Далия Трускиновская - Скрипка некроманта
— Может быть, мне вернуться к Пинелли и Бенцони, пока они не уехали? — спросил Маликульмульк, не глядя на Паррота. — Кстати, я даже не знаю, когда собираются в дорогу Риенци и Сильвани.
— Есть вероятность, что знак подала Пинелли, поэтому с женщинами об этом лучше не говорить. А мужчины слонялись по гостиным и не смогут вспомнить своих встреч и перемещений. Вряд ли они обращали внимание на Манчини и Никколо, — сказал Паррот. — При старике находился только мальчик. Если я правильно понял, то они не расставались. Значит, его и нужно спрашивать. Если только он с перепугу не откажется отвечать.
— Это верно, — согласился Давид Иероним. — И очень хорошо, что он теперь в замке, где старый Манчини не сможет помешать. Но важно, чтобы он вам доверился. Вы ведь уже говорили с ним?
Маликульмульк задумался.
— Хоть доброе слово ему сказали? Похвалили за игру? — стал подсказывать Гриндель. — Предложили угощение?
— Или у меня в голове все помутилось, а память изменила, как театральная девка, или же это дивное дитя за все время, что провело в замке, не произнесло ни единого слова! — воскликнул Маликульмульк. — Ей-Богу, я не помню, чтобы он говорил! Старик — тот ораторствовал почище Цицерона!
— Немой скрипач? — недоверчиво спросил Паррот. — Что-то я про такое не слыхивал.
— Отчего нет? — возразил Давид Иероним. — Вот глухой скрипач — это было бы странно. А речь музыканту, если вдуматься, и ни к чему.
— Она ему действительно не нужна — он все чувства способен передать своим смычком… — сказав это, Маликульмульк затосковал: он не был завистлив, но мастерство Никколо Манчини смутило его душу, невольно родился вечный вопрос: «Господи, отчего — ему, отчего не мне?..»
— О чувствах поговорим, когда найдется ваша адская скрипка, — одернул его Паррот. — Мальчик, стало быть, молчал. Мог он молчать от смущения?
— Нет, он, кажется, не застенчив. Когда княгиня предложила ему сыграть с листа, он совершенно не смутился.
— А что он играл? — заинтересовался Гриндель.
— Разве это имеет значение? — удивился Паррот.
— Извольте — мне прислали из столицы ноты, дуэт для скрипки и пианофорте, сочинение госпожи Майер-Скиатти, — из чувства противоречия сказал Маликульмульк. Иногда правильность рассуждений Паррота раздражала его, и с этим он уж не мог ничего поделать.
— Значит, кто-то играл вместе с мальчиком? — спросил Давид Иероним. — Повезло же тому дилетанту!
— Это была дама, живущая в замке… — Маликульмульк вдруг вспомнил взволнованное лицо Екатерины Николаевны и комплимент старого Манчини, прозвучавший в памяти почему-то на итальянском языке, словно там угнездился крошечный и чересчур старательный переводчик.
— И как она справилась?
— В меру своих способностей.
— Я от музыки далек, уроки мне впрок не пошли, — сказал Гриндель. — Но мне кажется, что музыканты, прежде чем играть вместе, должны о чем-то сговариваться, глядя в ноты.
— Нет, они не сговаривались, хотя дама беспокоилась… Только старик Манчини сказал сыну по-итальянски, что требуется…
— Послушайте, Крылов, может ли такое быть, что мальчик знает лишь итальянский язык? — спросил Паррот. — Если так — то его молчание объясняется очень просто! Вспомните, произнес ли он при вас хоть слово на ином языке!
— Отчего это так для вас важно?
— Оттого, что ваш старый черт мог в присутствии мальчика лгать сколько угодно, а тот не помешал бы ему даже взглядом.
— Верно! — воскликнул Давид Иероним. — Это значит — все, что говорил Манчини, нуждается в особливой проверке. Все, понимаете?
— О мой Бог! Как вы себе представляете сию проверку? — спросил озадаченный Маликульмульк. — На приеме было множество гостей, слуги носились как угорелые. Прошло время — никто ничего уже не вспомнит.
— Прежде всего нужно допросить итальянцев. Ведь, согласитесь, в той части замка, где для них отвели комнаты, посторонние не появлялись — разве что поклонники певиц, — сказал Паррот. — Пока эти господа не укатили из Риги, нужно с ними побеседовать, да построже.
— Погодите… Я впервые увидел Никколо в Доме Черноголовых. Тогда витийствовал старик Манчини, мальчик сидел у печки и молчал. Потом… потом тоже, в замке, то есть… Когда гости говорили ему комплименты, кланялся и отвечал «грацие», то есть по-итальянски… Да! Одно слово он мне сказал! Два слова! «Арриведерчи, синьор»!..
