Борис Акунин - Сокол и Ласточка
Как же она была возмущена его словами! Как горячо опровергала их! Даже расплакалась. Но растирание не прекратила.
Лорд Руперт и сам понял, что наговорил лишнего. Горячо попросил прощения, и в конце концов получил его — «но только из-за снисхождения к его болезненному состоянию».
Он выбился из сил раньше, чем массажистка. Мне кажется, Летиция могла бы растирать его сколь угодно долго и не устала бы. Но когда ресницы пленника сомкнулись, а дыхание стало ровным, она осторожно убрала руки.
Стоило ей умолкнуть, как он беспокойно дёрнулся и застонал. Она заговорила снова — успокоился.
Тогда девочка поняла, что звук её голоса в самом деле действует на больного благотворно, и больше уже не умолкала. Лишь стала говорить тише и перешла на швабский.
Поскольку рядом никого больше не было, обращалась она ко мне:
— Клара, а что, если он прав? Мне часто снится, будто я бегу за отцом, кричу, а он скачет прочь и не слышит, и я падаю в жирную, чёрную землю… Ах, какая разница! Только бы вызволить его из плена. Только бы он был здоров.
Она ещё долго говорила, нарочно стараясь не менять интонации и ритма, чтобы Грею лучше спалось. Голос у Летиции действительно убаюкивал — очень скоро я тоже начал клевать носом (то есть, собственно, клювом).
И вдруг захлопал глазами, услышав кое-что новенькое.
Начало я пропустил и навострил уши (ещё одно неуместное для попугая выражение), только когда сообразил, что речь уже не об отце.
— …Он ещё и самый умный, вот что ужасно. Нет, положительно это самый лучший мужчина на свете. Если б он ещё не был так вопиюще красив! Как он сказал? «Полынный ликёр»? Не особенно приятный напиток… Чтобы полюбить одиночество, я должна наполнить свой сосуд этой гадостью до краёв? Так можно и слипнуться. Вот если б разбавить его пряным, пенистым, сухим вином, получился бы волшебный напиток!
Каюсь, только теперь я начал догадываться: происходит что-то опасное. И виной тому я. Если б не я, зеленоглазый философ не попал бы в эту каюту и моя девочка не смотрела бы так безнадёжно и грустно.
А тут, как на грех, в кубрике опять заревели корабельную песню про ласточку и реющего в вышине сокола.
Летиция сердито обернулась, но крикнуть, чтоб не шумели, побоялась. Хотела выйти к матросам, но сняла руку с груди больного, и он жалобно застонал. Пришлось снова сесть.
Кажется, пение не мешало крепкому сну Грея, и девочка успокоилась.
— Вот если бы он не был так богат и красив… — вполголоса продолжила она — и не закончила фразы. — Я и так нехороша собой, а за эти недели вообще превратилась в пугало. Руки красные, в цыпках. Лицо коричневое от солнца. Губы потрескались… Да нет, всё равно ничего бы не вышло. Разве что, если он останется в параличе и ему будет нужен уход… Дура! Мерзавка! — Она ударила себя свободной рукой по губам. — Что ты несёшь?!
Боже, боже, до чего же мне было жаль мою бедную девочку! Впервые в жизни я пожалел, что родился на свет птицей, а не лордом-мореплавателем с чеканным профилем и зелёными глазами. Уж я бы сумел оценить в Летиции не только сильные пальцы и убаюкивающий голос. Увы, даже самые умные из мужчин поразительно тупы.
— Клара, ты только послушай! — ахнула вдруг моя питомица. — Ведь это же песня про меня! Я слышу её будто впервые!
Чёртовы матросы с душераздирающей стройностью, на два голоса, выводили припев:
…Ни взмыть, ни прижаться к его крылу
Вовеки — она это знает.
Ведь ласточка жмётся к земле, ахой!
А сокол высоко летает!
И дальше — про то, как она клюёт червяка, а он рассекает солнечные лучи. Про то, как она пытается взлететь, но такие высоты ей «не по крылу». Про её горькие, безутешные слёзы.
У Летиции и самой глаза были на мокром месте. Никогда не вслушивалась она в слова так напряжённо. Правда и то, что ещё ни разу при нас никто не спел так много куплетов этой бесконечной баллады.
Но вот, после очередного «ахой!» история несчастной ласточки, кажется, подошла к финалу.
Певцы сделали паузу, и концовку повёл только один из них, тенор:
Но вечером выпало счастье ей
За муки за все и терзанья…
Слава тебе, Господи, обрадовался я. Слушай, милая, слушай! У ласточки всё закончится хорошо!
Летиция наклонилась в сторону дверного проёма и приоткрыла рот — так ей хотелось не пропустить ни слова.
Но и в этот раз дослушать песню нам не довелось.
— Что расселись, лоботрясы?! — грянул в кубрике голос капитана. — Они ещё поют! А ну, марш наверх, работы невпроворот!
По палубе зашлёпали быстрые ноги, занавеска отдёрнулась, и в каюту заглянул Дезэссар.
Разбуженный криком лорд Руперт с недоумением уставился на курносую физиономию, обрамлённую локонами алонжевого парика.
— Он пришёл в сознание! — возликовал наш капитан, устремляя взор к потолку и крестясь. — Какое счастье!
Грей был растроган столь бурным изъявлением радости.
— Благодарю, мсье. Вы очень добры.
— Я всегда говорил, что хорошая оплата способна делать чудеса, — воскликнул Дезэссар, обращаясь к Летиции. — Как только я пообещал вам, доктор, часть выкупа, вы сразу отнеслись к лечению по-другому!
— Выкупа? — переспросил лорд Руперт. Захотел приподняться, но не смог. Тогда он придал лицу официальное выражение и столь же сухим тоном молвил. — Я догадался, кто вы, сударь — хоть вы и не представились. Вы — капитан судна, которое меня подобрало.
— Не судно подобрало вас, а я, лично я, Жан-Франсуа Дезэссар. Вы — мой персональный пленник. И я знаю, что вы лорд и что у вас денег куры не клюют!
— Не клюют, — подтвердил Грей, с любопытством разглядывая француза. — Но вы-то их, я полагаю, поклюёте?
— Можете в этом не сомневаться! — Дезэссар сглотнул, сощурил глаза и, дрогнув голосом, произнёс. — Сто тысяч. Да, вот именно. Сто тысяч и ни одним су меньше!
Я понял: он назвал такую огромную сумму, чтобы обозначить точку, с которой начнётся торговля. Но лорд Руперт пропустил сказанное мимо ушей.
— От вас пахнет дешёвым кальвадосом из гнилых яблок, сударь, — сказал он наконец.
Дезэссар удивился, понюхал свой парик.
— Почему гнилых? Я действительно выпил перед обедом стаканчик, но это очень хороший кальвадос! — Тут он рассердился. — Не морочьте мне голову! Вы согласны на мои условия или нет? Если согласны и дадите честное слово, что не попытаетесь сбежать, я оставлю вас в каюте. Но если заартачитесь — пеняйте на себя. Посажу в трюм, на цепь!
— На цепь я не хочу, — задумчиво молвил Грей, словно размышляя вслух. — Бежать в моём состоянии затруднительно… Пожалуй, я дам вам слово, капитан.
— А сто тысяч ливров?
— Получите. Если только я не передумаю и не возьму своё слово обратно. Но вы не беспокойтесь. Прежде чем покинуть корабль без вашего позволения, я непременно предупрежу вас, что уговор расторгнут.
Капитан заморгал, вникая в сказанное. Судя по выражению лица, такое согласие ему не понравилось.
— Идите к чёрту! Раз так, велю поместить вас под замок.
Вмешалась Летиция:
— Без свежего воздуха пациент умрёт. Тем более, в цепях. Это я вам говорю как врач.
Дезэссар фыркнул:
— Тоже ещё врач!
Но призадумался, а потом, очевидно, вспомнив уроки дворянских манер, вздёрнул подбородок и важно объявил:
— Глядите же, милорд. Я вам верю. Но помните: честь потерять легко, а вернуть невозможно.
— В своё время я пришёл к такому же точно заключению, — заметил пленник, приятно удивлённый. — Возможно, ваш кальвадос не такой уж гнилой, мсье.
Дёрнув плечом в знак того, что с него довольно глупостей, Дезэссар повернулся к выходу, но на прощанье бросил:
— А как прибудем в Форт-Рояль, часового снаружи я всё-таки поставлю.
Глава пятнадцатая
Форт-Рояль
Мы плыли всю ночь и потом ещё целый день. Воды здесь были спокойные, поэтому осторожничать стало незачем.
В вечерних сумерках «Ласточка» вошла в большую бухту, которая была защищена мощной крепостью, выстроенной на мысу. Огни небольшого города светились в глубине гавани, но якорная стоянка располагалась чуть в стороне, справа от цитадели. Там мы и встали.
Я бывал в Форт-Рояле два или три раза. Это главный опорный пункт французской короны в здешних морях. Он очень удобен для торговли и обороны, прекрасно защищён от ураганов. «Фояльцы» (так называют себя здешние обитатели) тароваты, нахраписты и с утра до вечера ходят навеселе, причём утверждают, что к пьянству их побуждает забота о здоровье. Из-за болот, окружающих город, здесь свирепствует малярия. Ром якобы является единственным от неё спасением. Он и вправду хорош, мартиникский ром, я его ставлю даже выше ямайского. Правда и то, что ром однажды спас Форт-Рояль от уничтожения.
