Далия Трускиновская - Рецепт на тот свет
— Мне бы в первую голову стоило выполнить распоряжения его сиятельства и узнать еще хоть немного про бальзамную историю, — отвечал он хладнокровно. — Ведь Лелюхин до сих пор сидит взаперти, обвиненный в убийстве.
— Как знаете, — сухо молвил Паррот.
И, разумеется, Маликульмульк, выйдя из аптеки Слона, постоял, постоял — да и направился к Карловским воротам, к Московскому форштадту.
Оказавшись на Смоленской, он для начала заглянул к Федотычу. Старичок, как всегда, сидел дома, занимался ремеслом — плел вершу для знакомых рыбаков.
— А Демьянушка как знал, что ваша милость заявится! Он ко мне забегал, велел сказать: тот господин, что вам надобен, жительство имеет где-то у Ивановских ворот.
— Так Демьян его отыскал? — обрадовался Маликульмульк.
— Подсобили добрые люди. Кто-то из сторожей его, кажись, припомнил. Вы, ваша милость, Демьянку моего уж не обидьте, его и так Бог наказал — Стешку Бахвалову ему в тещи определил. Говорили ж дураку — не ухлестывай за Стешкиной дочкой! Мало тебе зазорных девок? Они тут не переводятся, на всякий вкус девка найдется! Англичане как-то черную завезли да и оставили… Нет же, умных людей не послушал! А как эта доченька с прибылью показалась, так его, раба Божия, под локотки — да в церковку. Вот и терпи Стешку! А этой Стешке бы ротой солдат командовать! И мать ее такова ж была, и бабка!
Федотыч ударился в совсем древние воспоминания. Маликульмульку стоило некоторого труда извлечь его из исторических дебрей.
Оказалось — человека, укрытого шубой и шапкой так, что торчал один лишь нос, сторожа определили как рижского полукровку, пригульного бистрюка, от батюшки-немца и матушки-латышки. Демьян выяснил, что этот человек постоянно живет в крепости, но раза два-три в месяц наведывается и в форштадт, то что-то привезет в домишко, стоящий возле узкой протоки, отделяющей Звиргзденхольм, то что-то оттуда увезет.
— Пригульный, говоришь? — повторил Маликульмульк. — Что-то этакое толковал Гриндель… Неужто человек, гонявшийся за мнимой Беренихой, был Эмиль Круме? Вездесущий какой-то Круме, будь он неладен!
— Он самый!
— А других примет Демьян не оставил?
— Сказывали, тот человек — рябой, будто куры его образину исклевали.
— Круме! И что, Демьян нашел дом, куда этот рябой приезжает?
— Сдается, сыскал. Дом вроде от берега — в полусотне шагов, в два жилья, строен на русский лад — с подклетом. Когда паводок — можно наверху переждать. Вот еще! Примета — резные наличники с лошадками. Тут такие мало кто режет. Ну, теперь все доложил! Слава те Господи, ничего, кажись, не забыл!
— И что, Демьян там бродит?
— Может, и там. Так, ваша милость, вы уж его не обидьте! И без того ему тяжко живется! Бабы-то на нем так и виснут! А тещенька-то тут как тут — с ухватом или с метлой!
Маликульмульк вытащил кошелек, наугад захватил в нем копейки и фердинги, выложил горсть на стол и, пятясь, вывалился из тесного домишки. Теперь следовало поскорее вернуться в крепость и рассказать все Парроту. А недовольство его отвратительным норовом оставить до лучших времен.
— Добрый день, господин Крылов! — услышал он, повернулся на голос и узнал учителя Ивана Яновского.
— Добрый день, господин Яновский, — ответил Маликульмульк.
— Давно вы к нам не заглядывали. Когда прикажете ждать тех мальчиков, которых собирались привезти?
— Опекун мальчиков решил оставить их при себе, — отвечал Маликульмульк. — Глупо это, да он уперся и ничего слушать не желает.
— Глупо, — согласился учитель. — Всякий бочар, всякий плотник старается к нам сына привести — платить же не надобно. А тут — офицер… Чему хорошему научат инвалиды в Цитадели? Разве что велят зазубрить таблицу умножения. А у нас — языки, рисование, Закон Божий, география…
— География наука не дворянская, — пошутил Маликульмульк. — Она одним извозчикам полезна…
— Дворянин только скажи: повези меня туда, свезут, куда изволишь, — блеснул точной цитатой Яновский. — Читывали господина Фонвизина, читывали. А что, нет ли новостей о Лелюхине?
— Нет, увы. А вы знакомы?
— Да, сударь, и с батюшкой его знаком был. Я приехал в Ригу, когда запрет на фабричный бальзам отменили и фабрика во всю мощь работать стала. Толковый был человек покойный Лелюхин, очень о своем товаре пекся, старался его сделать лучше и на вкус приятнее. Как-то и я ему в том посодействовал.
— Как же? А, понял! Вы, надо полагать, ботанику знаете отменно! — польстил Маликульмульк. — Присоветовали какой целебный корешок?
