Светлана Гончаренко - Уйти красиво и с деньгами
От Фрязиных Лиза домой не пошла, постучалась в окошко к Пшежецким. Никто не отозвался. Лиза вошла во двор, поднялась на крыльцо, стукнула уже в дверь:
– Антония Казимировна! Кася!
Мать и дочь обе были дома. Выглянул в переднюю и ксендз Баранек с бумагами в руках и в очках на небольшом серьезном носу. Лиза вежливо улыбнулась:
– Простите, но мне минутку нужно поговорить с Касей.
Каша вышла на крыльцо, сгорая от любопытства.
– Пойдем куда-нибудь в укромное местечко, – шепнула ей Лиза. – Туда, где никто не бывает и никто нас не услышит.
Каша кивнула. Она повела Лизу за дом и за дровяной сарай, в густые кусты акации, облепленные паутиной. Там стояла кургузая некрашеная скамеечка, совершенно замаскированная досками и старой клеенкой. Конечно, у Каши должно было быть именно такое потайное, сплетенное из сора гнездо в самом глухом углу. Наверное, здесь она читала Зосин дневник и обдумывала, куда лучше ударить, чтоб убить наверное. А может, мечтала об Адаме и о безумной страсти. Не слишком здесь было живописно – но ведь жилы себе она вообще резала в нужнике!
– Ты что-то узнала, Одинцова? – по-деловому спросила Каша.
– Нет. А ты?
Каша отрицательно потрясла своей рыжей головой.
– Ничего не вышло! – сказала она. – Варнавин-Бельский уехал. Вот досада! Он гастролирует сейчас в Семипалатинске и Верном – туда к нему не подберешься. А ведь у него такие ручищи, что… Помнишь, как он Дездемону душил? И белый цветок на нее бросил, только не настоящий, а из тафты…
– Не говори глупостей, – прервала Лиза. – Варнавин не мог убить: его, я знаю, тогда даже в городе не было. Живет он нараспашку – если б у него деньги Зосины появились, все бы заметили. И венчаться они не могли – Варнавин у нас только с прошлого сезона, а до этого в Пензе играл. Выбрось его из головы! Лучше покажи мне свой крестик – тот, Зосин.
Каша пожала плечами, но крестик показала. Лиза потрогала кровавые рубины, тусклые бриллиантики. Похожи!
– Ты слышала когда-нибудь о кресте Боны Сфорца?
– Нет, – призналась Каша. – О кресте – нет.
– А Бона кто такая?
– Бона Сфорца?[15] Это польская королева. Она была из Италии родом, из Милана. Мощная историческая личность эпохи Ренессанса.
– Как интересно, – вяло восхитилась Лиза.
– Знаешь, у меня есть ее гравированный портрет. Работа, конечно, современная, но пан Матейко[16] удивительно чувствовал дух старины!
– Как и пан Сенкевич. Они оба мне не подходят, – вздохнула Лиза.
Однако вдохновенная патриотка Каша уже помчалась в дом. Через несколько минут вернулась с увесистой книгой на польском, страницы которой пестрели частым штакетником W и перечеркнутыми L. Бедная
Зося! Эти непривычные буквы напомнили Лизе о ней и ее дневнике.
В Кашиной книге действительно было полно гравюр. На них деревянно подбоченивались какие-то усачи с бритыми затылками, а дамы в воротниках-блюдцах держали в руках розочки и кружевные утиральники. Лишь несколько гравюр, сделанных с позднейших картин, выглядели поживее, в том числе и кудрявая, надутая, с театральным выкатом глаз королева Бона – рисунок пана Матейко.
Такая Бона ничуть не интересовала Лизу. Зато изображение другой дамы заставило вздрогнуть. Эта особа была старая, с пристальным жабьим взглядом, в черном глухом платье и белой накидке.
– А это кто? – вскрикнула Лиза.
– Тоже королева, Анна Ягеллонка[17]. Это дочь Боны. Ее мужьями были знаменитые…
– Ну их! Посмотри-ка сюда!
Пальцем Лиза показала на единственное украшение, висевшее на груди королевы. Каша присмотрелась и обеими руками схватилась за свое собственное, окруженное сиротскими кружавчиками горло:
– Матка Боска!
– То-то! – торжествовала Лиза.
Каша снова вытащила наружу тяжелый крест с тусклыми кровавыми рубинами. Она не могла поверить своим глазам. Вот так Зосин сувенир!
– Нет, это не может быть тот же самый, – шептала Каша.
– Очень даже может. Я думаю, этот крест Бона завещала своей жабе-дочке.
– В молодости Анна блистала редкой красотой! – запротестовала Каша.
– Пускай! Главное, этот крест известен как крест Боны. Он был в прошлом году украден в Ковно во время налета на ювелирный магазин Добера.
– Краденый? – содрогнулась Каша. – Но как он мог попасть к Зосе?
Вместо ответа Лиза посоветовала:
– Полистай прошлогодние газеты. Там, начиная с февраля, помещались объявления – владелец, отдавший крест в залог убитому ювелиру, желает вернуть реликвию за большое вознаграждение. Приложена и фотография креста. У тебя могут появиться собственные деньги, если ты его вернешь. Правда, трудно будет объяснить, откуда он у тебя…
Оставив Кашу в полном смятении, Лиза наконец вернулась домой. Анна Терентьевна встретила ее упреками:
– Где это ты так растрепалась? У хорошо воспитанной девушки может быть очень скромное платье, хоть ситцевое, но прическа всегда должна быть безупречна.
Лиза не стала оправдываться. Она лишь искоса глянула на новую коробку конфет, водруженную на теткин столик.
– Какая громадина! – искренне изумилась Лиза. – Тут фунта три шоколада. Если я сразу все съем, не доживу до утра. Давно Пианович заезжал?
Она решила ничего не говорить о встрече с Аделаидой Петровной.
– Не зови его Пиановичем! Это лишено той капли нежности, на которую вправе как жених рассчитывать Игнатий Феликсович, – сказала тетя Анюта. – Лучше – Игнатий. Это и не холодно, и не слишком интимно.
– Пушкина жена звала Пушкиным, – огрызнулась Лиза.
– И чем все это кончилось? Кстати, ты не ответила на мой вопрос. Я очень жалею, что отпустила тебя к Фрязиным! Игнатий Феликсович на два дня уехал по делам в Новониколаевск и очень хотел с тобой проститься. Цветы у тебя в комнате. Иди оцени, какая прелесть.
Прежде чем подняться к себе, Лиза заглянула к отцу. Павел Терентьевич спал. Настоящий больной: на столике ряды склянок с желтыми аптечными ярлыками, полстакана недопитого чаю, смятые бумажки из-под порошков. Лицо худое, виски ввалились. Закрытые глаза в синих ямах глазниц.
Лиза изо всех сил старалась не вспоминать, но слова доктора Фрязина все равно лезли в голову. Нет, отец не может умереть! Он такой веселый! Даже, как все время твердит тетя Анюта, легкомысленный. С такими людьми ничего никогда не случается! Неужели «Виктория» его убила?
В Лизиной комнате стоял букет роз. Они были крупнее и красивее, чем всегда, – бархатные лепестки по краям будто подкрашены малиновым сиропом. В зелени листков белел бумажный уголок. Лиза вытащила визитную карточку адвоката Пиановича. На лоснистой дорогой бумаге, под художественно вытянутыми буквами адреса красовалась приписка: «Бетти, не шали! Пожалеешь. Вечно твой И. П.».
Карточка порхнула в корзину для бумаг.
– Вот тебе! – злорадно прошептала Лиза. – Никаких И. П.! Только И. Р., и тут уж ничего не поделаешь!
17
Гаша была довольно хорошенькая. Непонятно, как ревнивая к чужой красоте Аделаида Петровна ее терпела? Правда, в своем передничке с прошивками Гаша выглядела почти идеальной горничной. Спина у нее была прямая, а ножками в чуть стоптанных, но аккуратных туфельках она перебирала часто-часто. Этот учтивый шаг, умение ловко расставлять чашки и помнить, где кремовый галстучек, что в прошлом году покупался к полосатой блузке, делали Гашу похожей на петербургских и даже французских субреток, тогда как приятельницы Аделаиды Петровны держали девок туповатых и неуклюжих. За французистость Гаше прощался скрипучий голос, кудряшки у ушей и прочие вольности. Она не только пудрилась и правила брови слюнкой, но даже позволяла себе строить глазки некоторым гостям – только не тем, к кому питала слабость сама Аделаида Петровна. В общем, соблюдать приличия Гаша умела.
– Вам от нашей барышни записка, – сообщила она Лизе.
Уйти бы Гаше после этого восвояси своими частыми шажками, но она осталась стоять у крыльца и наблюдала, как Лиза читает – вернее, пожирала Лизино платье въедливым, фотографическим взором страстной щеголихи. Лиза таких взглядов не замечала – привыкла, что ее рассматривают. Взгляды бывали разные. Мужские – робкие, восторженные, жадные, горяче-охотничьи. Взгляды знакомых дам – умильные, жестоко-оценивающие и сладко-завистливые. Незнакомые взгляды часто цеплялись, как репьи, но что делать? Пусть глядят!
Прочитав Мурочкину записку, Лиза сунула ее в карман и, даже не оглянувшись на Гашу, побежала к Фрязиным. Там во дворе вовсю суетились: семейство отбывало в Ушуйск к Сундуковым, двоюродным сестрам доктора и крестным близнецов. Мурочка и Вова, одетые по-дорожному немарко, слонялись по двору и наблюдали за погрузкой корзин и картонок в пролетку, нанятую до вокзала. Увидев Лизу, нервно возликовали.
– Представь, она решила, что в Нетске слишком жарко. Теперь, как ошпаренные, мчимся в Ушуйск, в глушь, – жаловалась Мурочка.
