"Библиотечка военных приключений-2". Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Иванникова Валентина Степановна
Полковник закрыл папку, встал, прошелся по кабинету и сказал Гаеву:
— Какой матерый предатель! Дальше его биография будет дописана по материалам следствия, но предугадать ее не трудно. После разгрома фашистской Германии он притаился. Рысь потеряла хозяина и превратилась в безобидного домашнего кота. Он все эти годы жил тихо, стараясь не обращать на себя внимания, и ждал, терпеливо ждал своего времени.
Прошло несколько лет, через посредство всяких келлеров-мюллеров его разыскали новые хозяева, и домашний кот опять превратился в опасную, хищную рысь.
41. ГРОЗА СОБИРАЕТСЯ
Низко над городом висели тяжелые темные облака. Было безветренно, листва на деревьях замерла в напряженном ожидании. Издалека, из-за потемневшей серой реки и черной полосы соснового бора, доносились глухие раскаты грома.
Обливаясь потом, прихлебывая газированную воду из стеклянной банки, сидела в вестибюле больницы дежурная санитарка Клава Рукавишникова. Шел восьмой час вечера.
«Хоть бы какого ни на есть дождичка», — подумала Клава вслух и подошла к окну. Выглянув на центральную аллею, она увидела знакомого старика, которого только сегодня утром провожала до ворот.
Старик вошел в вестибюль и поздоровался с Клавой, в глазах его было неподдельное волнение и тревога.
— Ну, как наш Степан Федорович? — с надеждой спросил старик. — Все без сознания?
— Чем так, лучше бы без сознания! — оказала она, махнула рукой и шепотом, доверительно добавила: — Память у него начисто отшибло — как его зовут, не может вспомнить.
Старик даже присел от огорчения, и Клава пожалела, что сказала правду.
— Хоть бы посмотреть на него, — тоскливо произнес он и добавил. — Одним бы глазком, а?
Клаве стало жалко, и она согласилась:
— Ладно, пойдемте, только тихо. — Санитарка пошла вперед по длинному коридору, а следом за ней Гуляев. Около палаты № 7 они остановились — дверь в палату была немного приоткрыта и из-за двери доносился голос.
— Там дежурный врач, — шепотом сказала Клава, — пошли назад!
— Сестричка, миленькая, я только в щелочку на него гляну, а? — взмолился старик. Клава вздохнула, женское сердце — не камень, и согласилась, а старик и не дожидался ее согласия, он жадно приник к щели…
Никитин лежал на спине, смотря вперед бессмысленным, невидящим взглядом. Около него сидел дежурный врач. Врач был молодой, случай ретроградной амнезии был первым в его, пока еще недолгой практике, и его чрезвычайно интересовало течение этой редкой болезни.
— Вы меня слышите? — спрашивал он больного.
— Да…
— Вас зовут Степан Федорович? Я говорю, Степан Федорович, не так ли? — настаивал врач.
— Да…
— Вы, Степан Федорович, женаты? — и после паузы: — Как ваша фамилия?
— Доктор, я устал… спать хочу, — вяло сказал больной.
Резко отодвинув стул, доктор встал, а старик отскочил от двери и, увлекая за собой Клаву, на цыпочках, с необыкновенной для его возраста прытью, помчался по коридору.
На этот раз провожать старика до ворот не было необходимости: он мужественно переносил несчастье своего друга и бодро вышел из больницы.
Около больницы старик взял такси и поехал в центр. Здесь, не отпуская машину, он зашел в гастроном, купил бутылку шампанского и поехал на окраину, где в маленьком домике родителей жены жил Саша Елагин.
Не доезжая двух кварталов до домика Елагина, Гуляев расплатился с шофером и пошел пешком.
Елагина дома не оказалось, словоохотливая соседка сообщила старику все новости:
— Варю сегодня утром отвезли в родильный, а Саша сам не свой, очень волнуется и все около родильного петляет…
Поблагодарив соседку за сведения, старик направился к родильному дому. Совсем стемнело. Порывом налетел ветер и затих. Где-то далеко-далеко мелькали редкие вспышки молний.
