Валентин Лавров - Блуд на крови. Книга вторая
Поднялся мальчик и сонным взглядом посмотрел на подсудимую.
И вдруг истошный крик потряс своды переполненного зала:
— Борух, мой сынок! — и к малышу бросился известный нам Давид Ципин, смотритель Преображенского кладбища.
Выяснилась еще одна жуткая история. Года четыре назад незнакомая женщина, оказавшаяся Мержвинской, выкрала у супругов Ципиных сына. Они заявили в полицию, опубликовали фото ребенка в «Ниве» — все было тщетно! И вот теперь, считая себя немножко причастным к следствию, смотритель пришел на громкий процесс и узнал сына.
Оказалось, что Мержвинская украла его потому, что обнаружила в нем какое-то сходство с почтовым служащим Соколовым. Выдавая мальчика за общего ребенка, женщина получала деньги на его содержание. Забавно: Соколов увидел, что мальчику сделано обрезание. Но лже-мать убедила, что это — «особенности».
Зато настоящий ребенок отравительницы куда-то исчез навсегда.
ЭПИЛОГ
На основании вердикта господ присяжных заседателей и судебного решени, Мария Феликсовна Мержвинская, 35 лет, исповедания католического, была приговорена к лишению всех прав состояния и к каторжным работам на 15 лет. В возмещение расходов по розыскам Боруха, согласно иску Давида Ципина, последнему присудили 810 рублей, что его заставило воскликнуть: «Такая радость — и Борух, и гелд!»
ГОЛОВА НА БЛЮДЕ
Это исключительное по своей безнравственности дело произошло в Казани весной 1871 года. Совершенно необычен и тот следственный прием, благодаря которому убийца признался в преступлении.
«ЗОЛОТАЯ ИГЛА»
В прошлом веке недалеко от Богородицкого монастыря в Казани жил старик-портной Иван Петрович Чернов, которого знакомые ласково величали Петровичем. Работы у портного было много. Дело свое он знал хорошо, лишнего не брал и слово свое держал. Чиновникам он шил пальто и мундиры, молодым повесам — новомодные фраки. Мог угодить и красавицам — помпадурами атласными и шелковыми или сшить татарчанкам кюльмяки из зеленых материй.
Прозвали Петровича за талант и добросовестность «Золотой иглой». Клиенты хорошо знали дорожку к домику Петровича. Кстати, этот домик о трех окошках на улицу и с полуколоннами между ними построил для отца Петровича архитектор М. П. Коринфский, знаменитость казанская. Переднюю комнату занимал сам хозяин, а две другие, небольших, уже лет десять он сдавал татарам Сатаевым. Вселились они к нему сразу после свадьбы, лет десять назад. У молодых за эти годы родился мальчик, а затем и две девчушки. В те дни, о которых пойдет наш рассказ, дети жили в гостях у бабушки.
Отец семейства — рослый красавец Джавад, от рождения имел сухую руку. По этой причине он не мог заниматься ремеслом. А промышляли Са-таевы тем, что стройная, тонкая в талии Над-иря — супруга Джавада, готовила чак-чак, это орешки с медом, зажаренные в особом тесте, а ее муж продавал их на базаре.
Доходы сия промышленность приносила скудные. Вот и кланялся Джавад:
— Прости, Петрович, опять не могу тебе деньги за жилье отдать. Потерпи долг на мне. У детишек оек (обувка) поизносилась, а денег — йок!
Петрович всегда был добрым человеком, а под старость, похоронив свою хозяйку и дочь, стал все чаще о душе думать и все больше к Богу приближаться. Обнимет он Джавада, утешит:
— Человек я одинокий, мне добро в гроб не класть. Прощаю тебе долг, а вот… возьми… — и даст пять рублей.
Брал Джавад в руки деньги, смотрел долго на них, а потом, случалось, по щеке слеза скатывалась. Парень был с крепким характером, да доброта портного сильно так его трогала.
— Спасибо, Петрович! — скажет. — Народ кличет тебя «Золотой иглой», а надо бы — «Золотым сердцем». Дай тебе Аллах счастья.
ПОД ТЮРЕМНЫМИ СВОДАМИ
В 1871 году Благовещение пришлось на пятничный день Страстной недели. Издревле на Руси существовал добрый обычай: сделать в этот праздник кому-то хорошее дело, а лучше всего — осчастливить свободой живое существо. Даже лютый Иван Грозный некоторых колодников в такой день из узилища освобождал.
Ну, а в православной жизни, народ покупал пташек на базаре и выпускал в мартовское небо.
Петрович задумал нечто более серьезное, чем с пернатыми баловаться. Отстояв заутреню в церкви Богородицкого монастыря (к слову, его основал в 1579 году сам Иван Васильевич), воспарив душою к небу, отправился добрый старик к юдоли печали, слез и горестных воздыханий — к тюремному замку.
Всю ночь лил теплый весенний дождь. Теперь же яркое солнце праздничным золотом красило землю, обещая обновление жизни. Вопреки пословице, что в такой день и птица гнезда не вьет, скворцы хлопотливо устраивали себе жилища. Из православных храмов выходили разряженные люди. Со всех сторон дрожал воздух от звона колоколов, от покрикиваний извозчиков, от веселого говора толпы.
Петрович, наряженный в новую чуйку, подошел к тюремным воротам. Возле них прохаживался мрачный часовой — солдат с ружьем и примкнутым штыком. К небольшой железной двери с маленьким круглым окошком тянулись люди с кульками, сумками, свертками. Щурясь на солнце, на пороге появился с цигаркой в зубах надзиратель в мундире с галунами.
Петрович вежливо снял картуз с блестящим козырьком, поклонился:
— С праздничком вас, любезный! К кому бы мне обратиться?
Надзиратель лениво повернул красное мясистое лицо, процедил:
— Что такое?
— Так как нынче Благовещение… Мне бы выкупить какого несчастного. Деньги я принес.
Надзиратель, услыхав про деньги, сразу оживился:
— О родственнике хлопочете?
— Нет, я, милый человек, совсем одинокий. Это так… для души.
— Хм, любопытно! — надзиратель бросил вонючую цигарку, задумался. — А какой суммой, извините, вы располагаете?
— Принес пятьдесят рублей.
— Что ж! Я сейчас доложу. А вы, господин, пройдите, пожалуйста, сюда, в дежурку.
Надзиратель толкнул сапогом железную дверь, страшно заскрипевшую. Они очутились в большой комнате со сводчатым потолком и металлической балкой посредине. Высокое окошко было забрано в решетку. Комнату наполняли люди в разнообразной одежде, преимущественно бедной. Скорбной покорной очередью они тянулись к столу, за которым сидела толстая седая надзирательница в мундире с галунами на рукавах, с синими выпушками. Она принимала передачи, складывала их в большую корзину и записывала фамилии в большую амбарную книгу.
— Сюда идите, — указал надзиратель Петровичу на боковую дверцу.
ОТСТАВНОЙ ПИСАРЬ
В соседней комнатушке стоял лишь дощатый стол да грубо сколоченная скамейка. Воздух был пропитан запахом плесени, табака и горя. Все это действовало угнетающе на Петровича.
Вскоре в помещение вошел молодой, подтянутый офицер с быстрыми решительными движениями и отрывистой речью. Он с любопытством бросил взгляд на Петровича, спросил:
— Представьтесь: кто вы, что от нас хотите? Петрович, немного путаясь и сбиваясь от волнения, объяснил суть дела.
Офицер не перебивая выслушал, потом сказал Петровичу:
— Подобное у нас не делается. Но вам, господин Чернов, повезло. У нас находится под арестом некий Нечаев. Он обвиняется в краже. В случае солидного поручительства и залога в 50 рублей, мы можем отпустить его до суда на свободу
— А насовсем — нельзя? Офицер усмехнулся:
— Кого можно отпустить, так мы таких не заключаем. Предупреждаю: тип неприятный. Буянит. Вынуждены поместить его в одиночку.
Офицер взглянул в формуляр, который держал под мышкой, зачитал: — «Артамон Нечаев, 35 лет, из самарских крестьян. Служил писарем в Лейб-гвардейском Кексгольмском полку в Варшаве. Отставлен в 1869 году за воровство…» Вы не передумали? Вам, господин Чернов, придется отвечать за поведение Нечаева и его явку в суд.
Петрович вздохнул:
— Чего уж там! За тем к вам и пришел. Пока оформляли документы, надзиратель ввел в дежурку человека небольшого роста в длиннополой шинели. Он был весь какой-то растрепанный. Невероятно большие уши нелепо торчали. Из-под низкого лба глядели сошедшиеся возле переносицы маленькие злые глазки.
— Вот ваш красавец, — рассмеялся офицер. — Ну, Нечаев, кланяйся низко своему благодетелю.
Нечаев с чувством прижал руку к сердцу:
— С праздником вас, господин хороший! За то, что вы меня избавили от тюремной параши и от жидкой каши, чтоб вашему благородию медаль за усердие дали.
Петрович нанял извозчика и с освобожденным мужичком отправился домой.
СЛАДОСТНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ
Предупрежденный загодя Джавад протопил баньку. Туда первым делом был направлен Нечаев. Петрович подобрал ему со своего плеча необходимую одежонку: исподнее, порты и весьма исправную поддевку.
Надиря накрыла стол белой, тщательно выглаженной скатерью. Затем закуски поставила — сузьму татарскую, соленую капусту, огурчики.
— С праздничком! — Петрович поднял рюмку. — Нынче даже скоромное позволительно. Спасибо тебе, добрый человек, — старик поклонился Нечаеву, — ты помог нам радостную усладу сердцу доставить.
