Дмитрий Лехович - Генерал Деникин
Возможность открытия Восточного фронта против Германии не могла не отразиться на отношении немецкого командования к Добровольческой армии.
Слишком слабая, чтобы представлять из себя угрозу центральным державам, армия Деникина возбуждала в австро-германских офицерах чувство уважения. Они видели: деникинский отряд дал пример высокого патриотизма, чести и рыцарства, то есть тех общепризнанных качеств, на которых поколениями воспитывалось офицерство европейской армии. А потому вначале, несмотря на явную враждебность к себе Добровольческой армии, германский генералитет в Киеве и Ростове осторожно зондировал почву, стараясь расположить к себе русское офицерство. Немцы не препятствовали вербовке добровольцев на Украине. Немецкие коменданты на железнодорожных станциях проявляли даже известную предупредительность в отношении к русским офицерам, ехавшим группами в Добровольческую армию. Они сквозь пальцы смотрели на то, что патроны и снаряды, выданные ими атаману Краснову с украинских складов, частично переправлялись затем в Добровольческую армию.
С выступлением чехословацких войск отношение немцев к армии Деникина резко изменилось. Вербовочный центр добровольцев в Киеве был закрыт, офицеры, работавшие в нем, арестованы, лиц, следовавших в армию через Украину в офицерских эшелонах, начали задерживать. Германские власти потребовали немедленного сбора всех военнопленных, подданных Австро-Венгрии. Это требование относилось и к отряду в 300-400 человек чехословаков, входивших в инженерный батальон Добровольческой армии и проделавших с ней Первый поход. На тревожный вопрос представителей батальона генерал Деникин заявил, что защиту своих соратников считает вопросом чести и что, несмотря на желание избегать столкновения с немцами, он не остановится в случае нужды даже перед боем.
Тревожные сведения об опасности, угрожавшей армии со стороны немцев, дошли до генерала Деникина подпольным путем через верных ему офицеров, поступивших на службу в советский Генеральный штаб. Антону Ивановичу сообщили, что министр иностранных дел Германии обратился к Советскому правительству с нотой, требовавшей немедленного прекращения чехословацкого движения, удаления союзников из Мурманска и Архангельска и подавления мятежа генерала Алексеева. Тайное донесение Деникину из Москвы о германо-советских переговорах заканчивалось следующей фразой:
«Если советская власть окажется не в состоянии достигнуть указанных выше задач собственными силами, то она не должна противодействовать продвижению для этих целей немецких сил по территории России… Немцы видят наибольшую для себя опасность именно в Добровольческой армии и в генерале Алексееве».
Таким образом, опасение генерала Деникина о возможности германского вмешательства в случае движения его армии на Царицын имело серьезные основания. Оставляя в покое армию, занятую освобождением Кубани, немцы не допустили бы ее продвижения к Волге, где уже возникал новый антибольшевистский фронт и где добровольцы могли попасть в западню между немцами и большевиками.
В окружении атамана Краснова были люди, не сочувствовавшие его позиции в отношении немцев. Они держали штаб генерала Деникина в курсе переговоров, которые Донской атаман тайно от Добровольческой армии вел с высшими германскими кругами. И подробности этих секретных переговоров возбуждали в добровольческом командовании чувство тревоги.
Выяснилось, что атаман отправил два собственноручных письма императору Вильгельму. Содержание первого письма не вызывало опасений. Но текст второго не на шутку встревожил генералов Алексеева и Деникина.
Следуя своему «поэтическому вымыслу в ущерб правде», Краснов писал германскому императору не только от имени Войска Донского, но и от лица никогда не существовавшей федерации «Доно-Кавказского союза», образованного, как писал Краснов, из Донского, Кубанского, Терского, Астраханского войска, из калмыков Ставропольской губернии, а также из горных народов Северного Кавказа. Все эти области, кроме Дона, были еще в руках большевиков. А представители их, находившиеся в Новочеркасске, определенно высказались против проекта атамана Краснова создать Доно-Кавказскую федерацию.
В своем длинном письме Краснов просил, между прочим, германского императора «содействовать к присоединению к войску (Донскому) по стратегическим соображениям городов Камышина и Царицына Саратовской губернии, и города Воронежа, и станции Лиски, и Поворино» и сообщил, что «всевеликое Войско Донское обязуется за услугу Вашего Императорского Величества соблюдать полный нейтралитет во время мировой борьбы народов и не допускать на свою территорию враждебные германскому народу вооруженные силы, на что дали свое согласие и атаман Астраханского войска князь Тундутов и Кубанское правительство, а по присоединении остальные части Доно-Кавказского союза».
