Леонтий Раковский - Генералиссимус Суворов
Пришпорив коня, Суворов помчался к Хотинским воротам, которые изнутри открывали русские егеря.
Еще несколько часов тому назад бывшая несокрушимой, грозная турецкая крепость, на которую столько надежд возлагали враги России - Франция и Англия, теперь широко раскрывала перед великим русским полководцем свои ворота.
Х
Сегодняшнее утро казалось Суворову бесконечно длинным: приходилось сидеть и ждать, а заполнить время было нечем, это не у себя дома.
Александр Васильевич приехал из Измаила в Яссы ночью. Он не выносил показной парадности и хотел избежать всей этой натянутой пышной встречи, которую князь Потемкин готовил победителю Измаила.
Суворов отправился в Яссы без всякой свиты и конвоя, в простой полковой кибитке. Ехал он не по большой дороге, где его ждали, а окольным путем и в Яссы постарался попасть ночью.
В Яссах Суворов остановился у знакомого полицеймейстера. Он строго-настрого приказал полицеймейстеру не рассказывать никому о его приезде, спокойно поспал часа три и встал по привычке - до зари.
Конечно, являться в такую рань к главнокомандующему со строевым рапортом было бесполезно: светлейший, несомненно, еще сладко спал после очередного бала. Суворов решил подождать - пусть уж отоспится человек после трудов праведных.
Но все-таки он не вытерпел и слишком рано стал приготовляться к торжественному приему. Суворов надел шитый золотом парадный мундир с бесчисленными орденами и звездами, надел подарок императрицы - золотую шпагу, украшенную бриллиантами.
Оделся, приготовился - и от этого ждать стало еще несноснее.
Суворов всегда чувствовал себя в парадной одежде стесненно. Приятнее было ходить в будничном канифасном кафтане и свободных старых ботфортах. А в мундире давит воротник, и кажется, будто жмет подмышками.
Вспоминалось детство, когда маменька в большие праздники наряжала его в новое платье и надо было беречься, чтобы не измять и не испачкать.
В невольном волнении Суворов расхаживал по небольшой комнате.
Если австрийский император наградил за Рымник принца Кобургского фельдмаршальством, то уж за Измаил Суворову надо дать и подавно!
Наконец исполнилось то, чего он ждал все долгие годы: он совершил такой подвиг, который сразу выделит его из всех русских генералов. Суворову уже не придется быть в подчинении ни у тупоумного "Ивашки", ни у всех этих заносчивых Каменчёнков и Репниных! Даже сам Потемкин не сможет помешать ему вести операции так, как это найдет нужным Суворов: ведь и Александр Васильевич будет таким же фельдмаршалом, как Потемкин! Теперь-то он сможет еще больше укрепить мощь своего отечества!
Суворов нетерпеливо поглядывал то на хозяйские часы, то на дверь полицеймейстер пошел разведать, встал ли светлейший.
Наконец, в половине девятого, он вернулся.
– Ваше сиятельство, можно ехать - светлейший уже встал. Ждут вас. По улицам стоят гусары, смотрят, не едете ли.
– Ну что ж, коли так-поедем!-весело отозвался Суворов.
Он заложил за обшлаг мундира приготовленный рапорт, надел каску и вышел.
…Полковник Бауер не отходил от высокого венецианского окна - отсюда открывалась вся Дунайская улица, по которой должен был ехать из Измаила граф Суворов. Светлейший приказал немедленно доложить ему, когда покажется карета Суворова: Потемкин хотел сам встретить его у крыльца.
Вот по улице протарабанила каруца на своих невероятно толстых, без спиц, таких, какие делают в детских игрушечных повозках, неуклюжих колесах. Гусары, стоявшие у перекрестка, хорошо подстегнули нагайками худых лошаденок молдаванина, постарались, чтобы он со своей грязной каруцой поскорее убрался в переулок.
Вот проехала в дрожках смазливая горничная госпожи Браницкой. Гусарский корнет заулыбался, проскакал рядом с дрожками несколько саженей -вероятно, говорил какой-либо вздор кокетливой горничной,- потом вернулся на прежнее место, лихо покручивая усы: он был доволен не только девушкой, но и собой.
Вот из переулка на Дунайскую улицу, тяжело громыхая, выехал какой-то неуклюжий, старомодный рыдван. Когда-то, лет пятьдесят назад, он был покрашен и даже кое-где позолочен, но теперь все облупилось. Он был расшатан и стар - в нем все дребезжало, скрипело, звенело. Рыдван с трудом тащили три лошади, запряженные по-молдавански, цугом. Кучер то и дело щелкал своим длинным бичом.
