Леонид Юзефович - Журавли и карлики
Он выглянул в окно. Гена стоял возле машины, придерживая рукой переднюю дверцу, и что-то говорил тому, кто сидел рядом с водителем, вероятно – Денису. Жохов видел его просительно согнутую спину в сером китайском пуховике. Внезапно Денис ребром ладони с силой рубанул Гену по пальцам, чтобы отцепился. Машина сорвалась с места, обдав его талой жижей из-под колес, свернула в арку и пропала.
Левой рукой Гена помял пострадавшую правую, затем обоими стал отряхивать пуховик ценой в подкладку от хорошего пальто. Его унижение Жохов пережил как свое собственное. Хватил еще стопарик и вышел на лестницу встретить друга.
– Плюнь, не расстраивайся, – сказал он, когда Гена поднялся к нему на площадку. – Что есть, то есть.
Вошли в прихожую. Жохов отсчитал и протянул ему семь сотен.
– Держи. Полсотни за мной.
– Что это ты мне даешь? – не понял Гена.
– Твои пятнадцать процентов – семьсот пятьдесят баксов. Полсотни отдам, когда поменяю.
– Обожди! Пятнадцать процентов от двадцати тысяч – это три штуки.
– Да, но сторговались за пять. Я решил взять хоть сколько-нибудь, а то вообще ничего не получим.
У Гены сморщилось лицо.
– Ты что, Сережа? Мы же с тобой полжизни знакомы!
– Они тебе разве ничего не сказали? – изумился Жохов.
Непонятно было, за что ему дали по пальцам и окатили грязью, если не за попытку выразить возмущение этой суммой.
– Что они должны были мне сказать?
– Что сторговали за пять. У них больше нету.
Жохов ощутил на себе чей-то взгляд, обернулся и увидел Катю.
– Мне плохо, – пожаловалась она.
– Иди ляг, я скоро.
– Мне очень плохо. Я хочу на воздух.
Она стала снимать с вешалки своего кролика. Секундой позже из комнаты вышел Марик, за ним волочился телефонный шнур. В одной руке он держал аппарат, в другой – трубку, протягивая ее Жохову.
Звонила теща. Дома у них был определитель номера, и она его запеленговала. В ушах взорвался ее голос:
– Завтра же пойду в американское посольство, скажу им, что у тебя дочь, что алименты за три месяца не заплачены! Они аннулируют твою визу, никуда ты не полетишь! У них не как у нас! У них семья – это всё, дети – это всё!
Он бросил трубку.
– Зачем ты это делаешь? – со слезой в голосе выговорил Гена. – Ты же не подлец, сам потом жалеть будешь, я тебя знаю. Ты теперь богатый человек, что тебе эти мои две тысячи?
– Деловые вы! Куда нам с грыжей, – сказал Марик, унося телефон в комнату.
– То-то ты так легко пошел на мои пятнадцать процентов, – горестно вспомнил Гена.
Он стоял несчастный, в заляпанном пуховике. Из бокового кармана свисала шапочка.
– Если они тебе не сказали, что сторговали за пять, чего тогда ты к ним полез? – спросил Жохов.
– Когда?
– Только что. Я из окна видел.
Гена молчал. Его растерянное лицо и явное нежелание отвечать на этот простой вопрос вызывали смутное подозрение, додумывать которое сейчас было некогда, Катя уже спускалась по лестнице. Жохов прибавил к семи сотням еще одну, для наглядности веером разложил их на столике в прихожей, закинул полегчавшую сумку на плечо и с курткой в руках выскочил на площадку.
Через четверть часа были в метро. Когда сели в поезд и голос в динамике предупредил, что двери закрываются, мелькнула мысль схватить Катю за руку и выскочить с ней обратно на платформу, чтобы проверить, нет ли слежки, но на этот раз он счел такую предосторожность излишней. На кольце сделали пересадку, доехали до «Комсомольской» и под землей перешли к выходу на Казанский вокзал.
Перед самой станцией Хасан поменялся местами с Севой. Тот сел на переднее сиденье, рядом с Ильдаром – показывать дорогу. Сосед Жохова позвонил еще вчера, но выбрались только сегодня вечером.
Проехали безлюдную привокзальную площадь, после торгового дня усеянную мусором и по периметру окруженную разномастными ларьками. Кучи пустых картонных коробок заполняли пространство между этими будками. Те, что побогаче, не с окошечком, а со стеклом в половину или четверть передней стенки, светились в ночи, как подсвеченные изнутри аквариумы. От них улицы отходили в кромешный мрак. Там, казалось, нет и не может быть никакой жизни, но временами оттуда являлись покупатели польско-ямайского рома, спирта «Ройял», паленой водки с именами былинных богатырей и старых добрых номерных портвейнов в бурых бутылках с грубо закатанными или залитыми сургучом горлышками. На каждой бутылке наваривали теперь столько, что ради нескольких штук наемные сидельцы до утра кемарили в своих душегубках, где спирали нагревателей сжигали весь кислород.