В послании к Вильгельму была и цветистая фраза о том, что «тесный договор сулит взаимные выгоды, и дружба, спаянная кровью, пролитой на общих полях сражений воинственными народами германцев и казаков, станет могучей силой для борьбы со всеми нашими врагами».
Если добровольческих генералов и могла позабавить мысль о том, что Краснов не постеснялся втирать очки даже главе германского государства, то другие заявления в письме атамана не вызывали чувства юмора ни у Алексеева, ни у Деникина.
Как мог Краснов, говорили они, с одной стороны, толкать их на Царицын, с другой - заверять немцев, что не допустит на свою территорию враждебных Германии вооруженных сил?
«В лице генерала Краснова, - писал Алексеев Деникину, - немецкие притязания нашли отзывчивого исполнителя».
Что касалось Антона Ивановича, то он отлично понимал тяжелое положение, в котором находилось Донское правительство. Несмотря на личную неприязнь к Краснову, Деникин не осуждал атамана ни тогда, ни впоследствии за то, что в 1918 году он признал Дон не воюющей против Германии стороной, что воспользовался обеспечением немцами 500-километровой западной границы Донской области (от Азовского моря до Воронежской губернии), что приобрел через посредство немцев часть военных запасов бывшего русского Юго-Западного фронта. Деникин сознавал: в тогдашнем положении у Дона иного выхода не было. Но осуждал генерала Краснова за то, что в своих словах и действиях он шел гораздо дальше своего нейтралитета, «становясь в вассальные отношения к Германии», признавая за немцами право распоряжаться русскими землями - Воронежем, Камышином, Царицыном…»
Для Антона Ивановича красновская политика «была или слишком хитрой, или слишком беспринципной». Он считал, что во всех ораторских и письменных проявлениях атамана «была одна чисто индивидуальная особенность характера и стиля, которая тогда… приводила многих к полной невозможности отнестись с доверием к его деятельности».
И все же, несмотря на взаимную антипатию, отношения между руководителями Добровольческой армии и атаманом никогда не прекращались
Этого нельзя было сказать о связи между добровольческим командованием и Украиной. Для Деникина гетманская Украина была креатурой немецкой политики, и вести переговоры с ней ему не хотелось. Гетман был пешкой в германских руках и добровольно вошел в полную от них зависимость. Под диктовку немцев он поддерживал украинский национальный шовинизм, направленный к тому, чтобы порвать культурную и государственную связь с Россией.
Генералу Деникину было необходимо выяснить, что творилось внутри России и, в частности, в Москве, куда в феврале 1918 года перебрался из Петрограда Совет Народных Комиссаров во главе с Лениным. С этой целью, а также для пополнения денежных средств армии он направил в Москву несколько офицеров, в том числе генерала Б. И. Казановича, полковника Новосильцева, полковника Лебедева, А. Ладыженского и других. Они должны были установить связь с подпольными организациями.
Советские органы внутренней охраны находились тогда в зачаточном состоянии, и их агенты не успели еще проникнуть в подполье. Но если у большевиков, опытных в конспиративной работе, политический сыск и контрразведка были лишь в зародыше, то добровольцы, не имевшие понятия об этом, относились к ним чрезвычайно наивно. Примером может служить эпизод с генералом Казановичем. Храбрый строевой офицер, несколько раз раненный во время первой мировой войны, с незажившей раной, полученной во время добровольческой кампании, он, казалось бы, меньше всего подходил к роли конспиратора. «Каково же было мое удивление, - рассказывал Казанович, - когда генералы Деникин и Романовский, вкратце ознакомив меня с обстановкой, задали вопрос: не соглашусь ли я поехать в Москву? Я ответил, что предпочел бы заниматься своим прямым делом, то есть драться с большевиками, но, конечно, не отказываюсь от всякого поручения, раз оно необходимо для армии… Меня стали убеждать, доказывая, что послать решительно некого. И я должен был согласиться, заметив, что это напоминает мне поручение, даваемое сказочными царями: «поезжай - не знаю к кому и привези - не знаю что», и простился со словами: уж не надоел ли я вам и вы хотите просто отправить меня на виселицу?»
