Антон Чижъ - Камуфлет
— И зачем ему голову в петлю совать?
— Камуфлет хотел произвести. За которым скрыта особая цель.
— Ну, да, наследство Одоленского…
— Новая заря России, — удивительно серьезно сказал Ванзаров. — Объединить старую и новую кровь. Вот ради чего умирали Менфиков, Выгодский и сам князь. Да и Берс тоже. А кража наследства — это чуфь… Все удивительно просто. Как карточка пациента у доктора Звягинцева. Но я бы и теперь ходил на веревочке, если бы с вафим талантом не разыскал птичку.
В кабинете распахнулась дверь, как обычно решительно вошел Джуранский. Судя по хмурому виду и шевелению усиков, Мечислав Николаевич был чем-то озабочен.
Оказалось, он блестяще решил загадку воскресшего князя. Городовые, дежурившие на Литейном и Бассейной заметили, куда двигался мотор. А сам механизм обнаружили с выключенным двигателем на Надеждинской. На сидение лежала кожаная куртка, шлем с очками и перчатки с крагами. Водитель попросту скинул одежку и ушел проходными дворами. Простой, но ловкий обман.
Джуранский с брезгливой миной разложил вещественные улики.
Даже беглого осмотра хватило, чтобы установить: вещи принадлежали, без сомнения, Одоленскому. Их всего лишь одолжили. Вот, зачем модный костюм пропал из особняка!
— Прекрасно, Мечислав Николаевич, результат великолепный, — подбодрил Ванзаров. — Отчего мрачны?
— Филеры от мастерской Кортмана прислали донесение: птичка упорхнула.
— Упустили?!
— Никак нет, провели до конца.
— Так что тревожит?
— Я проверил донесение… Двое агентов вели… Ошибки быть не может…
— Ротмистр, позвольте угадать… — Родион Георгиевич погладил череп Сократа. — Филеры видели, как птичку привезли… в «охранку». Ведь так?
Джуранский уставился на начальника с плохо скрываемым удивлением.
— Нет! — решительно отрезал он.
Коллежский советник оставил бюст древнего грека, призадумался и с некоторым сомнением спросил:
— Неужто в Министерство Императорского Двора?
— Никак нет!
— Могу ли знать…
— В приют.
— Куда?!
— В Никольский женский сиротский институт! — отчеканил Джуранский. — Один филер на Обводном канале остался, присматривает за главным входом. Так я еще двоих послал.
Вот это действительно сюрприз. Серебряный феникс прилетел вечером туда, где еще днем томились дочурки. Какая, однако, неожиданная, но любопытная случайность.
Из походного саквояжа явилась фляжка шустовского.
— За логику Сократа! — провозгласил Аполлон Григорьевич, изрядным глотком облегчив емкость, и добавил с ехидной ухмылкой: — Верю в нее даже в минуту горестных поражений, да!
Ванзаров отказался поддержать и захлопнул створки окна.
— Пора! — решительно заявил он.
— Да, к актрисам поздно, пойду упаду на подушку. — Лебедев со вкусом потянулся.
Внезапно Родион Георгиевич выхватил из брючного кармана браунинг, лихо отщелкнул обойму, проверил, заткнул оружие за пояс, как заядлый революционный боевик или тать с большой дороги, и скомандовал:
— Ротмистр, за мной.
— Куда еще? — поразился Лебедев. — Сирот пугать на ночь глядя?
— Восстановим попранную честь сократовой логики.
— Это пистолетом-то?!
— Когда главное оружие чиновника сыскной полиции дает сбой… — Ванзаров выразительно постучал себя по лбу, — на выручку приходит иное.
Августа 9 дня, ближе к полуночи, прохладно, ветер
Ресторан «Дононъ», Набережная реки Мойки, 24
Иному чиновнику не позволено являться в министерском сюртуке в место публичных развлечений. На это имеются строгие распорядки: для частного визита, не означенного официальным приемом, извольте надеть фрак. Никаких отговорок. А старомодный силуэт костюма в роскошном заведении — вовсе моветон. Однако метрдотель был кое-чем обязан господину Ванзарову и потому взялся лично проводить господ.
Идя по роскошному залу одного из лучших ресторанов империи, Родион Георгиевич старался не замечать косых взглядов и наглых смешек. Главное, чтоб Джуранский не потерял душевного спокойствия по причине неподобающей одежды.
Мэтр приблизился к столику рядом с портьерой, разделявшей другой зал, и с поклоном испросил разрешения побеспокоить. Господин в отменном фраке быстро обернулся.
— Что вы тут делаете? — резко спросил он.
— Позвольте составить компанию, — скорее приказал Ванзаров.