– Это еще какая черепаха? - улыбнулся Бауер, глядя на допотопную карету.
Гусарский корнет тоже потешался, глядя на такое чудище. Он кивнул головой солдату. Тот подскочил было к рыдвану, но слуга, стоявший на запятках колымаги, что-то ответил, и гусар, не доехав до него, повернул назад. Корнет отвернулся и со скучающим видом продолжал смотреть в ту сторону, откуда ждали графа Суворова, а смешной рыдван тащился прямо ко дворцу светлейшего.
"Кто же это? - соображал Бауер.- Какой это дoмине? Епископ, должно быть, или захудалый князь".
Но такой кареты на дворе светлейшего полковник Бауер еще ни разу не видал.
"Загородит мне всю улицу. Из-за него ничего не увидишь!" - смотрел он то так, то этак на подъезжавший рыдван. И вдруг ясно увидел: в рыдване мелькнули расшитый золотом генеральский мундир и каска.
"Это Суворов!"
Бауер сорвался со своего поста и побежал в кабинет к светлейшему.
Потемкин торопливо пошел навстречу Суворову. Не успел он сойти с высокой лестницы, как Суворов одним духом был уже рядом с ним. Потемкин заулыбался своим зрячим глазом, раскрыл широкие объятия, и щуплый граф Суворов утонул в них.
Они троекратно поцеловались.
Суворов ждал первых слов светлейшего. Вот сейчас Потемкин поздравит его с фельдмаршальством, будет говорить с ним как с равным.
– Скажите, Александр Васильевич, чем могу я наградить ваши заслуги? спросил Потемкин.
Что это? Неужели он ослышался? С ним опять говорят как с подчиненным, с обыкновенным генералом, который выиграл заурядную баталию?
Суворов вспыхнул.
Он невольно отступил шаг назад и, прикрыв глаза веками, сказал с дрожью в голосе:
– Ничем, князь. Я не купец и не торговаться сюда приехал. Кроме бога и государыни, никто наградить меня не может!
Одутловатое, пухлое лицо Потемкина побледнело. Вся ласковость исчезла из его единственного зрячего глаза. Он круто повернулся и пошел в залу.
Сзади за ним шел генерал-аншеф граф Суворов-Рымникский. Он уже понял, что его мечты напрасны, что все пропало, что плетью обуха не перешибешь!
Суворов дрожащими руками вынимал из-за обшлага приготовленный рапорт.
Адъютанты и слуги Потемкина, присутствовавшие при этом разговоре, недоумевающе посматривали друг на друга, испуганно перешептывались - что он сделал? Как он смел?
Через минуту из залы стремительно выбежал граф Суворов. Он был бледен. Не видя никого вокруг, Суворов быстро сбежал по ступенькам высокого крыльца вниз и, не обращая внимания на приглашения кучера и лакея:
"Ваше сиятельство, пожалуйте!"- быстро пошел по улице.
Неуклюжий, старомодный рыдван тяжело громыхал вслед за ним.
XI
Гром победы раздавайся,
Веселися, храбрый Росс!
Державин
Во дворце, что стоял на большой дороге у Невы, в этом, как его все называли, "Конногвардейском доме", и на широкой площади возле него уже несколько дней шла спешная, горячая работа. Десятки разных мастеров художников, обойщиков, маляров, столяров, штукатуров и прочих - работали здесь круглые сутки, благо стояли белые ночи.
Ломали разные мелкие пристройки, прилепившиеся ко дворцу и портившие общий вид, сносили длиннейший грязный забор, тянувшийся вдоль Невы, - за забором виднелись остатки каких-то сараев,-строили пышные триумфальные ворота, устанавливали стеллажи для иллюминации.
Площадь была полна народу.
Из города ко дворцу по грязной дороге тянулись вереницы подвод. В деревянных ящиках везли бережно укутанные в солому хрустальные люстры, сверкавшие на солнце прозрачными льдинками подвесок. Князь Потемкин взял из лавок напрокат двести люстр.
На других возах лежали длинные - в полтора человеческих роста зеркала. В них отражалось все: весенняя петербургская слякоть, чуть подсиненное, северное небо, широкая Нева, грязные лапти мужиков-подводчиков, малиновый кафтан какого-то иностранца-художника, который в башмаках и шелковых чулках смело шлепал по лужам, за всем смотрел, отдавая приказания налево и направо.
С другого конца ко дворцу подъезжали возы с тускло желтевшими многопудовыми глыбами воска для шкаликов и иллюминации. Светлейший взял из придворной конторы четыреста пудов воску.
Медленно тащились возы с кадками диковинных заморских растений. У них все - и листья и цветы - было какое-то не похожее ни на что свое, русское, привычное.
