Энн Перри - Опасная скорбь
– Кто-то хранил нож, с тем чтобы подкинуть его Персивалю и навлечь на него подозрение. – Уильям тоже невольно начал повышать голос, не желая ни в чем уступать. – Это единственное логичное объяснение.
Ранкорн моргнул.
– Кто, во имя всего святого, мог его подбросить? Эта ваша прачка? А у вас есть против нее хоть одно доказательство? – Он взмахнул рукой, делая инспектору знак покинуть кабинет. – Ни единого! Что с вами происходит, Монк? Почему вы с таким упорством защищаете Персиваля? Чем он вам угодил? Или вы уже до того докатились, что возражаете мне просто по привычке? – Он прищурился, подавшись вперед, лицо его было уже в нескольких футах от лица Монка.
Тот, однако, не отступил ни на шаг.
– Почему вам так не терпится обвинить кого-нибудь из членов семьи? – прошипел Ранкорн. – Боже мой, неужели вам мало дела Грея? Неужели вы полагаете, что убийство мог совершить Майлз Келлард – и лишь потому, что ему когда-то взбрело в голову позабавиться с горничной? Вы хотите обвинить его из-за этого?
– Изнасиловать горничную, – поправил Уильям. По сравнению с вышедшим из себя Ранкорном он словно щеголял безупречной дикцией.
– Хорошо, изнасиловать, если вы так настаиваете… Не разыгрывайте здесь педанта! – заорал Ранкорн. – Принудить горничную к сожительству и убить сестру собственной жены – это для вас сопоставимые проступки?
– Изнасиловать семнадцатилетнюю девушку, служащую в его же доме, зависящую от него и не способную себя защитить. От этого проступка не такой уж долгий путь до попытки с той же целью проникнуть ночью в спальню невестки. – Монк выговаривал каждое слово предельно отчетливо. – Когда женщина говорит «нет», для него это значит «да». Так какая ему разница, если и та и другая его жертва – женщины?
– Если вы не понимаете разницы между леди и горничной, Монк, то это свидетельствует о вашем невежестве, как бы вы его ни пытались скрыть. – Лицо Ранкорна исказилось ненавистью и страхом. – Это свидетельствует, что, несмотря на все ваши притязания, вы как были, так и остались неотесанным мужланом. Ваша безупречная одежда и старательное произношение не делают вас джентльменом, это лишь оболочка, а в душе вы по-прежнему деревенщина! – Глаза Ранкорна победно сверкнули. Наконец-то он высказал своему заклятому врагу все, что копилось в нем годами.
– Вы собирались с духом сказать это мне с того самого времени, как впервые почувствовали, что я наступаю вам на пятки? – фыркнул Уильям. – Какая жалость, что вы никогда не соберетесь с духом, разговаривая с газетчиками или с джентльменами из Министерства внутренних дел! Будь вы мужчиной, вы сказали бы им прямо: я никого не арестую, пусть даже и лакея, если вина его не доказана. Но вы ведь так не сделаете, верно? Вы не сделаете ничего, что не по нраву их светлостям. Вы арестуете Персиваля, потому что это удобнее всего. Никто за него не вступится! Сэр Бэзил будет доволен, и вы не заденете никого из сильных мира сего. Вы доложите начальству, что следствие успешно завершено, бедного ублюдка повесят – и концы в воду. – Монк глядел на Ранкорна с нескрываемым презрением. – Публика будет аплодировать вам, а начальство отметит за усердие. Боже мой, Персиваль – эгоистичная и высокомерная свинья, но он хотя бы не трус – в отличие от вас. И я не арестую его, пока не удостоверюсь, что он виновен.
Лицо Ранкорна пылало, руки судорожно вцепились в крышку стола. Его просто трясло от злости.
– Я не прошу, я приказываю вам, Монк. Идите и арестуйте Персиваля – немедленно!
– Нет.
– Нет? – Глаза Ранкорна странно вспыхнули. Уильям прочел в них страх, недоверие и азарт. – Так вы отказываетесь подчиниться, Монк?
Инспектор сглотнул; он знал, на что идет.
– Да. Вы не правы, и я отказываюсь подчиниться.
– Вы уволены! – Ранкорн простер обе руки к двери. – Вы больше не работаете в полиции. – Он опустил одну руку, другую же требовательно протянул к Монку. – Сдайте ваше удостоверение. С этого момента у вас нет кабинета, у вас нет места, вы меня понимаете? Вы уволены! А теперь убирайтесь!
Монк вытащил из кармана удостоверение. Пальцы не слушались, настолько он был взбешен. Швырнув документ на стол, Уильям круто повернулся и вышел вон, оставив дверь распахнутой.
На лестнице он чуть не сбил с ног двух констеблей и сержанта, направлявшихся куда-то с кипами бумаг и застывших от ужаса и восторга. На их глазах творилась история, они стали свидетелями падения гиганта. Лица полицейских были радостны и испуганы одновременно – их поразила легкость, с которой все это произошло.