За станционным поселком свернули на бетонку. Замелькали вдоль дороги дома дачного кооператива с безжизненно темными окнами, но Сева так же спокойно смотрел прямо перед собой, словно до цели было еще далеко.
– Рано, – сказал он, когда Ильдар на всякий случай сбросил газ, и объяснил, что нужно доехать до поворота на «Строитель», затем вернуться назад и посчитать дома по правой стороне. – От поворота шестой дом. Один этаж, бревно, не обшит, крыша железная, зеленая, – перечислил Сева его приметы.
У развилки Хасан велел Ильдару съехать на обочину и заглушить мотор. Хозяева не должны слышать, как он замолкнет возле их забора. Вышли все втроем и пешком двинулись в обратном направлении. Машины здесь проезжали редко. Вокруг стояла могильная тишина.
В шестом доме, как и в предыдущих справа и слева, ни одно окно не горело, но за штакетником снег был истоптан. От ворот в обе стороны расходились полосы с узором автомобильных покрышек. Ильдар присел над ними, всматриваясь в отпечатки. Прожив полтора года в Москве, он умел различать следы всех зверей, водившихся в этих местах.
– «Фольксваген», – определил он уверенно.
– А говорил, нет машины, – вспомнил Хасан, открывая калитку.
– Может, не его? – предположил Сева.
– Не его, значит, на электричке приедет. Еще не поздно.
Гуськом пересекли участок, стараясь наступать в старые следы, чтобы не насторожить хозяев, если ночь будет лунная, и встали за домом – с той стороны, откуда просматривалась дорога на станцию. Здесь она шла на подъем, чуть дальше ее прямая черта ясно виднелась в промежутке между дачами.
В начале десятого на ней зажглись фары, проступили габаритные огни. Показался рейсовый автобус, идущий на Рождествено с заходом в «Строитель», но без остановки прошел мимо. За уютно желтеющими окнами виднелся пустой салон.
34На следующий день после того, как «Элефант» прибыл в Ревель, Анкудинова арестовали. Делагарди доложил об этом Оксеншерне, а тот втайне от королевы известил Москву, что самозванец сидит в ревельском замке, русские вольны его оттуда забрать. Как обычно, дело поручили Шпилькину. На радостях он устроил пир для сослуживцев и, напившись, похвалялся, что дело сладилось благодаря его твердости на переговорах со шведами, но торжествовать было рано. Кристина Августа тоже не дремала. Едва верные люди донесли ей об аресте князя Шуйского, она снарядила нарочного к графу Делагарди.
Стоял ноябрь, сезон бурь. В это время даже опытные капитаны не рискуют пускаться в плавание, но один отчаянный норвежец за хорошие деньги согласился поднять паруса. Судьба была к нему благосклонна, Геркулес помедлил разрушать пещеру ветров, но выпустил из нее одного, нравом умеренного, дующего с запада на восток. Пока Шпилькин с сопровождавшими его дворянами по осенней распутице волочился из Москвы в Ревель, королевский посыльный поспел туда морем и вручил коменданту письмо Кристины Августы. В письме повелевалось немедленно выпустить князя Шуйского на свободу с условием, что он навсегда уберется из шведских владений в Прибалтике.
Граф Делагарди не смел ослушаться ни королеву, ни всемогущего канцлера, поэтому Анкудинова он не отпустил, но и в заточении не оставил, а через доверенных лиц сам же тайно устроил ему побег. Шпилькину опять пришлось возвращаться домой несолоно хлебавши. Хитрые салакушники сказали ему, будто самозванец, подкупив часовых, бежал из ревельского замка неведомо куда.
На самом деле его посадили на корабль и спровадили в Любек. Тамошние купцы смекнули, что за такой товар в Москве можно заломить любую цену, но Анкудинов понял это раньше, чем они начали торговлю. Не обманываясь их гостеприимством, он из Любека улизнул в Бранденбург, затем двинулся дальше на запад и к весне 1652 года оказался в Брабанте, при дворе герцога Леопольда, ревностного католика из дома Габсбургов. Здесь он с большим успехом пропел свою серенаду о Перми Великой, походе на Крым и Семибашенном замке, откуда его вывел ангел Господень, огненным мечом поразивший султана Ибрагима и великого визиря Ахмет-пашу, но как только отзвучали апплодисменты, над ним стали сгущаться тучи.
В то время австрийские Габсбурги искали дружбы с Москвой для совместной борьбы против турок. Желая услужить царю, они настоятельно попросили брабантского родственника прислать князя Шуйского в Вену. Анкудинов еле унес ноги за Рейн.
