Валентин Лавров - Блуд на крови. Книга вторая
Но не зря говорится, что сыщик предпологает, а начальство располагает. Едва Соколов дал отбой, как телефон задребезжал.
— Аполлинарий Николаевич — он сразу узнал голос начальника сыскной полиции Петербурга полковника Вощинина. — Ты на месте? Вот и отлично! Приезжай-ка ко мне. Есть повод отличиться. Я ведь помню, как ты с блеском распутал убийство барона Годе и разыскал чернильницу Екатерины Великой. Не исключаю, что нынешнее дело окажется похлеще. Так что, милый друг, лети сизым голубком ко мне на Офицерскую. И не гневайся, что так поздно покоя не даю тебе: дело, кажется, не терпит отлагательств!
Через пять минут Соколов катил на служебных дрожках к начальству. Статный красавец, брови с орлиным размахом, взгляд огневой, грудь колесом — дамы тайком останавливали на нем восхищенные взоры.
Был он прирожденным сыщиком. Уже в гимназии отличался большой физической силой, острым умом, отчаянной храбростью, веселым нравом и умением располагать к себе людей. И хотя юный Аполлинарий порой откалывал такие штуки, за которые любого другого с позором бы изгнали из гимназии, однако все добрые качества помогли ее закончить с золотой медалью, а затем и юридический факультет универтитета.
Мог сделать хорошую карьеру, получая чины и награды по министерской линии, но отправился в полицию. Звезд здесь не хватали, получали лишь нагоняи от начальства, да порой нарывались на бандитский нож или пулю. (Последнее, впрочем, относилось лишь к самым отчаянным — сыскарям.) Но Соколов имел главную радость — уважение товарищей по службе. Более того, даже в бандитской среде к нему относились с почтением и страхом, рассказывая легенды о его отчаянной храбрости.
Вощинин отрывал пристава от основной полицейской деятельности лишь в исключительных случаях. Вот и теперь, встретив Соколова, он протянул ему какое-то письмо:
— Сегодня пришло по почте. Дело, кажется, не шуточное.
Соколов вопросительно посмотрел на шефа:
— Кто автор?
— Наивность, тебе, милый человек, не свойственная! «Автор!» Коли бы знал, так тебя не звал бы. Да ты, господин подполковник, садись удобней в кресло и читай. Можно вслух.
Соколов, прежде чтения, внимательно исследовал лист бумаги, лежавший в стандартном конверте. Он был почти квадратной формы, верхний край оторван. Химическим карандашом старательно выведено: «Господин обер-полицмейстер, по долгу чести заявляю, что мещанского звания Павлова Евдокия содержит в посудном шкафу яд мышьяк. Его, то есть яд мышьяк, сыплет в еду Пучевичам, от которого на праздник Рождества Иоанна Предтечи отравилась до смерти в Сестрорецке Эмилия Пучевич, а на Родительскую сестра ея Катерина. Еще отравила собаку дачную. Похоронены, mo-есть люди, на Охтинском Преображенском кладбище, где, вам известно жидов хоронять».
Соколов задумчиво почесал переносицу:
— Да-с, занятно! Настораживает то, что почерк еще детский — недостаточно выработанный, с танцующими буквами, но содержащий все элементы каллиграфии, которой наши учителя столь добросовестно изтязают гимназистов. Возраст писавшего — лет 12-13, вероятней всего принадлежит девочке: здесь изящных линий больше, чем это бывает у мальчишек. Стиль взрослого недоучки.
Вощинин ласково положил руку на плечо Соколова:
— Вот-вот, найди писавшего или докажи вину Евдокии Павловой, тогда мы сумеем убедиться в твоих графологических способностях. Ведь обвиняемая — человек, хорошо знакомый автору писания. Согласен?
— Безусловно! И еще любопытная деталь: почему оторван верхний край странички? Не исключаю, что это стандартная писчая бумага, которую может приобрести каждый желающий. Нам подтвердят это на почте.
Вощинин долго стучал папиросой по крышке портсигара. Потом поднял на Соколова большие, черные по-цыгански глаза под лохматыми бровями, проговорил:
— Ну что ж, давай раскрутим это дело! Ты кого хочешь отрядить себе в помощники?
— Если не возражаете, Каллистратова.
— Прекрасно! Он только что набрался силенок в отпуске, пусть с пользой поработает с тобой. Садись удобней, давай покумекаем, наметим план розыскных действий. Кстати, где сейчас Каллистратов?
Соколов улыбнулся:
— За дверями вашего кабинета, Платон Сергеевич.
Полковник расхохотался:
— Ты, Аполлинарий Николаевич, предусмотрителен! — И нажав на кнопку звонка, приказал дежурному офицеру: — Каллистратова сюда!