— Ботанику-то я знаю и гербарии собираю, но Лелюхин просил меня перевести рецепт с латыни. Где-то он разжился рецептом, а что в нем — не понял. Я ему те травы перечислил по-русски. Травы были весьма полезные — я полагаю, он стал их добавлять в бальзам.
— О Господи! — произнес ошарашенный Маликульмульк. — А не скажете ли вы, каким почерком был написан рецепт?
— Прескверным, Иван Андреевич. Вы же знаете, нет почерка хуже, чем у аптекарей и врачей. Для того, наверно, лепят свои каракули, как курица лапой, чтобы посторонний в них ничего не понял.
— Это верно… — согласился Маликульмульк, все яснее понимая, что до правды в этом бальзамном деле он не доберется никогда.
Рядом с ним остановились орманские санки. Опытный орман понимал, что огромный господин в необъятной шубе — не здешний, явился из крепости — и не пешком же ему туда возвращаться. А на лбу у господина не написано, что он любитель пешего хождения.
Маликульмульк попрощался с Яновским и сел в санки.
Паррот оказался в лаборатории, а Гриндель ушел. Герр Струве, сообщив об этом, сделал Маликульмульку знак: приблизь, мол, ухо, желаю сообщить нечто важное — то, чего не должен слушать ученик Карл Готлиб, сидящий в уголке с книжкой, потому что Паррот велел денно и нощно охранять старого аптекаря. Маликульмульк склонился над прилавком.
— Герр Крылов, — прошептал Струве, — ради Бога, уговорите Давида Иеронима уехать в Санкт-Петербург. Мы условились, что он купит мою аптеку, но… но лучше ему уехать! Он ведь хочет быть рижским аптекарем из чистого упрямства. В столице его ждет слава, его способности будут всеми признаны, а он? Он хочет доказать нашим бюргерам, что умнее и талантливее их! Хочет, чтобы его здесь признали как равного! Герр Крылов, уговорите его! Он зря тратит время!
— Это потому, что он на четверть латыш?
— Да. Латыш-аптекарь — это выше их разумения. А он мой самый лучший ученик! Он умен, он настойчив, у него прекрасная память! Я уж просил герра Паррота забрать его в Дерпт — но и Паррот не смог его уговорить. Они из-за этого лишь и ссорятся. Какое-то нечеловеческое упрямство! Когда он полтора года назад сдал в столице экзамен и получил аптекарский диплом, его сразу позвали профессором в Академию медицины и хирургии. Это столица, там безразлично, немец он или латыш! А он отказался! Он мог бы поехать в Иенский университет, где он учился. Он бы мог стать там доктором наук — хотя бы философии. Не хочет! Герр Крылов, я старый человек, мне шестьдесят восемь лет, я не знаю, как говорить с нынешней молодежью… Он мой ученик, я не хочу, чтобы он, как свинья в грязи, вымазался в здешних склоках…
На герра Струве было жалко смотреть. Маликульмульк и не подозревал, что старик так привязан к Давиду Иерониму.
Но рассуждения о латышах вызвали в памяти другого человека, также близкого к аптекарскому ремеслу, — Эмиля Круме.
— Герр Струве, а какова судьба тех латышей-полукровок, которые как-то связаны с аптекарским ремеслом? Вот, например, некий аптекарь прижил со служанкой-латышкой сына. Кем может стать такой мальчик?
— Я такого мальчика знаю, звать его — Эмиль Круме, — сразу ответил герр Струве. — Если он умен — он будет пользоваться всеми связями своего отца и постарается стать полезным кому-то из господ ратсманов. У них часто есть нужда в исполнителях всяких пикантных поручений. А в награду его, может быть, женят на вдовушке-немке, еще способной родить одного или двух ребятишек.
— Значит ли это, что Круме выполняет чьи-то поручения? — немного волнуясь, спросил Маликульмульк.
— Я полагаю, да. Он надежный помощник старого Преториуса, но он умен — и, значит, честолюбив. Я никогда не поверю, что Эмиль Круме собирается до старости возить дрова и горшки в аптеку Лебедя, считая каждый фердинг. Он там свой человек, у него прекрасные отношения со сводными сестрами, но… но ему этого мало… Может быть, он хочет скопить денег и уехать в Ревель, например, где его никто не знает и он сумеет выдать себя за немца. Очень, очень многие мечтают стать немцами, герр Крылов… А в Риге ему никогда не стать аптекарем — да Преториус его и не учил ничему. Какой смысл?
— А брать Гринделя в ученики — какой смысл, герр Струве?
— Давид Иероним — из богатой семьи. За его ученичество мне хорошо платили. Потом я привязался к нему — вы знаете, через мою аптеку прошло столько молодежи, но второго такого, как он, не было и не будет. Он — как дитя, дивное дитя… помните того мальчика-скрипача?.. Итальянца? Давид Иероним — одаренное любознательное дитя, и его детство продлится очень, очень долго…