Было восемь часов вечера, когда в палату № 7 с большим пухлым портфелем в руке вошел главврач больницы. Дежурная сестра, задремавшая в кресле подле больного, вскочила испуганная и долгое время не могла понять того, что говорил ей Станислав Николаевич:
— Да вы что, матушка, того-этого, белены объелись, что ли?! В третий раз я вам говорю: пойдите в коридор, сядьте у двери и никого не пускайте в палату, я хочу осмотреть больного. Понятно?
— Понятно… — виновато проронила сестра и вышла в коридор.
Закрыв дверь испытанным способом, засунув ножку стула в дверную ручку, Станислав Николаевич достал из портфеля одежду и обувь Никитина и шепотом сказал:
— Ну, батенька, девятый час, торопитесь.
Никитин оделся в течение нескольких минут, сердечно пожал руку старого врача, поблагодарив его за помощь, погасил свет в палате, открыл окно и легко выпрыгнул в парк.
Станислав Николаевич, убедившись в том, что его «пациент» благополучно выбрался, тихо закрыл окно. По совету Никитина засунул в опустевший портфель подушку и, не зажигая свет, вышел в коридор. Дежурной сестре он сказал:
— Больной в тяжелом состоянии. Сидите здесь и никого не пропускайте в палату. Ваша фамилия Анисимова? Так вот, товарищ Анисимова, персонально вы отвечаете за жизнь больного. Полный, того-этого, покой. Да-с, покой и изоляция, — закончил главврач и удалился к себе в кабинет.
Сначала Сашу Елагина попросили вежливо уйти из родильного дома, потом он всем так надоел своим нетерпеливым волнением, что его, не стесняясь, выгнали.
Елагин постоял, подумал и медленно побрел в сторону ближайшей закусочной выпить кружку-другую пива. А спустя несколько минут в родильный дом пришел Гуляев.
Узнав, что Елагин не так давно ушел, и решив, что они в этой непроглядной тьме разминулись, он опять пошел к дому Елагина. Соседка, сидевшая на скамейке, узнала его. В окнах дома было попрежнему темно, за воротами овчарка, учуяв чужого, подняла неистовый лай.
Старик попросил соседку передать Саше Елагину бутылку вина вместе с его поздравлением:
— Пусть выпьет за здоровье новорожденного! — сказал он и пошел прочь.
Охватившее его беспокойство заставило двигаться быстрее, он очень торопился и через пятнадцать минут уже подходил к своему дому на Вольной улице.
У Бодягиной было повышенное кровяное давление, поэтому с мокрыми компрессами на голове и на сердце, отодвинув к стене бумажные цветы, она лежала на кровати, точно покойница, убранная цветами ядовитых расцветок.
— Анитра Лукьяновна, — сказал старик, — я заболел, у меня, очевидно, лихорадка — озноб такой, что не могу согреться. Я затоплю печь.
В середине июля, в такой душный день, когда вот-вот разразится гроза и даже птицы изнемогают от зноя, топить печь было безумием, но Бодягиной сейчас было все равно, она махнула рукой, и старик поднялся на мезонин.
На этот раз ставни в окнах мезонина были закрыты наглухо. Весь дом, погруженный во тьму, покосившийся и потемневший от времени, выглядел зловеще. Вдруг из трубы вырвался сноп искр и повалил густой дым.
Через полчаса старик с чемоданом в руке спустился по лестнице и вышел на улицу. Осмотревшись по сторонам, он быстро пошел вниз к реке.
Трудно было что-либо различить в окружающей темноте, но, напрягая зрение, старик пристально всматривался вперед, часто останавливался, прислушиваясь, и быстро шел опять.
Услышав позади себя шаги, он остановился и сел на чемодан, обмахиваясь платком. В вспышке молнии Гуляев увидел идущего человека. Человек прошел мимо. Старик подождал, пока шаги его удаляясь не затихли, и медленно, чтобы не нагнать незнакомца, направился в том же направлении.
Мария Сергеевна была одна. Мишка гостил у тетки Ксении, а Петра полчаса тому назад вызвали в управление. Перед уходом краткий разговор по телефону заметно встревожил Шаброва. Беспокойство мужа передалось Марии.
