Эндрю Олвик - Следы апостолов
Приняв укол и выслушав медицинские предписания, пан Бронивецкий выпроводил медсестру за дверь, после чего принял душ, побрился и позвонил Григорию, не обратив внимания на то, что время для звонков было еще слишком ранним.
— Рад вас слышать, — бодро приветствовал его Гриша, который уже час как не спал, размышляя об известных событиях. — Как ваше здоровье? — участливо спросил он.
— Слава Богу, хорошо, — сухо ответил Ежи, спеша начать важный для него разговор. — Дзенькую бардзо. Мне уже лучше.
— Сегодня собирался навестить вас в больнице. Когда это лучше сделать?
— Нет, нет, не стоит, — запротестовал Ежи. — Это лишнее. Дело в том, что я у себя в гостинице. Да, да, утром выписали по моему требованию.
Далее, поддавшись вдруг охватившему его предчувствию успеха, пан Бронивецкий четко и лаконично изложил свою просьбу, не забыв вставить несколько слов о тяжком бремени обстоятельств, неожиданно свалившихся на его несчастную го-лову вдали от дома.
«Как бы эти обстоятельства не приобрели форму молотка», — подумал на другом конце провода Григорий, снова вернувшийся к своим на время оставленным подозрениям.
— Что ж, — сказал он, выдержав паузу, — заходите. Сумма, конечно, немаленькая, но я готов помочь своему польскому другу, который столько сделал для меня.
Обрадованный успехом, пан Бронивецкий принялся горячо благодарить Григория, пересыпая речь превосходными эпитетами.
— Мне кажется, — мягко прервал его собеседник, — вам не стоит сейчас так волноваться. Приходите, я буду дома.
* * *Едва дождавшись обеденного перерыва, Алька позвонила журналистке Кате. Та долго не брала трубку.
«Не случилось бы с ней чего», — думала Алька, кусая от волнения губы. Она уже знала о покушении на Франца Куцего со слов одной из сотрудниц отдела. История подробно обсуждалась в курилке.
Наконец в трубке послышался бодрый голос журналистки.
— Привет! — обрадовалась Алька. — Что там с моей просьбой?
— Все готово, — ответила Катя. — Можем встретиться после работы, часиков в шесть.
— Отлично!
После шести ей надо было идти к Григорию, с которым она договорилась накануне. Искусство требовало жертв. Он должен был позировать ей для портрета. «Ничего, — подумала она, — подождет». Честно говоря, Алька уже жалела, что вызвалась писать этот портрет. Ей было жаль времени и себя, тем более теперь, когда все ее мысли были поглощены Вадимом и этой загадочной историей с убийством, которую она рассматривала как увлекательное приключение, достойное ее непосредственного участия.
— Вот, — сказала Катя, когда они встретились несколько часов спустя все на той же скамейке, протягивая Альке четыре сложенных пополам листа, покрытых мелким бисером букв, — тут все.
— Спасибо! — выпалила Алька, разворачивая листы. — А у Островского все то же? — тут же спросила она, кинув на журналистку тревожный взгляд.
— Не совсем, — ответила та с улыбкой. — В этот раз я записала все подробно, не упустив ничего.
* * *— Будем считать, что мы друг друга поняли, — сказал Островский, похлопав Григория по плечу. — Теперь к Францу, — решил он, глянув на часы. — Если тот в сознании, постараюсь убедить врача разрешить задать ему пару вопросов. Без его показаний слишком много неясностей.
— Считай, как хочешь, — откликнулся Гриша, довольный, что на этот раз разговор окончен в его пользу.
— Вечером еще раз заскочу к тебе. Часиков в восемь, а?
— Это зачем? — насторожился, расслабившийся было Григорий. — Мы же вроде обо всем уже поговорили.
— Нет, Гриша, — покачал головой Островский, — мы только начали разговор, а когда мы его закончим, решать буду я.
— Как хочешь, но сегодня вечером я не могу, — заупрямился собеседник.
— Это почему?
— По кочану, — огрызнулся Григорий. — Встреча у меня. Важная.
— А когда освободишься? — настаивал Вадим, мысленно пытавшийся определить причину резкой перемены настроения собеседника.
— Алевтина придет писать портрет. Мы еще раньше договорились. У нее практика скоро закончится, так что надо торопиться. Я вчера специально в Минск ездил, чтобы купить все необходимое. С ног сбился, пока все достал. Пришлось весь город облазить. У нее губа не дура.
«Так вот оно в чем дело, — подумал Вадим, едва сдержав улыбку. — А я-то уже версии строил…»
— Вон, какой список мне написала, — он достал из заднего кармана штанов листок и протянул его Островскому. — За такие деньги Пикассо можно было купить, подлинник, — пошутил он.
