мне нравитесь, товарищ Кудеяр. До сих пор мне из ваших попадались то недалекие фанатики вроде Прокопия, то витийствующие либералы в пенсне…
– А Бикашов?
– О, с ним совсем другое… – сказал Сабинин. – Он честолюбив. И слишком хорошо помнит биографию Бонапарта. Но ведь и это не так уж плохо в рамках вашей философской системы?
– Разумеется… – Кудеяр улыбнулся, но глаза оставались холодными. – Итак, мы поняли друг друга, Артемий Петрович. И мы друг другу подходим. В ближайшие же дни я вас переброшу за кордон, где вы научитесь многим полезным вещам. Я не буду брать с вас страшных клятв в духе карбонариев и масонов, это нелепо и несерьезно. Вы взрослый человек, понимаете все. Главное не забудьте. Кара за предательство у нас одна – смерть.
– Да ну? Вот неожиданность! – хмыкнул Сабинин, осклабясь.
Глава вторая
Приют странников
Сабинин давно уже не пытался определить, шагает его проводник прямиком к неизвестной цели или предосторожности ради кружит по лесу, запутывая случайного клиента. Могло оказаться, что справедливо как раз второе суждение, – читывали в романах, как же, да и слышать кое-что доводилось…
Он покосился на спутника – невысокого, очень кряжистого мужчину средних лет, несмотря на теплую погоду щеголявшего в кожушке. По виду, по поведению, по речи – мужик мужиком, как тысячи ему подобных.
Никакой романтики, господа… Даже обидно чуточку. Сабинин, разумеется, понимал, что реальные контрабандисты должны как-то отличаться от тех, что мелькают в романах и на оперной сцене: никаких черных плащей, в кои они живописно драпируются, никаких широкополых шляп, низко надвинутых на глаза, а также навах за поясом и тореадорских рубах. Жизнь всегда прозаичнее. И все же кто бы мог подумать, что задержавшийся однажды в Тамани господин поручик Тенгинского полка оказался настолько прав… Точнее, настолько будничен в описаниях.
– Ремесло-то выгодное, Грицько? – спросил он, чтобы только нарушить долгое, ставшее неловким молчание.
Грицько мельком бросил на него равнодушный взгляд, ухмыльнулся – из-под усов показались крепкие желтые зубы:
– Эге ж. Не голодуемо. Смотря по удаче всё…
– Слушай-ка… А этот твой дружок Яша за нами жандармов не пошлет? Чересчур уж легкомысленный субъект…
Грицько засмеялся:
– Не волнуйтесь, пане. Воны, те а-нар-хыс-ты, – в его голосе проскользнуло явственное презрение, – нас дуже боятся. Знают, бисовы души: чуть шо, мы им косточки переломаемо. Пан как в воду смотрел: легкий мыслью народец. Ой, легкий… Кричат, шумят, книжки мусолят, анархыю ту клятую придумалы. Через кордон опять же повадились шмузгать. А яка ж, прошу пана, анархыя, тэорыя эта ихняя, в нашем деле потребна? И деды наши, и отцы ремесло правили без этих самых тэорый… И жили справно. Нет, им непременно подавай тэорыю с анархыей… Одно слово – баре, прости господи… Щоб воны на дым изошлы… Щоб им ни дна, ни покрышки…
– И мне, выходит, тоже? Я ведь тоже, строго говоря, барин…
