Елена Ярошенко - Две жены господина Н.
Но самым неприятным была относительная несвобода — гулять членам семьи разрешалось только по дачному саду, окруженному высоченным глухим забором и прозванному детьми «тюрьмой»… Глава правительства и министр внутренних дел как никто другой знал о разгуле терроризма в стране и боялся за свою семью, но дети Столыпина не могли понять, почему они все время должны проводить рядом с домом.
Редкие поездки в город были неприятными — за воротами дачи обычно прогуливались группки каких-то парней, которые злобно оглядывали экипаж премьер-министра и отпускали ему вслед вызывающе громкие замечания: «Хороша колясочка, скоро она нам на баррикады очень даже пригодится!»
К тому же дети видели теперь отца совсем недолго и только за завтраком или за вечерним чаем — он был слишком загружен делами, чтобы по-прежнему уделять им много внимания.
Кузина Петра Аркадьевича, графиня Орлова-Давыдова осуждала двоюродного брата за излишнюю увлеченность государственными делами.
— Я не знаю, как можно работать без отдыха? — говорила она. — В Англии все государственные деятели посвящают вечер после обеда исключительно семье и удовольствиям.
Отец графини служил когда-то послом России в Лондоне, и с тех пор она привыкла устраивать жизнь на английский лад.
В субботу, 12 августа, у председателя Совета министров был приемный день, когда каждый мог явиться на его дачу и лично передать свое прошение. В такие дни на Аптекарском собиралось огромное количество людей самых разнообразных сословий, имевших просьбы к главе правительства.
Близкие премьер-министра занимались между тем своими обычными делами. В три часа дня Маша Столыпина, учившая младшую сестренку Олечку азбуке, закончила урок и поднялась вместе с Олей на второй этаж. В верхней, матушкиной гостиной, лежала на кушетке Елена Столыпина, еще не вставшая на ноги после недавно перенесенного тифа. Гостившая в доме Столыпиных княжна Маруся Кропоткина, подруга старшей дочери премьер-министра, пыталась развлечь больную, читая вслух какую-то книгу.
Маша оставила Олечку с ними и пошла по коридору в свою комнату. Вдруг все вокруг затряслось, раздался ужасающий грохот, и на месте двери, в которую она хотела войти, Маша увидела огромное отверстие в стене, а дальше вместо комнаты — набережную, деревья и реку. От ужаса девушка остолбенела…
В этот момент в коридоре появилась мать, Ольга Борисовна, с искаженным лицом и совершенно белой от известковой пыли головой.
— Ты жива? Машенька, ты жива? А где Наташа и Адя? Они были на втором этаже, но я не могу их найти…
В верхней гостиной все остались в живых. Напуганные девочки плакали среди рухнувшей и разбитой мебели, но стены и потолок в комнате уцелели, только лежавшую на кушетке Елену совершенно засыпало кусками штукатурки и известкой.
Снизу раздался голос отца, звавшего жену:
— Оля, Оля, где ты?
Все сразу с облегчением вздохнули — жив! Петр Аркадьевич жив!
Мама вышла на балкон.
— Оля, все дети с тобой?
— Нет Наташи и Аркадия.
В этих скупых словах Ольги Борисовны прозвучало такое отчаяние, что у Маши сжалось сердце. Она вместе с княжной Марусей бросилась к лестнице, чтобы спуститься вниз на поиски брата и сестры.
Но лестницы не было. Только несколько верхних ступенек, а дальше пустота…
Девушки, не думая, что это может быть опасно, спрыгнули вниз, на кучу щебня, в который превратились каменные ступени лестницы. Маша Столыпина отделалась ушибами, а княжне Кропоткиной повезло меньше — она очень сильно ударилась и, как выяснилось позднее, отбила себе почки… Остальных домашних спустили вниз на простынях прибывшие вскоре пожарные.
Сад перед домом представлял такую картину, что очевидцы позже с трудом находили слова для описания увиденного, но все сходились во мнении, что это было «нечто ужасающее».
Со всех сторон доносились жуткие крики, вой и плач. Все было залито кровью, в лужах которой тонули куски разбитой штукатурки, кирпичные обломки, бумаги, щепки, везде валялись мертвые и раненые люди, скрючившиеся в неестественных позах, и, самое страшное, части разорванных тел — ноги, пальцы, уши…
Первым побуждением Маши, когда она сумела хоть как-то взять себя в руки, было увести младших сестер подальше от этого ада. Как только девочек спустили с разрушенного второго этажа, старшая сестра отвела их вместе с рыдающей гувернанткой-немкой в самый дальний угол сада, к оранжерее.