В мыслях Вадим был уже в больнице и потому, бросив рассеянный взгляд на бумажку в руке Григория, собирался уходить, как вдруг ему показалось, что где-то он уже видел похожий листок, только при других обстоятельствах.
— Дай-ка, — потребовал он.
Григорий протянул ему список.
— Так вот кто наш добрый самаритянин, — пробормотал Вадим, спрятав бумажку во внутренний карман пиджака на глазах у удивленного Григория. Ну, Алька-пулеметчица… Ничего не сказала ведь. Он вспомнил, как она подробно выспрашивала его об обстоятельствах дела Юркевского. Тоже мне мисс Марпл. Сказала бы сразу, так, может быть, и Франц бы сейчас был здоров, а не валялся в реанимации с проломленной головой. Детский сад…
Приехав в больницу, Островский покурил перед входом и, не заходя в палату, сразу прошел в кабинет главврача.
— Состояние стабильное, — сообщил тот. — Сейчас он в реанимации и разговаривать сможет едва ли, а вот дня через три — вполне, если, конечно, не будет осложнений. Травма все же тяжелая, черепно-мозговая. Мы вообще думали отправить его в Минск, так как наши условия, увы, не идеальные, но побоялись, так как больной явно нетранспортабелен.
— Скажите, доктор, — спросил Вадим, внимательно выслушав пояснения врача. — А это никак не отразится на его памяти?
Тот снисходительно улыбнулся.
— Видите ли, мозг — дело тонкое. Никогда нельзя быть пол-ностью уверенным, что все произойдет именно так, как мы предполагаем. Динамика следующих двух-трех суток покажет, на что мы можем рассчитывать. Вот так. А что касается памяти, то не возьмусь давать вам какие-то прогнозы. Мужик он крепкий, будем надеяться на лучшее.
Островский собирался задать еще пару вопросов, которые волновали его, но тут в коридоре послышался какой-то шум.
— Что там еще? — удивился главврач, направляясь к двери, ко-торая в тот же момент с силой распахнулась.
В комнату влетела медсестра. Рукав ее халата был в крови.
— Убили! — истошно заорала она, падая на руки главврача.
39
«Обязательные господа», — отметил про себя Генрих, бросив рано утром взгляд в окно. Чисто вымытый сверкающий хромированными деталями «Опель» стоял, как и положено, у калитки. Но что-то в облике машины было не так. Выйдя после завтрака на улицу и рассмотрев автомобиль вблизи, Генрих не досчитался стекол на передних дверях. «Похоже, что вчера на моих новых друзей кто-то неудачно поохотился», — пришел к выводу Генрих, найдя на полу несколько осколков стела, и не обнаружив пятен крови. К солнцезащитному козырьку была прикреплена записка от Гетлинга с сожалениями о маленьких технических нюансах, которые обещалось устранить к завтрашнему утру.
Генрих уселся за руль, завел двигатель и решил нанести визит вежливости Вагнеру. Хоть доктор и пообещал найтись сам, но справиться о его самочувствии, никогда не помешает. Вдруг, пока я тут исследую замок и прыгаю в воду с моста, он лежит бездыханный на кровати и уже смотрит стеклянными глазами в потолок?
Доктор не отзывался. Долго игнорируя настойчивый стук в дверь, он, наконец, отворил:
— Завтра, Генрих. Завтра. Сегодня я еще не достаточно здоров, — Вагнер попытался сфокусировать на госте глаза с огромными черными зрачками, чем-то напоминающие дула пистолетов в дрожащих руках алкоголика. Расстояние до его лица было достаточно мало, но Генриху показалось, что доктор смотрит куда-то мимо или даже сквозь него, абсолютно не видя, а лишь только чувствуя и распознавая его по голосу. Вагнер осторожно, будто проникая в другой неизвестный мир, просунул руку наружу, подобно слепцу, тихонько ощупал голову визитера, рассмеялся и опять исчез в своих апартаментах, провернув в замке ключ.
Гость поспешил удалиться. «А вы, доктор, оказывается еще и наркоман, — предположил он, — так недолго и с катушек съехать. Интересно, сколько кубов морфина циркулирует сейчас по вашим венам? Лишь бы вы не загнулись в ближайшие дни. От вас мертвого мне мало проку. Вот когда сделаем наши дела, я вам даже помогу быстрей убраться в ваши адские кущи. Если конечно к слову кущи применимо слово ад». Генрих вышел на улицу. В Фарном костеле напротив гостиницы шла служба, Генрих немного послушал доносящуюся изнутри органную музыку, потом сел за руль, завел машину и поехал к дому Штольберга. Интуиция подсказывала, что разыскивать гауптштурмфюрера следовало именно там, а не на его рабочем месте в здании комендатуры. Чутье не подвело. Эрих был дома, он занимался печатанием фотографий, постоянно чертыхаясь и отвлекаясь от занятия на докучливые телефонные звонки.
