Филип Керр - Бледный убийца
Я пихнул Ланге вперед.
– Давайте, Рейнхард, показывайте дорогу.
Кабинет Киндермана находился в задней части клиники. По сравнению с городской квартирой это было небольшое помещение, но для приемной доктора более чем достаточное. Там стояла длинная низкая кушетка, письменный стол из орехового дерева; несколько картин в современном стиле, на которых, похоже, были изображены обезьяньи мозги, а также книги в дорогих кожаных переплетах, чем, наверное, и объяснялся недостаток кожи в стране.
– Сядьте так, чтобы я видел вас, Рейнхард, – приказал я ему. – И не делайте резких движений. Я легко пугаюсь и, чтобы скрыть смущение, прихожу в бешенство. Как эти докторишки называют такое поведение?
Около окна стоял большой шкаф с выдвижными ящиками. Я открыл его и начал просматривать папки с бумагами.
– Компенсаторное поведение, – припомнил я. Два слова, но, по-моему, хорошо отражают суть. – И кого только не лечил ваш друг Киндерман! В этом шкафу имен не меньше, чем в списке гостей на большом приеме в рейхсканцелярии. Постойте-ка, а это, похоже, ваши бумаги. – Я вытащил папку и бросил ему на колени. – Не хотите посмотреть, что там про вас написано, Рейнхард? Возможно, это объяснит, как вы попали в одну компанию с этими ублюдками.
Он уставился на папку с бумагами.
– Все очень просто, – тихо сказал он. – Как я уже объяснял, я заинтересовался психологией, когда подружился с доктором Киндерманом. – Он вызывающе посмотрел на меня.
– Я расскажу вам, как вы вляпались, – усмехнулся я. – Вам было скучно. С вашими деньгами вы просто не знали, чем заняться. Так всегда бывает с такими, как вы, кто родился богатым. Вы никогда не знали цену деньгам. А они знали, Рейнхард, и они сделали из вас дурачка.
– Глупости, Понтер. Вы несете чепуху.
– Ну да? Тогда почитайте то, что там, в папке. И все узнаете.
– Пациент не должен видеть свою историю болезни. Даже открывать эту папку неэтично по отношению к доктору.
– Мне кажется, вы повидали гораздо больше, чем записки вашего доктора, Рейнхард. А Киндерман свою этику перенял у святой инквизиции.
Я повернулся к шкафу и продолжал молча листать бумаги, пока не натолкнулся еще на одно знакомое имя. На имя той женщины, которую я безуспешно искал два месяца. Женщины, которая когда-то была мне дорога. Наверное, я даже был влюблен в нее. Да, и такое иногда случается в моей работе. Человек исчезает без следа. Мир продолжает жить своей жизнью, а ты вдруг узнаешь нечто, что в свое время помогло бы раскрыть тайну. Кроме обычного раздражения, которое появляется, когда узнаешь, как далеко от цели ты был, приходится еще учиться жить с этим. Моя работа не очень-то подходит для тех, кто предпочитает оставаться чистеньким. У частного детектива в руках больше оборванных нитей, чем у ткача. И все-таки, как и любой другой человек, я испытываю удовлетворение, если мне удается связать оборванные концы. Однако то, что я встретил имя женщины, о которой говорил мне Артур Небе однажды ночью несколько недель назад среди руин Рейхстага, означало для меня нечто большее, чем просто удовлетворение от того, что решение этой загадки все-таки нашлось, хотя и слишком поздно. Иногда находка бывает подобна откровению.
– Сволочь, – сказал Ланге, перелистывая страницы своей истории болезни.
– Я как раз подумал то же самое.
– "Невротическое женоподобие", – процитировал он. – У меня. Да как он мог подумать такое обо мне?
Я выдвинул другой ящик, вполуха слушая, о чем он говорит.
– А вы сказали, что он ваш друг.
– Как он мог утверждать такие вещи? Я этому не верю.
– Ну-ну, Рейнхард. Вы же знаете, если плаваешь с акулами, нужно быть готовым к тому, что когда-нибудь они возьмут да и откусят тебе яйца.
– Я убью его! – возмутился он и швырнул папку через весь кабинет.
– Только после меня. – Я нашел наконец папку с историей болезни Вайстора и с грохотом задвинул ящик на место. – Так. Вот она. Теперь можно отсюда убираться.
Я протянул было руку к дверной ручке, но тут из-за двери показался пистолет, а вслед за ним – Ланц Киндерман.
– Не скажете ли вы мне, что здесь, черт возьми, происходит?
Я отступил в комнату.
– Ба, какой приятный сюрприз! – произнес я. – А мы как раз беседовали о вас. Думали, что вы уехали на ваши уроки Библии в Вевельсбург. Кстати, на вашем месте я бы обращался с этим оружием поосторожнее. Мои сотрудники держат это место под наблюдением. И они, знаете ли, очень преданные люди. У нас в полиции сейчас так принято. И мне не хочется думать о том, как они поступят, когда узнают, что со мной что-то случилось.