Елена, в первый раз после тифа вставшая на ноги, передвигалась с большим трудом, но оставаться возле дома, среди этого ада ей было нельзя.
Тем временем Петру Аркадьевичу удалось отыскать на набережной, под обломками дачи Наташу и трехлетнего Адю. Оба были живы, но тяжело ранены.
Оказалось, что они в момент взрыва стояли на балконе дачи вместе с нянькой, семнадцатилетней девушкой, воспитанницей Красностокского монастыря.
Маленький Аркадий, с интересом рассматривавший подъезжавшие к дому экипажи, единственный из всех выживших видел, как на набережной появилось ландо с двумя жандармами, бережно державшими в руках набитые портфели…
Жандармы возбудили подозрение швейцара, старого опытного служаки, нарушениями в форме одежды. Фасон головных уборов жандармских офицеров был недели за две до того изменен, а приехавшие были в парадных касках старого образца, украшенных двуглавым орлом (хотя по новым правилам должны были быть в фуражках). На помощь швейцару, остановившему «жандармов», кинулся из приемной состоявший при персоне премьер-министра генерал Замятин, наблюдавший эту сцену из окна.
«Жандармы», оттолкнув швейцара, все же ворвались в прихожую дачи и кинули свои портфели на пол, под ноги генералу, вышедшему им навстречу, чтобы разобраться, в чем дело. Большая часть дачи взлетела на воздух…
Террористы, швейцар и генерал Замятин были буквально разорваны в клочья. Всего от взрыва на месте погибли тридцать два человека, не считая раненых, умерших в больницах в последующие дни. (Сведения об этих смертях приходили ежедневно, причиняя Петру Аркадьевичу страшную боль…).
Дети, стоявшие с нянькой на балконе, были выброшены взрывной волной на набережную Невки. На них посыпались обломки дома. Наташа попала под копыта раненных осколками и обезумевших от боли лошадей, на которых приехали террористы.
От верной смерти четырнадцатилетнюю девочку спасло одно — ее закрыла сверху какая-то доска, по которой и били копытами лошади, вдавливая отколовшиеся щепки в открытые раны раздробленных ног Наташи.
Когда Наташу достали из-под кучи обломков, она была без сознания и ее бледное лицо казалось совершенно спокойным, будто бы даже улыбка тронула губы… Но, очнувшись, она закричала так страшно, так жалобно, что у близких мороз прошел по коже…
Кричала Наташа не переставая, до тех пор, пока ее не увезли в больницу…
Врачи были уверены, что ноги девочке придется ампутировать, чтобы спасти ей жизнь, но Петр Аркадьевич настоял, чтобы под его отцовскую ответственность с ампутацией подождали хотя бы сутки и сделали все возможное, чтобы спасти ноги его дочери.
Близкие вспоминали, как за месяц до взрыва, на именины матери, младшие девочки поставили пьесу собственного сочинения в стихах, где Наташа играла роль цветочка, жалующегося, что у него нет ножек и он не может бегать… Теперь это казалось всем трагическим пророчеством.
У трехлетнего Ади была изранена голова и сломана нога, но самым страшным оказалось нервное потрясение. Он долго еще не мог спать, его мучили кошмары, и, задремав на минуту, он подхватывался и, отчаянно плача, кричал: «Я падаю, падаю!»
Семнадцатилетняя няня, извлеченная из-под обломков дома вместе с детьми, тихо стонала и повторяла: «Ох, ноги мои, ноги!» Маша Столыпина расшнуровала ботинок на ее ноге и попыталась его бережно снять, но вдруг с ужасом почувствовала, что нога остается в ботинке, отделяясь от туловища…
А по садовой дорожке между мертвыми и умирающими людьми как ни в чем не бывало ползали две Наташиных черепахи…
На газоне лежал мертвый мальчик лет двух-трех, около которого выставили часового.
— Чей это ребенок? — спросила Маша.
— Сын его высокопревосходительства, — по-военному козырнув, ответил тот.
Погибший мальчик, которого в суматохе приняли за Адю, оказался сыном одного из просителей, дожидавшихся приема у премьер-министра.
Взрыв был такой силы, что даже на противоположной стороне реки не осталось ни одного целого стекла в расположенных там фабричных корпусах.
Единственная комната в доме, которая совершенно не пострадала от взрыва, оказалась кабинетом Столыпина.
Он сидел за письменным столом в момент покушения, и подскочившая от взрыва бронзовая чернильница окатила его брызгами. Никакого другого урона непосредственно персоне председателя Совета министров террористы не нанесли.