БОГАТЫРЬ КАЛЛИСТРАТОВ
Вошел громадный детина с крутым разворотом плеч, с коротким ежиком рыжеватых волос и невинно-детским взором. Еще недавно он был профессиональным борцом, побеждал многих именитых чемпионов. И теперь он порой тешил друзей-сыщиков тем, что рвал цепи и словно тульские пряники ломал подковы. Храбрости Каллистратов был исключительной, в опасных делах равных ему не было.
— Здравия желаю! — пробасил бывший цирковой атлет, и от этого нутряного голоса задрожали хрустальные подвески люстры.
— Ты, Каллистратов, бандитов вверх ногами больше не носишь? — нарочито строгим голосом произнес Вощинин. — Не надо, у нас ведь не цирк, а учреждение серьезное.
Сыщики, не удержавшись, расхохотались.
Всем было памятно первое знакомство с этим атлетом. Года два назад у Вощинина шло большое совещание. Дежурному было приказано никого в кабинет не пускать. Но дежурный куда-то на минутку отлучился. И именно в это время двери кабинета широко распахнулись. Все в недоумении повернули головы и застыли от невиданного зрелища. В кабинет вощел громадный мужчина. Он держал за ноги какого-то мужичка, судорожно извивавшегося и истошно кричавшего: «Помогите, отпустите!…» Лицо висевшего приняло цвет бурака, и глаза, казалось, вот-вот окончательно вывалятся из своих орбит.
— Куда, господа полицейские, прикажете сдать преступника? — пророкотал вошедший, не выпуская из рук добычу. — Пострадавший от рук злодея внизу ждет.
Вскоре все выяснилось. Атлет, назвавший себя профессиональным борцом, прогуливался с дамой сердца по Офицерской. Вдруг из ближайшего проулка услыхал отчаянные вопли: «Караул, грабят!»
Атлет, галантно извинившись перед дамой, понесся на крики. Оказалось, что некий субъект нанял извозчика, но вместо того, чтобы ехать, приставил к его спине нож и стал грозить: «Отдай деньги, иначе зарежу!» Извозчик закричал, атлет Каллистратов вовремя подоспел и скрутил бандита. На этой же коляске доставили его к зданию сыскной полиции. Для вящего эффекта, Каллистратов поднял злоумышленника за ноги на второй этаж — к Вощинину. Тот был в восторге и уговорил атлета перейти работать к нему. Каллистратов принял приглашение и теперь был достопримечательностью и даже гордостью петербургских сыщиков. Более того, когда требовалось проявить большую физическую силу, атлета приглашали даже полицейские из Москвы.
— Давайте думу думать! — переходя на деловой тон, произнес Вощинин. — Дело, полагаю, кровавое и непростое.
ДВА ТАХРИМИХА
Профессор медицины Ивановский со своим ассистентом, Соколов, рабочие с лопатами и двое понятых, петляя среди могил, двигались за кладбищенским смотрителем — 30-летним Давидом Ципиным, долгий рост которого увеличивала копна черных курчавых волос. У смотрителя было такое печальное лицо, словно его самого собирались положить в могилу. Узнав, что Ивановский — знаменитый медик, Ципин заглянул в профессорские глаза и глубоко вздохнул:
— Ох! Вы знаете, господин доктор, я сам мечтал быть врачом, а стал надзирателем мертвых. Так что же? Прикажете плакать? Но если бы я был врачом, то излечил бы свой, я извиняюсь, геморрой. Вы рецепт не посоветуете? Я могу и заплатить, хотя и поиздержался. У нас украли сына — маленького Боруха, мы с женой везде ездили, искали. Потратили 810 рублей. А это не пустяк для бедного еврея. И не нашли. А вот и могилы несчастных женщин! Стол, как приказали, уже поставили. Если пришло время мертвых из могил таскать, то значит живым — фэртиг!
Первой подняли Эмилию, похороненную всего лишь несколько дней назад, начали разворачивать тахрихим — саван. Ивановский кивнул ассистенту. Тот большим скальпелем вскрыл брюшную полость. Смотритель не выдержал, заплакал. Стоявшие рядом банки начали заполняться кусочками легких, печени, почек, сердца, толстых кишок положили более аршина.
Лишь после этого, то, что осталось от доброй Эмилии, привели в порядок и вновь предали земле — теперь уж до последнего Суда.
Затем принялись за прах 23-летней Екатерины…
Белая ночь была еще в полной силе. И в ее ясном беловатом свете вся эта кладбищенская сцена казалась нереальной, какой-то фантастической постановкой ужасов.
…На другой день профессор Ивановский сообщил Вощинину и Соколову результаты экспертизы.
— Можно не сомневаться, — поблескивал профессор стеклышками золотого пенсне, — что обе женщины скончались от введения в их организм большого количества мышьяка. Сестры Пучевичи были молодыми здоровыми особами. Симптомы, наблюдавшиеся во время их болезни, представляют полную картину отравления. Яд был дан им в большой дозе, о чем свидетельствуют и отличное состояние их сердец, не подвергавшихся гниению. Профессор откашлялся, попил зельтерской воды, любезно предложенной Соколовым, и продолжал:
