Сюзанна ГРЕГОРИ - Чума на оба ваши дома
В ее голосе зазвенело обвинение, и Абиньи встал и попятился, вскидывая руки в умиротворяющем жесте.
– Я решил, что не стоит. Думал, так будет лучше. Ты не знаешь его – он попытался бы увидеться с тобой, и вы оба оказались бы в опасности! Я поступил так, как считал правильным.
Филиппа прекратила наступление на брата и оглянулась на Бартоломью с забавной смесью стыда и смирения на лице.
– Да, – сказала она тонким голоском. – Мы действительно должны все объяснить Мэтту.
Осторожно, не спуская глаз с сестры, Абиньи примостился на краю стола. Филиппа осталась на месте, поодаль от обоих. Жиль набрал в грудь побольше воздуха и заговорил:
– Чтобы ты понял, как я поступил и зачем, придется начать с самого начала. Когда Филиппа была совсем еще малышкой, ее выдали замуж. Брак был законный, хотя, разумеется, так никогда и не вступил в силу. Ее муж вскоре после этого умер, и Филиппа унаследовала довольно большое имение в Линкольне. Перед тем как наш отец умер, он устроил ее в монастырь Святой Радегунды, где ей надлежало находиться до тех пор, пока она не решит выйти замуж или принять постриг. Аббатиса, разумеется, мечтала, чтобы Филиппа стала монахиней, поскольку тогда все ее имущество отошло бы монастырю.
Он поерзал на столе. Филиппа, очень бледная, не сводила с него взгляда.
– Твое неприкрытое внимание едва ли могло склонить ее к отказу от мирской жизни, и аббатиса, да сгноит Господь ее душу, решила отделаться от тебя: она полагала, что, если ты прекратишь свои ухаживания, Филиппа с горя решит податься в монашки и все ее мирское имущество достанется монастырю. Она подговорила своих кошмарных племянничков, братьев Оливеров, затеять беспорядки, а кузнецу заплатили, чтобы он передал тебе предупреждение – «держаться подальше». Похоже, предупреждение показалось тебе слишком туманным, потому что ты продолжал навещать Филиппу. Когда Оливеры приперли кузнеца к стенке, тот поклялся, что все тебе передал. Потом разразилась чума, и аббатиса смогла запереть Филиппу в монастыре под предлогом изоляции.
– Как бы то ни было, мне удалось узнать о действиях аббатисы – я подслушивал под дверями и болтал с монашками, которые рассказали мне, что настоятельница наседает на Филиппу и заставляет ее принять постриг.
Филиппа кивнула в знак согласия.
– Она сказала, что принять постриг – мой долг, ведь столько святых братьев и сестер умирает от чумы. Что некому даже служить заупокойные мессы и с моей стороны бессовестно отказываться от монашеской жизни, когда на кону стоят души стольких людей.
Абиньи некоторое время смотрел на нее, прежде чем продолжить.
– Я начал опасаться, что аббатиса может воспользоваться смертью к собственной выгоде и, например, убить Филиппу из-за ее имущества, а вину свалить на чуму. И я решил забрать сестру оттуда. Поэтому я послал тебе записку с тем нахальным студентом, а его кузина, сестра Имельда, согласилась передать записку Филиппе. Вы должны были встретиться в сарае, броситься друг к другу в объятия, пожениться и жить долго и счастливо. Но бедная сестра Клемент решила умереть именно в этом сарае, и ты, разумеется, – он поклонился Бартоломью, – заподозрил нечистую игру и отвел Филиппу в дом своей сестры.
С минуту он молчал, прикусив ноготь.
– Оставаться там Филиппе было небезопасно. Аббатиса могла проведать, где она, и забрать обратно в монастырь И я был уверен, что на этот раз она бы уж точно убила Филиппу. Ты спутал мне все карты. Вместо того чтобы укрыть мою сестру в надежной гавани брака, ты оставил ее в исключительно ненадежной гавани Трампингтона – и вдобавок ко всему она заболела чумой. Я был страшно зол на тебя, – сказал он с вызовом.
Бартоломью перебил его, сложив воедино рассказ Абиньи с тем, что ему удалось разузнать самому.
– Значит, ты болтался в окрестностях Трампингтона, пока она не пошла на поправку, и попался на глаза монаху-гилбертинцу и служанке из «Смеющегося поросенка», – сказал он холодно. – Потом ты несколько дней оставался вместе с Филиппой, делая вид, что Филиппа не в себе из-за рубцов на лице, чтобы бедная Эдит не догадалось, что вас там двое.
Служанка из таверны говорила, что Абиньи был чем-то перепуган. Была ли виной тому аббатиса? Или философ боялся более опасного врага – оксфордцев или даже кембриджских заговорщиков?
– Примерно так, – подтвердил Абиньи, не смущенный враждебностью Бартоломью. Он взглянул на сестру, которая неподвижно стояла у двери. – Я отвез ее в дом Хью Стэплтона в Фен-Диттоне, где ей ничто не грозило, а сам занял ее место в доме Эдит, ожидая, не появятся ли братья Оливеры. Нелегкое это было ожидание, скажу я тебе. Я почти обрадовался, когда появился ты и при столь драматических обстоятельствах раскрыл мой обман, тем самым избавив меня от дальнейшего пребывания в столь напряженном состоянии. С тех самых пор мы оба были в Фен-Диттоне.
– Ты использовал мою сестру! – опасно спокойным тоном проговорил Бартоломью. Внезапно он встал и развернулся лицом к Абиньи; тот побледнел, но не дрогнул. – Откуда ты знал, что аббатиса и братья Оливеры не причинят ей зла, пока ты трусливо прячешься в ее доме?
– Я рассудил логически. Я позаботился о том, чтобы новость о моем бегстве стала общим достоянием. Аббатиса едва ли сунулась бы туда, зная, что Филиппа исчезла.
– Но ты находился там почти неделю! – вспылил Бартоломью. – Они могли прийти тогда.
– А кто привел туда Филиппу? – заорал Абиньи, давая волю гневу. – Это уж точно на твоей совести!
Кинрик, предупреждая стычку, поднялся и вклинился между ними, но девушка опередила его.
– Пожалуйста, – попросила она. – Дослушай Жиля.
Абиньи не без труда взял себя в руки и продолжил объяснение. Бартоломью слушал, бледный от гнева.
– Я полагал, что тебя аббатиса не тронет. Зачем ты ей нужен после исчезновения Филиппы? Должен признать, я ошибся. Она возложила на тебя ответственность за бегство Филиппы, а наш мастер, ее любовник, заявил, что ты злоумышляешь против него. Через несколько дней Уилсон был мертв, обгорел до смерти в собственной комнате, а ты очень кстати подоспел туда первым. Сестра Имельда рассказала мне, что случайно оказалась рядом, когда аббатиса обсуждала с Генри Оливером, как подослали нанятых головорезов убить тебя. Аббатиса была в ярости, что твой зять так вовремя проходил мимо. В довершение всего деньги, которые она заплатила убийце, были украдены! Она отправила Элиаса Оливера забрать их у убитого; он нашел тело, но кошелька при нем не оказалось.
Бартоломью заскрежетал зубами, пытаясь обуздать ярость пополам с облегчением, наполнившим его. Если бы предупреждение, которое было поручено передать кузнецу, оказалось более внятным, некоторых событий не произошло бы. Филиппа подошла и встала рядом с ним.
– Несколько часов назад приехал сын Хью Стэплтона и рассказал, что аббатиса мертва, – сказала она. – Очевидно, Генри Оливер заболел в монастыре и заразил ее. Мы немедленно отправились к сестре Имельде и узнали правду. И первым же делом пошли к тебе.
Бартоломью глубоко вздохнул и поднял глаза к потолку, чувствуя, как силы покидают его. Он упал обратно в кресло и попытался разложить по полочкам услышанное. Посмотрел на Филиппу – лицо ее было мертвенно-бледным. Потом бросил оценивающий взгляд на Абиньи. Можно ли верить этой истории? У Генри Оливера определенно была чума, и он вполне мог заразить ей свою драгоценную тетушку. По словам Генри, Уилсон считал, что Бартоломью намеревается убить его. Да и суть истории совпадала с известными фактами. Но не скрывалось ли за этим что-нибудь еще? Можно ли доверять объяснениям Абиньи? Может ли он быть уверен, что они не связаны как-то с университетским заговором и убийством его друзей? Бартоломью казалось, что Абиньи неспроста укрылся в доме Хью Стэплтона – покойного принципала пансиона Бенета, где так недавно Бартоломью стал свидетелем того, как его собственные родственники обсуждают его убийство.
За окнами забрезжил рассвет. Филиппа поднялась.
– Похоже, произошло недоразумение, – спокойно сказала она, переводя взгляд с Бартоломью на Абиньи, – и мне жаль, что пострадали люди. Но мне не жаль, что я осталась жива, и я сомневаюсь, что мне бы это удалось, если бы Жиль вел себя иначе. – Она обернулась к брату. – Я никогда не прощу тебе то, что ты обманул меня, хотя и понимаю, что ты действовал из лучших побуждений.
Она бросилась прочь из кухни, прежде чем Бартоломью успел что-либо ответить. Брат рванулся за ней, и со двора донесся его голос: он пытался образумить сестру. В душе у Бартоломью бушевала настоящая буря – гнев, горе, обида, облегчение. Все зашло слишком далеко. Многие недели он терзался беспокойством за Филиппу и испытал много душевных мук, не желая подвергнуть опасности своих родных, когда ему было необходимо кому-то довериться. Теперь же в течение нескольких часов его вера в родных и в Филиппу пошатнулась. Мало-помалу, по мере того как он осмысливал все услышанное, его смятение оборачивалось холодным гневом. Он решительно поднялся и протянул руку к плащу. Кинрик наблюдал за хозяином с тревогой.