Господин во фраке указал на стул, рядом с которым свисала портьера:
— Как нашли?
— У вас разговорчивый денфик, господин полковник.
— А это кто?
Родион Георгиевич представил своего помощника и освободил мэтра от повинности раскрывать меню.
— Советую быть осторожным. — Хозяин стола особо громко обозначил неприязнь. — Я вас слушаю.
— Нет, Иван Алексеевич, теперь слуфаю я, — мягко поправил Ванзаров.
— Извольте. — Ягужинский налил себе рюмку водки. — Отстранен от должности. Не допущен во дворец. В отставку не подам из принципа. Посему ожидаю перевода в глухомань. Благодарить могу вас. Заодно примите поздравления. Клубок распутали. Убийца найден. Империя спасена. Стали фаворитом Фредерикса. Карьера идет резко ввысь. Мы в вас не ошиблись. Достаточно?
И полковник залил горе чистейшей «Смирновской». Ванзаров понимающе выждал и сказал:
— Благодарностей вафих не принимаю никак. К тому же убийца не найден. Знаете не хуже меня.
Ягужинский усмехнулся:
— Неужто самого Старика провели?
— Опять не про меня честь… Автор опасных посланий и мифического обфества действительно найден. Но он мелкая пефка, марионетка. Настояфий талант, им руководивфий, до сих пор в тени. Имею полное право заявить: убийца не разоблачен. Но уже известен. Я даже знаю, где он сейчас находится.
— Да? — Полковник во фраке снова наполнил рюмку. — И где же?
— Передо мной.
Рука с хрусталем замерла, не достигнув вожделенной цели, Ягужинский уставился на коллежского советника:
— С ума сошли? Успех в голову ударил?
— Никак нет, господин начальник дворцовой стражи. — Родион Георгиевич жестом предложил отпустить «беленькую» с миром. — Готов доказать в считанные минуты.
Иван Алексеевич глотнул обжигающий напиток как воду, не закусывая, возбудив тень удивления ротмистра, и громким голосом сказал:
— Попробуйте. Только поторопитесь.
— В понедельник утром кто-то наведался в особняк князя, чтобы подобрать все бумаги. Обыск провели тфательно. Но вот незадача — на полу, оставили дневник Одоленского. И не просто какие-то записки для дуфи, а календарь визитов. Записей за год всего две, да и те с детским фифром. Одна про день «X», а вторая — анаграмма стряпчего. Стоило дернуть за эту ниточку, как выискался некто Выгодский, составивфий новое завефание князя и случайно взорвавфийся от сигары.
— И что?
— Так ведь обыск вы делали. Дом опечатан, на улице — вафи филеры. А печать с двери не сорвана. Вернее, новая. Значит, подбросили улику намеренно. Простейфая логика. Далее — Менфиков. Вы, конечно, гневались, когда увидали тело помофника, сверкали праведным гневом. Но что в итоге? А то, что всех слуг выгнали из особняка. Зачем такая строгость? А чтоб доступ был свободный к мотору Одоленского. Сарай, где чудо техники хранится, на улицу выходит. Открывай да забирай. Никто не помефает. Одежку водителя при обыске позаимствовали. Для чего мотор? А чтоб в маскарадном костюме переехать несчастного Берса.
Ягужинский поправил бабочку и громко сказал:
— Вам пора уходить.
За портьерой произошло легкое движение, словно кто-то аккуратно встал. Но внезапно грянувший оркестр заглушил шорох.
— Остались суфие мелочи. — Ванзаров покосился на ротмистра: помощник изготовился к прыжку тигра. — Первая: смерть князя произвела на вас куда меньфее впечатление, чем могла. Почему? Логика такова: знали про нее значительно раньфе меня. Вторая: «живая картина». Как увидели фото, так по-настояфему испугались, даже скрыть не могли. Почему? А потому что появилась она без вафего ведома. Но с ней другая незадача выфла. Сначала отказались рассказывать, что за юнофа предстал в неглиже, а вчера эдак спокойно узнали, что он в морге. Теперь третья. Увольте, но не могу поверить, что начальник дворцовой стражи не сравнил простые факты: дежурства Менфикова и появление писем. Все-таки помофник, доверенное лицо. Исходя из посылок, получаем настояфего убийцу. Остался последний вопрос: зачем весь этот камуфлет?
Господин полковник преспокойно открыл коробку дорогих сигарок, не торопясь надкусил, прикурил от редкостной игрушки — бензиновой зажигалки и выпустил облако дыма:
— Это все? — осведомился он.
Родион Георгиевич выждал, пока сигарка прогорит опасный срок, и с исключительным доброжелательством спросил:
