Павел Бергер - Кавалер багряного ордена
31
Нотариус Мазур орал. Пренебрегши советом доктора Борменталя «орать на нивах», делал он это прямо в ухоженном палисаднике Прошкина. Крики нотариуса разносились по окрестностям и могли привлечь излишнее внимание соседей…
Не будь доктор и нотариус людьми старой «образованной» закваски, их моральное противостояние давно переросло бы в прозаическое рукоприкладство. Чтобы не позволить этим благородным людям обнажить низменные стороны души, Прошкин молнией вылетел во двор и затолкал шумную компанию в дом, еле успев на ходу застегнуть верхнюю пуговичку гимнастерки: лишний раз позориться перед вышколенным Мазуром ему не хотелось. Сияющие ботинки Евгения Аверьяновича снова поставили Прошкина в тупик. Ведь нотариус — кем бы он ни был при царском режиме — сейчас перемещался пешим порядком по тем же густо присыпанным летней пылью Н-ским улочкам, что и сам Прошкин, сапоги которого, несмотря на титанические усилия, уже через несколько шагов укрывала сероватая дымка.
Мазур, поморщившись, стряхнул со стола в гостиной воображаемые крошки при помощи белого шелкового платка, возложил на подготовленное таким образом место папку с вензелем и принялся отчитывать Прошкина:
— Николай Павлович, я очень обеспокоен состоянием работы вашего ведомства! Более того, я даже убежден, что вам как доверенному лицу гражданина Баева нужно жалобу подать — или как правильно назвать документ, указывающий на недостатки в деятельности ваших коллег?
— Рапорт, — подсказал Прошкин, совершенно не понимая, куда клонит нервный нотариус и зачем ему понадобилась массовка в виде Леши и доктора.
— Рапорт так рапорт, — согласился Мазур, — но оставлять такие вопиющие факты без внимания ни в коем случае не следует! Вот, полюбопытствуйте!
Нотариус вытащил из папки и передал Прошкину вожделенный документ — свидетельство о смерти Деева Дмитрия Алексеевича. Документ этот содержал факты действительно вопиющие! Не потому, что в нем прямо указывалось: «На момент осмотра можно считать биологическую смерть наступившей от восемнадцати до двадцати часов назад». И даже не потому, что в качестве причины смерти фигурировал именно «рассеянный склероз». А в силу подписи лица, констатировавшего факт смерти товарища Деева. Заключение о смерти и медицинских причинах, ее повлекших, было сделано специалистом по фамилии Борменталь Г. В.!
От такой новости Прошкин совершенно опешил. И, пытаясь скрыть эмоции, склонился над столом, вытащил чистый листок и чернильницу с пером, а потом попросил доктора Борменталя:
— Георгий Владимирович, распишитесь, будьте добры…
— К чему это домашнее расследование, Николай Павлович! — вспылил Борменталь. — Можно подумать, я какой-то злодей из оперетты! Освидетельствование трупа действительно производилось мной, и подпись тут тоже — моя. Хотя мне совершенно непонятна иррациональная реакция товарища Мазура на содержание этого документа! Уж вы-то, Евгений Аверьянович, или как вас следует теперь величать, совершенно ни-ка-ко-го отношения к этому происшествию не имеете! Да и Николай Павлович, в общем-то, тоже…
— Ошибаетесь — оба имеем, и самое непосредственное! Николай Павлович — поверенный товарища Баева, уполномоченный блюсти его интересы! Я же — должностное лицо, да и просто гражданин, в конце концов! И как гражданин я потрясен тем, как вы могли никого не уведомить! — Мазур отодвинул на середину комнаты стул и, совершено следовательским жестом взяв Борменталя за плечи, резко усадил на него.
— А кого мне, по-вашему, должно было уведомить? Дать объявление в газету «Новости советской медицины»? Написать письмо товарищу Калинину? Бегом бежать в районное НКВД? Да и о чем, собственно, я мог написать? Что констатировал смерть человеческой особи, причиной каковой явился рассеянный склероз… Покойного вполне могли звать Дмитрием Алексеевичем, готов допустить даже, что его фамилия была Деев… Ведь у трупов нет привычки представляться патологоанатомам! — в своей обычно ироничной манере попытался оправдаться Борменталь.
Такое завидное присутствие духа было достойно уважения, поскольку доктор, неудобно сидевший на стуле среди пустого пространства, оказался в весьма уязвимой позиции: за спиной у него маячил враждебно настроенный Мазур, а напротив стоял Прошкин и вся эта дислокация сильно напоминала «допрос с пристрастием» в царской охранке. Чтобы устранить подобные недопустимые в отношении советского УГБ ассоциации, Прошкин, уже начавший догадываться о подоплеке происходящего, как можно дружелюбнее обратился, но вовсе не к Борменталю, а к самому Мазуру:
— Евгений Аверьянович, на каком основании вы сделали вывод, что лицо, смерть которого констатировал товарищ Борменталь, не являлось Деевым Дмитрием Алексеевичем?
— Извольте. У меня есть веские основания для этого! Некогда Дмитрий Алексеевич получил ранение холодным оружием, достаточно серьезное. От этого ранения у него остался шрам — на плече и в правой части груди. В протоколе осмотра — он прилагается к заключению о смерти — о шраме ни слова! — дотошный нотариус передал Прошкину протокол осмотра, в котором действительно не было ни слова о шраме. — Но Георгий Владимирович, как компетентный медицинский специалист, не мог упустить подобной детали при осмотре трупа. А как человек, некогда способствовавший исцелению раны, породившей шрам, должен был сделать выводы об идентичности тела!
— Да и без шрама понятно было, что это не Дмитрий… Во всяком случае, не тот Дмитрий Алексеевич Деев, с которым я имел счастье быть знакомым некоторое время, — понуро признался Борменталь. — К тому же, согласитесь, несколько странно, когда тело перевозят для констатации смерти из одной больницы в другую, да еще и в такую, где ни морга, ни патологоанатома нет! Привозят, заметьте, почти через сутки после биологической смерти, да еще и в полной армейской форме командира дивизии…
Прошкин, огорошенный потоком новой информации, хотел по кабинетной привычке присесть прямо на стол, как часто делал во время настоящих допросов, но вспомнил, что сидеть на обеденном столе — плохая примета, сулящая неприятности по работе, пододвинул к себе второй стул и устроился на нем верхом, развернув спинкой вперед.
— Действительно, Георгий Владимирович, если вы были совершенно уверены, что этот труп не является трупом комдива Деева, не следовало замалчивать такую важную для многих информацию…
Борменталь одарил Прошкина исполненным глубокого презрения взглядом:
— Товарищ Баев — истероидная личность. Классическая стафизагрия, если производить классификацию в соответствии с типами гомеопатических препаратов. Душевный комфорт для подобных персон недостижим в принципе, так что, Николай Павлович, вы совершенно напрасно так сильно печетесь о своем доверителе, или кем там вам приходится наш дражайший Александр Дмитриевич. Будьте совершенно спокойны. Он знает.
— Знает? — усомнился Прошкин.
— Откуда он может знать? — возмутился Мазур.
— От социума. Или, по-марксистки выражаясь, от прогрессивной общественности…
Прошкин с трудом подавлял в себе идущее вразрез с законностью желание отвесить доктору-шутнику полновесную оплеуху и, случайно встретившись взглядом с Мазуром, понял, что нотариус борется с таким же, разве что несколько облагороженным — в силу дворянского воспитания, — агрессивным чувством. Поэтому совершенно не удивился бы, извлеки сейчас Евгений Аверьянович из объемистой папки старую добрую нагайку. Но нотариус, как того и требовала его профессия, вытащил из папки еще один документ — увесистый, потрепанный, с множеством закладок и вклеек том, озаглавленный «История болезни Деева Дмитрия Алексеевича».
История болезни товарища ДееваВ средине апреля доктора медицины, специалиста в области маниакальных психозов, представляющих социальную опасность, Георгия Владимировича Борменталя пригласил главный врач психиатрической клиники, где Борменталь успешно практиковал. И попросил об услуге. Нет, не о личной. Об услуге — главврач скосил глаза куда-то в сторону потолка, понизил голос и прошептал: «Компетентным органам». Георгий Владимирович без колебаний согласился: в силу его научной специализации роль эксперта ему приходилось исполнять регулярно — и в связи с повторяющимися однотипными насильственными смертями, и при необходимости оценить степень вменяемости задержанных и подозреваемых.
Но сейчас речь шла совершенно об ином: нужно было подтвердить смерть некоего высокопоставленного военачальника и по возможности установить ее причину. Ни первое, ни второе не составило для опытного клинициста, каковым являлся Георгий Владимирович, особого труда: тело принадлежало человеку, скончавшемуся от восемнадцати до двадцати часов назад вследствие прогрессирующего рассеянного склероза.
