KnigaRead.com/

Борис Акунин - Пелагия и чёрный монах

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Борис Акунин, "Пелагия и чёрный монах" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Ну, первый из тихих дней, последовавший за ночью, когда Полину Андреевну сначала чуть не утопили, а затем чуть не обесчестили, не в счёт — его, можно сказать, не было. После ванны, массажа и расслабляющего нервы укола страдалица проспала чуть не сутки и в пансион воротилась лишь на следующее утро, посвежевшая и окрепшая.

Посмотрелась в туалетное зеркало. Увидела, что отметина на лице уже не багрово-синяя, а просто синяя. Так нарекла и весь тот день.

В «синий» день, пополудни, Полина Андреевна в павильоне переоделась в послушническое облачение (которое вместе с прочими вещами благополучно провалялось на полу с самого позавчерашнего вечера), то и дело поневоле оглядываясь на мрачные силуэты автоматов.

Оттуда худенький низкорослый монашек отправился к Постной косе — дожидаться лодочника. Брат Клеопа появился вовремя, ровно в три часа, и, увидев Пелагия, очень обрадовался — не столько самому послушнику, сколько предвкушаемому бакшишу. Сам спросил деловито:

— Ну что, нынче поплывёшь или как? Рука-то всё болит. — И подмигнул.

Получил рублевик, рассказал, как вчера утром отвозил старца Илария на Окольний, как двое схимников встретили нового собрата: один молча облобызал — то есть, стало быть, ткнулся куколем в куколь, а схиигумен громко провозгласил: «Твоя суть небеса, Феогноста.»

— Почему «Феогноста»? — удивился Пелагий. — Ведь святого отца зовут Иларий?

— Я и сам вначале не уразумел. Думал, Израиль совсем немощен стал, в именах путается. Это у него соскитников так звали, Феогност и Давид. Но когда отцу эконому слова схиигумена передал с этим своим рассуждением, тот меня за непочтительность разбранил и смысл растолковал. Первые-то три слова — «Твоя суть небеса» — уставные, сулящие царствие небесное, из псалома Ефамова. Так скитоначальник всегда нового схимника встречать должен. А последнее слово вольное, от себя, для монастырских ушей предназначенное. Отец эконом сказал, что старец нас извещает, кто из братии на небеса восшёл. Не Давид, значит, а Феогност.

Пелагий подумал немного.

— Отче, вы ж давно лодочником. И прошлого схимника тоже, надо полагать, на остров возили?

— На Пасху, старца Давида. А перед тем, в прошлый год на Успенье, старца Феогноста. Допрежь того старца Амфилохия, перед ним Геронтия… Или, погоди, Агапита? Нет, Геронтия… Много я их, заступников наших, переправил, всех не упомнишь.

— Так схиигумен, наверно, всякий раз нового старца так встречал — про усопшего сообщая. Вы просто запамятовали.

— Ничего я не запамятовал! — осердился брат Клеопа. — «Твоя суть небеса» помню, было. А имени после того никогда не называл. Это уж после, по всяким околичностям проясняется, кто из отшельников душу Господу воротил. Для нас, живых, они все и так уж упокойники, братией отпетые и в Прощальную часовню препровождённые. Мог бы и не говорить Израиль. Видно, скорую кончину чует, сердцем размягчел.

Поплыли на остров: Клеопа на одном весле, Пелагий на другом.

Вышел им навстречу старец Израиль, принял привезённое, передал нарезанные со вчерашнего чётки, сказал:

— Вострепета Давиду сердце его смутна.

Пелагию показалось, что последнее слово схиигумен будто бы медленнее и громче произнёс и смотрел при этом не на Клеопу, а на его юного помощника, хотя поди разбери, через дырки-то.

Едва отплыли, послушник тихонько спросил:

— Что это он изрёк-то? В толк не возьму.

— «Вострепета Давиду сердце его» — это про старца Давида. Видно, тот сызнова сердцем хворает. Как Давид в скит определился, схиигумен часто стал из Первой книги Царств речения брать, где про царя Давида многое записано. Имя то же, вот и слову лишнему сбережение. А последнее какое было? «Смутна»? Ну, это пускай отец эконом разгадывает, у него голова большая.

Вот и весь «синий» день. Прочие его происшествия и упоминать незачем — больно уж малозначительны.

* * *

Следующий день был «зелёный». То есть не совсем зелёный, не листвяного цвета, а скорее морской волны — синяк начал густую синеву терять, бледнеть и вроде как подзеленился.

В три часа Пелагий вручил брату Клеопе два полтинника. Поплыли.

Лодочник передал схиигумену для старца Давида лекарство. Израиль взял, подождал чего-то ещё. После тяжело вздохнул и сказал нечто вовсе уж странное, впрямую глядя на рыжего монашка:

— Имеяй ухо да слышит кукулус.

— Что-что? — переспросил Пелагий, когда старец уковылял прочь.