И тут Маликульмульк вспомнил то ощущение, что мелькнуло, когда он разговаривал о Никколо с фон Димшицем. Речь шла о том, что мальчик бы просто не понял просьбы поиграть на расстроенной скрипке. Не понял! Где-то в глубине души Маликульмульк знал, что дивное дитя не все разумеет в окружающем мире. Но до словесно оформленной мысли это понимание не доросло. Стало даже обидно: отчего Паррот, отчего не я додумался? Отчего — Паррот, который лишь издали видел скрипача? Чем мыслительные способности физика отличаются от мыслительных способностей философа?..
— Так я и думал. Вот что, Крылов, вам надо сесть и припомнить все, что говорил в присутствии мальчика синьор Манчини. Припомнить и записать. Мы будем исходить в умопостроениях из того, что все это — ложь.
— Записать? — Маликульмульк даже растерялся от такого предложения, очень похожего на приказ.
— Да. Это же ваше ремесло — записывать разговоры. Глядишь, пригодится.
Маликульмульк надулся — ему не понравилось, как Паррот представляет себе труд драматурга.
— Карл Готлиб, принеси, пожалуйста, для герра Крылова сверху бумагу и чернильницу с пером, — попросил ученика Давид Иероним.
— Пишите, а мы, Давид Иероним, займемся с тобой морковью.
В нарочно изготовленном штативе стояло шесть длинных морковок. У каждой сверху было выдолблено отверстие, из отверстия торчала тонкая стеклянная трубка. Физик с химиком опять взялись колдовать, а Маликульмульк, которому любезно, но настойчиво была уложена под нос бумага, задумался. Опять вспоминать все то же — такая морока…
— Стало быть, ложь… — проворчал он. — Ин ладно…
Через четверть часа Парроту была подана бумага такого содержания:
«Оба Манчини после выступления не оставались в гостиных, чтобы гости могли полюбоваться на скрипку. Гости их сиятельств не уговаривали Никколо сыграть еще. Старик не забеспокоился о том, что мальчик устал, и не предложил ему отнести скрипку в комнату. Они, идя в комнату, не видели, как из соседнего помещения выходят собравшиеся в гостиницу музыканты из квартета и, соответственно, не видели пьяного Баретти. Они не прятали футляр со скрипкой за горой шуб. Они не возвращались в гостиную и не уговаривались там с певцами, чтобы вместе ехать в „Лондон“. Они все вместе, вчетвером, не обнаружили под шубами пустой футляр…»
Прочитав это сочинение, Паррот долго смотрел на Маликульмулька, при этом рот его слегка кривился и философ явственно слышал тихое фырканье.
— Вы как мои разбойники, — сказал Паррот. — Иногда их за учебу не усадишь, но если ради какой-то проказы нужно повторить пройденное — трудятся как пчелки. Коли вы таким образом подошли к делу — извольте. Давид Иероним, похоже, сегодня мы уже не поработаем.
— Это хорошо, потому что я обещал сменить герра Струве, — ответил Гриндель, снимая белый фартук. — Но несколько минут у меня найдется.
— Итак — оба Манчини после выступления не оставались в гостиных; это вы погорячились, вы сами их там видели. Старик не забеспокоился о здоровье мальчика — это похоже на правду. А скорее — он обменялся взглядами с Брискорном. Они не видели квартета и пьяного Баретти… вот это, сдается, верная ниточка… Не прятали футляр — нет, прятали, потому что это вранье слишком легко проверить. Не возвращались в гостиные — нет, все же возвращались, старику нужно было все время быть на людях и отсутствовать в комнате, когда туда войдет Брискорн… Так. Вывод — нужно как следует потолковать с обоими певцами. С ними Манчини уговаривался об отъезде, они были свидетелями того, как он открыл пустой футляр. Нужна последовательность событий с точностью до минуты. Возможно, кто-то из них видел, как старик подает знак Брискорну. А скорее всего — видел это несчастный Баретти…
— Но он уже тогда был порядком пьян.
— Это все нужно проверить, понимаете? Вы — литератор, а я — физик, мне нужен график. Нужна точная последовательность событий.
— А что она может нам дать? — спросил Гриндель.
— Других соучастников. Это может оказаться не старик Манчини, а кто-то из квартета. Тот же Баретти, которому нетрудно было притвориться пьяным как свинья.
— Но тогда получается, что его убил Брискорн! — чуть ли не хором закричали Маликульмульк и Гриндель.
— Брискорн мог в это время преспокойно пить жженку в Цитадели, в компании других офицеров. Он не первый год живет в Риге и мог обзавестись самыми неожиданными знакомствами. Вот всего лишь одна возможность — он инженерный полковник, он должен заниматься восстановлением укреплений весной и осенью, после каждого наводнения; для этого не только употребляются гарнизонные солдаты, но нанимаются рабочие из предместий, с которыми он несколько дней подряд встречается, разговаривает, платит им деньги.