Монк прошел мимо так быстро, что они даже не успели сделать вид, будто вовсе не подслушивают, а просто идут куда-то по своим делам. Но он был слишком захвачен собственными эмоциями, чтобы обратить на них внимание.
На нижней ступеньке лестницы стоял, задрав голову, дежурный констебль. Увидев инспектора, он метнулся к своей конторке и открыл рот, собираясь что-то сказать, но Монк, к счастью констебля, ничего не желал слушать.
Лишь оказавшись на улице под дождем, он понял наконец, что лишился сейчас всего: и карьеры, и средств к существованию. Пятнадцать минут назад его, инспектора полиции, почитали и боялись подчиненные, у него была служба, была репутация. Теперь же – ни работы, ни места, а вскоре не станет и денег. И все из-за Персиваля.
Нет – из-за давней вражды с Ранкорном, из-за многолетнего соперничества, страхов, непонимания…
Или, может быть, из-за правых и виноватых?
Глава 9
Монк спал плохо и поднялся поздно, с тяжелой головой. Лишь наполовину одевшись, он вспомнил, что идти ему некуда. Его не просто отстранили от дела об убийстве на Куин-Энн-стрит, он вообще больше не полицейский. В сущности, он теперь никто. Профессия определяла всю его жизнь, благодаря ей Монк добился определенного положения в обществе, знал, чем занять время, и, что особенно важно, эта профессия приносила ему доход. Теперь же в его распоряжении было несколько недель, в течение которых он еще сможет платить за квартиру и пропитание. При этом никаких лишних трат, никаких новых костюмов, завтраков в трактире, никаких новых книг и уж тем более походов в театр, где, сидя на галерке, он чувствовал себя без пяти минут джентльменом.
Но все это было в достаточной степени тривиально. Главное же состояло в том, что жизнь Монка теперь утратила смысл. Честолюбивые помыслы, которые он лелеял и ради которых жертвовал столь многим, если судить по его собственным записям и свидетельствам знакомых, – все пошло прахом. У него не было связей, он не умел ничего иного и никому не был нужен. Многие уважали его и побаивались, но никто не любил. Уильям вспомнил полицейских, с которыми столкнулся на лестнице, выходя вчера от Ранкорна. Они были смущены, растеряны, встревожены, но сочувствия в их глазах Монк не увидел.
Его одиночество и отчаяние были куда сильнее, чем в тот день, когда он вплотную подошел к разгадке дела об убийстве Грея. Без аппетита Уильям съел принесенный миссис Уорли завтрак – точнее, ограничился лишь двумя тостами и кусочком бекона. Он еще сидел, бессмысленно уставясь в тарелку, когда раздался энергичный стук в дверь и в комнату, не дожидаясь разрешения, вошел Ивэн. Он посмотрел на Монка и сел напротив на второй стул с жесткой спинкой. Лицо его было исполнено тревоги и сочувствия, но сержант не произнес ни слова.
– Ну, хватит пялиться! – резко сказал Монк. – Я пока еще жив. На свете есть много других занятий, кроме полицейской службы, даже для меня.
Джон ничего не ответил.
– Вы арестовали Персиваля? – спросил Монк.
– Нет. Он послал Тарранта.
Монк кисло улыбнулся.
– Наверное, боялся, что вы тоже откажетесь. Дурак!
Ивэн поморщился.
– Извините, – торопливо добавил Уильям. – Но ваша отставка никому бы не помогла: ни Персивалю, ни мне.
– Да, наверное, – грустно согласился Ивэн, но глаза у него по-прежнему были виноватые. Монк часто забывал, насколько молод его помощник. Сын сельского священника, Ивэн одевался строго и со вкусом, а за его безупречной вежливостью скрывалась внутренняя уверенность, которой сам Уильям никогда в себе не ощущал. Джон был более чувствителен и менее резок в суждениях, но в поведении его всегда присутствовала некая изящная легкость; он ведь, как-никак, происходил из мелкого дворянства, о чем всегда помнил в глубине души. – Что вы теперь собираетесь делать? Знаете, что пишут в утренних газетах?
– Представляю, – сказал Монк. – Всеобщее ликование, надо полагать. Министерство поздравляет полицию, аристократы радуются, что единственная их вина – приняли на службу плохого лакея, ну да с кем не бывает! – Бывший инспектор слышал, что голос его исполнен горечи, и ненавидел себя за то, что не может справиться с собственными эмоциями. – Подозрение с семейства Мюидоров снято. Публика снова может спать спокойно.
– Почти угадали, – с легкой гримаской согласился Ивэн. – В «Таймс» длинная передовица об эффективности новой полиции, сумевшей распутать сложнейшее дело и раскрыть преступление, совершенное в доме одного из самых выдающихся людей Лондона. Имя Ранкорна поминается несколько раз, словно это он вел расследование, а про вас – ни слова. – Он пожал плечами. – Обо мне – тем более.