Клеопа пожал плечами.

— «Имеяй ухо да слышит» я разобрал — из «Апокалипсиса» это, хоть и не пойму, к чему сказано, а что он в конце присовокупил, не разобрал. «Ку-ку» какое-то. Видно, прав я был про Израиля-то, зря отец эконом меня невежей ругал. Старец-то того. — Он покрутил пальцем у виска. — Ку-ку кукареку.

Судя по напряжённо сдвинутым бровям, Пелагий придерживался иного мнения, однако спорить не стал, сказал лишь:

— Завтра снова поплывём, ладно?

— Плавай, пока тятькины рублики не перевелись.


Потом был «жёлтый» день — из зелёного повело кровоподтёк в желтизну.

В сей день старец изрёк так:

— Мироварец сими состроит смешение нонфацит.

— Опять по-птичьему, — резюмировал брат Клеопа. — Скоро вовсе на говор птах небесных перейдёт. Эту нелепицу я запоминать не стану, навру отцу эконому что-нибудь.

— Погодите, отче, — встрял Пелагий. — Про мироварца — это, кажется, из книги Иисуса сына Сирахова. «Мироварец» — лекарь, а «смешение» — лекарство, по-учёному микстура. Только вот к чему «нонфацит», не ведаю.

Он несколько раз повторил: «нонфацит», «нонфацит» и умолк, никаких бесед с лодочником больше не вёл. На прощанье сказал:

— До завтра.


А назавтра лицо Полины Андреевны было уже почти совсем пристойным, лишь немножко отсвечивало бледно-палевым. Того же оттенка был и день — мягко-солнечный, с туманной дымкой.

Пелагию так не терпелось поскорей на Окольний, что он всё частил веслом, загребал сильней нужного, из-за чего лодку заворачивало носом. В конце концов за бестолковое усердие получил от брата Клеопы подзатыльник и пыл поумерил.

Схиигумен ждал на берегу. Про микстуру Пелагий, похоже, угадал верно — старец взял бутылочку и кивнул. А сказал послушнику вот что:

— Не печалися здрав есть монакум.

Монашек кивнул, будто именно эти слова и ожидал услышать.

— Ну, слава Господу, вроде болящему получшало, — говорил на обратном пути Клеопа. — Ишь как Давида-то обозвал — «монахум». Чудит святой старец… Что завтра-то, придёшь? — спросил лодочник у странно молчаливого нынче отрока.

Тот как не слышал.

Это, стало быть, было в «бледно-палевый» день, а потом настал день последний, когда всё закончилось.

Столько в этот последний день всякого произошло, что помогай Господь не сбиться и ничего не упустить.

День последний. Утро

Начнём обстоятельно, прямо с утра.

В девятом часу, когда ещё толком не рассвело, с озера донёсся протяжный гудок — это прибыл из Синеозерска пароход «Святой Василиск», с новым капитаном, из наёмных. Госпожа Лисицына к этому времени уже попила кофей и сидела перед зеркалом, с удовольствием разглядывая своё совершенно чистое лицо. Повернётся то так, то этак, всё не нарадуется. Пароходный гудок она слышала, но значения не придала.

А зря.

После унылого, раскатистого сигнала миновал какой-нибудь час, ну, может, чуть больше, и в комнату к Полине Андреевне, которая за это время успела позавтракать, одеться и уже готовилась ехать навещать Бердичевского, постучал монах, келейник архимандрита Виталия.

— Высокопреподобный отец настоятель просит вас к нему пожаловать, — поклонился чернец и вежливо, но непреклонно присовокупил. — Сей же час. Карета ждёт.

На вопросы удивлённой богомолицы отвечал уклончиво. Можно сказать, вовсе не отвечал — так, одними междометиями. Но по виду посланца Лисицына предположила, что в монастыре стряслось что-нибудь необычайное.

Не хочет говорить — не нужно.

Поколебавшись, брать ли с собой саквояж, всё же оставила. Ехать в монастырь с оружием смертоубийства сочла кощунством. В убережение от любопытной прислуги замотала револьвер в кружевные панталончики и засунула на самое дно. Поможет ли, нет — Бог весть.

Доехали быстро, в десять минут.

Выйдя из экипажа и оглядев монастырский двор, Полина Андреевна удостоверилась: точно, стряслось.

Монахи не ходили степенно, уточкой, как в обыкновенное время, а бегали. Кто мёл и без того чистую мостовую, кто тащил куда-то перины и подушки, а удивительнее всего было видеть, как в соборную церковь протрусили, подобрав рясы, певчие архимандритова хора во главе с пузатым и важным регентом.

Что за чудеса!

Провожатый повёл даму не в настоятельские палаты, а в архиерейские, которые предназначались для наиважнейших гостей и в обычное время пустовали. Тут в сердце Полины Андреевны что-то шевельнулось, некоторое предчувствие, но сразу же было подавлено как несбыточное и чреватое разочарованием.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*