Бедная Лиза (СИ) - "Анонимyс"

Похоже, в те времена, когда Сергей Сергеевич был генералом КГБ, в нем образовалась убежденность, что в мире нет ничего важнее дела, которым он занимается прямо сейчас, и всякий человек должен бежать к нему сломя голову по первому свистку. У шахматистов это, кажется, называется чемпионским мышлением, когда чемпион этот самый считает, что он стоит в центре мира, и взгляды всего человечества устремлены прямо на него, и все с замиранием сердца ждут, что он скажет, и что сделает. Конечно, прямо сейчас Воронцов не просто дурил по старой генеральской привычке, а помогал старшему следователю, но ведь можно было бы догадаться, что старший следователь на службе, что не может он в одну секунду бросить все и мчаться к старику, даже если тот раскрыл заговор мировой закулисы, направленный лично против него, Волина. Тем более затруднительно сделать это в пятницу, когда в конторе у них традиционно начинается запарка, и мозги кипят, и сто тысяч курьеров носятся, и полковник Щербаков мечет в подчиненных громы и молнии по поводу и без оного.

Все вышеперечисленное Орест Витальевич в кратких, но энергичных выражениях изложил старому историку.

– Ладно, – хмуро сказал тот, помолчав самую малость, – приезжай сразу, как сможешь. Если вообще сможешь, конечно.

И повесил трубку, оставив старшего следователя ломать голову над таинственным смыслом его последней фразы.

Так или иначе, сразу окончании рабочего дня Орест Витальевич направился домой к генералу.

– А, – сказал тот, открыв дверь и увидев Волина, стоящего на лестничной площадке, – явился все-таки. Я-то думал, вас там уже всех на рога поставили.

– Кто именно поставил, – терпеливо спросил старший следователь, проходя в квартиру, – и на какие еще рога?

– Известно, какие, – закряхтел генерал, усаживаясь в свое любимое кресло, – известно, кто. Чрезвычайное-то положение вводить будем или как?

Но Волин сегодня категорически отказывался понимать его ребусы и кроссворды.

– Сергей Сергеевич, вы вообще о чем?

Несколько секунд генерал молча изучал его физиономию.

– Выходит, наш героический Следственный комитет, как обычно, все узнает позже всех, – резюмировал он наконец.

– Да о чем узнает, – разозлился Волин, – что вы все загадками говорите? Случилось что-то страшное или как?

– Пока нет, но обязательно случится, – припечатал старый историк. – А ты пока сходи на кухню, чайку поставь. Как говорил один персонаж, пусть хоть весь свет провалится в тартарары, а мы свой чай обязательно выпьем.

Старший следователь пожал плечами и двинул на кухню. Попутно он вытащил смартфон, заглянул в новости и в Телеграм – всюду была тишь, гладь и Божья благодать. Что имел в виду генерал, произнося свои эсхатологические речи, не знал, наверное, даже он сам.

– Да, – хмуро сказал себе Волин, – старость, определенно, не радость.

Когда спустя десять минут он вошел в гостиную, неся на подносе темно-коричневый глиняный чайник с такими же чашками и печенье, генерал хмурясь, глядел в экран ноутбука. Старший следователь решил ничего не спрашивать: надо будет, генерал все скажет сам.

Поставил поднос на стол, снял с него чайник, чашки, вазочку с печеньем. Посмотрел на Воронцова.

– Как тебе новая порция дневников нашего Нестора Васильевича? – спросил Воронцов, не отрываясь от ноутбука.

– Ну, как, как… денег жалко, – отвечал старший следователь. – 65 тысяч франков Загорский ведь так и не получил.

– Не получил, – согласился генерал, – а ведь тогдашние франки – это не то, что нынешние евро. Хотя и нынешние тоже бы ничего, не помешали. Ну, а если по существу?

Волин почесал нос. А если по существу, то непонятно, чем все дело закончилось. Ну, то есть понятно, что Джоконда вернулась назад, в Лувр, а вот что было с несчастным Перуджей?