Киндерман взглянул на застывшего Ланге, затем на папки у меня под мышкой.
– Не знаю, какую игру вы затеяли, господин Штайнингер, если это, конечно, ваше настоящее имя, но думаю, вам лучше положить папки на стол и поднять руки вверх.
Я положил папки на письменный стол и едва успел заикнуться насчет ордера, как Рейнхард уже перехватил инициативу, если можно так назвать безрассудство, с которым человек бросается на пистолет 45-го калибра, направленный прямо на него. Его ругательства тотчас же утонули в грохоте выстрела, превратившего его шею в кровавое месиво. Издавая жуткие булькающие звуки, Ланге завертелся на месте, словно танцующий дервиш, и, судорожно хватаясь за шею руками, скованными наручниками, и оставляя на обоях кровавые брызги, свалился на пол.
Кисти Киндермана явно были больше приспособлены держать скрипку, чем пистолет 45-го калибра, а чтобы снова взвести его тяжелый курок, нужно иметь пальцы плотника. Поэтому у меня оказалось достаточно времени, чтобы схватить с письменного стола бюст Данте и разбить его вдребезги о голову Киндермана.
Киндерман рухнул без сознания, а я поискал глазами Ланге. Он прожил минуту или две и умер, не сказал больше ни слова, зажимая окровавленной рукой то, что осталось от его шеи.
Я снял с него наручники и надел их на стонавшего Киндермана, И тут, видимо услышав звук выстрела, в кабинет вбежали две медсестры и в ужасе уставились на картину, открывшуюся их взору. Я вытер руки о галстук Киндермана и подошел к письменному столу.
– Отвечаю заранее: ваш шеф только что застрелил своего друга-гомика. – Я поднял телефонную трубку. – Оператор, дайте мне штаб полиции, Александрплац, пожалуйста.
Ожидая связи, я видел, как одна из медсестер пощупала пульс у Ланге, а другая помогла Киндерману добраться до кушетки.
– Он мертв, – сообщила первая медсестра. Затем обе они с подозрением уставились на меня.
– Говорит комиссар Гюнтер, – сказал я телефонисту в Алексе. – Соедините меня с криминальассистентом Коршем, или Беккером из комиссии по расследованию убийств, и как можно быстрее, пожалуйста.
Через какое-то время в трубке послышался голос Беккера.
– Я в клинике Киндермана, – объяснил я. – Мы зашли за историей болезни Вайстора, и Ланге ухитрился нарваться на пулю. Он потерял самообладание, а вместе с ним и кусок собственной шеи. У Киндермана оказалась с собой пушка.
– Хотите, чтобы я выслал труповозку?
– В общем, да. Только меня здесь уже не будет. Я буду придерживаться первоначального плана, только теперь вместо Ланге беру с собой Киндермана.
– Хорошо, комиссар. Я займусь остальным. Да, комиссар, звонила фрау Штайнингер.
– Просила что-нибудь передать?
– Нет.
– Совсем ничего?
– Нет, комиссар. Но, если позволите, я понял, что ей нужно.
– Ну давай, говори.
– Я полагаю, она хочет...
– Ладно, не трудись.
– Ну, вы и сами знаете таких, комиссар.
– Не совсем, Беккер, не совсем. Но по дороге непременно подумаю об этом. Можешь быть уверен.
* * *Я выехал из Берлина и, следуя желтым полосам дорожной разметки, направился на запад, к Потсдаму, и далее – в Ганновер.
У Лехнина от берлинской кольцевой дороги отходит автострада, оставляя на севере древний город Бранденбург, а за Цизаром, старинной резиденцией епископов Бранденбургских, дорога идет строго на запад.
Скоро я заметил, что Киндерман выпрямился на заднем сиденье моего «мерседеса».
– Куда мы едем? – спросил он слабым голосом.
Я взглянул на него через плечо и подумал, что, сидя со скованными за спиной руками, он, пожалуй, не решится на такую глупость, как ударить меня своей головой. Особенно сейчас, когда она у него забинтована – медсестры настояли на этом, прежде чем позволить мне увезти его.
– Разве вы не узнаете дорогу? – удивился я. – Мы едем в маленький городок к югу от Падерборна. В Вевельсбург. Уверен, что вам он знаком. Не думаю, чтобы из-за меня вы захотели пропустить ваш эсэсовский Суд Чести.
Краем глаза я увидел, как он улыбнулся и поудобнее устроился на заднем сиденье.
– Меня это устраивает.
– Господин доктор, знаете, ведь вы поставили меня в неудобное положение. Взяли и застрелили моего главного свидетеля. Он должен был разыграть целое представление для Гиммлера. Хорошо, что он еще в Алексе сделал письменное заявление. Теперь, конечно, вам придется взять его роль на себя.