– Ты будешь смеяться, но с Перуджей все было тоже очень хорошо, – сказал Сергей Сергеевич. – Загорский как в воду смотрел. Коллекционер Марио Фрателли, которому написал Перуджа, отправился к хозяину галереи Уффици, подлинность «Джоконды» была установлена, полиция изъяла ее, а похитителя отправила под арест. Полицейским Перуджа сказал именно то, что велел ему Загорский, и это же повторил на суде. Патриотизм Перуджи тронул суд, ему дали год тюремного заключения, а отсидел он и того меньше – семь месяцев.

Старший следователь только руками развел, услышав такое: чудеса в решете!

– Не чудеса и не решето никакое, а знание человеческой природы и точный расчет, – сурово поправил его Воронцов. – Чудеса начались чуть позже. Патриотическая идея о возвращении шедевра Леонардо да Винчи на родину гения увлекла даже официальные итальянские власти. Некоторое время в правительстве спорили, стоит ли вообще возвращать картину во Францию или оставить ее в Италии. В конце концов все-таки решили возвратить ее в Париж, в Лувр. А Перуджа на короткий срок сделался национальным героем Италии. Как и следовало ожидать, его безумная теория не подтвердилась, и шедевра, равного «Джоконде», он так и не написал. Однако жизнь свою прожил достойно: служил в итальянской армии, во время Первой мировой был захвачен вражескими войсками, провел в плену два года, потом вернулся на родину, женился, и у него родилась дочь, которую Винченцо назвал Селестина…

– Очень интересно, – нетерпеливо перебил его старший следователь, – но вы говорили, есть что-то новое насчет Голочуева.

– Говорил, – кивнул генерал. – Насчет Голочуева и этого, зама его…

– Коротайского, – подсказал старший следователь.

– Да, – согласился Воронцов, – и Коротайского тоже. Одним словом, покумекал я тут, а потом и позвонил кое-кому. Знающие люди говорят, что смерть, действительно, мутная. Насколько я понял, настроение у фигуранта было отличное, сидел он в хорошем двухместном номере с холодильником и телевизором, ел только ресторанную еду, телефона у него никто не отбирал – в общем, богатым людям у нас лафа даже в тюрьме. Живи да радуйся. Тем более, переехав на зону, вскорости мог он на УДО подавать. Но ничего этого не случилось. Почему – можно догадываться. Кто-то влиятельный не захотел, чтобы он рот открывал. Во-первых, повторно возбудили дело, а это новые допросы фигурантов. Во-вторых, выйдя на волю, Коротайский мог кое-кого начать шантажировать. В общем, догадаться можно, чей тут был интерес.

Волин пожал плечами: догадаться, разумеется, можно. Вот только одних догадок мало – нужны доказательства. А их нет.

– Да, доказательств нет, – согласился генерал. – И вряд ли появятся. Покойник уже ничего не скажет, а остальные заинтересованные лица – тем более.

– Так и что теперь? Закрывать дело?

– Нет, – отвечал Воронцов, – закрывать дело рано. Просто заходить на твоего Голочуева нужно с другого конца. И конец этот, как ни странно, находится в этой вот передаче «Частное расследование», которую ты мне оставил. Ты ее внимательно смотрел?

Прямо скажем, такой вопрос не очень понравился старшему следователю. Он вообще-то все смотрит внимательно, во всяком случае, все, что имеет отношение к его работе.

Генерал только головой покачал. Его не интересует все вообще, его интересует главное: внимательно ли смотрел Волин этот самый диск? И пусть не торопится с ответом.

– Сергей Сергеевич, а нельзя прямо сказать, о чем речь, без эти ваших спецслужбистских заходов? – с некоторым раздражением осведомился Волин.

Сергей Сергеевич отвечал, что нельзя, никак нельзя, потому что служба у Волина такая, что он каждый день и каждый час должен учиться новому, в том числе и на своих собственных ошибках. Что ему там говорил Голочуев по поводу картины, которая висит в его служебной московской квартире, и на которой изображен мальчик с ружьем? Что она ему не принадлежит, что досталась от предыдущего жильца? Так вот, если бы Орест Витальевич смотрел передачу внимательно, он бы заметил, что эта же самая картина с мальчиком висит у Голочуева и в смоленской его квартире. Какой отсюда вывод?

– Вывод простой – Голочуев забыл про картину, – отвечал старший следователь. – Может, это его жена картину всюду за собой таскает, а он на нее и не глядел ни разу. Но даже если он и соврал сознательно, что нам это дает?