Александр Бушков - Комбатант
А впрочем, излишне драматизировать свое положение не стоило, имелись и светлые моменты — это вовсе не попытка самоуспокоения, а трезвый расчет, продиктованный собственным опытом и знанием сыскного ремесла. Прежде всего — трудности поиска и задержания. Совершенно та же ситуация, в какой он оказался в Вене, когда по его следу готова была пуститься императорско-королевская тайная полиция. Его фотографий в распоряжении местной полиции не имеется, есть лишь описание внешности, самой, нужно сказать, прозаической внешности, без особых примет. Известно, как трудно даже опытным агентам в таких случаях безошибочно высмотреть нужное лицо в толпе. Именно по этой причине, кстати, они не станут торопиться со стрельбой, есть нешуточный риск ошибиться и подстрелить совершенно постороннего, а мы ведь во Франции, где пресса всегда готова смачно и обстоятельно поглумиться над полицией, а господа депутаты ради лишней популярности подобного скандала ни за что не пропустят. Так что не все так мрачно…
Далее. Чрезвычайно трудно вычислить в городе с населением более миллиона человек одиночку, у которого не имеется каких-либо привязок: политических либо криминальных сообщников, семьи, родных и друзей, определенного места жительства, любимых кафе, других облюбованных местечек. Одиночку, прилично одетого, располагающего немалой суммой денег, а также чистым паспортом…
Вот именно! Паспорт на имя Руссиянова следует уничтожить нынче же, не откладывая. Зайти в ближайший кабачок, посетить ватерклозет, странички изорвать и смыть в клозетную чашку, обложку выкинуть в ближайшую урну. И зловредный убивец Руссиянов перестанет существовать. Останется господин Фихте. Гартунгу это имя неизвестно, как и всем прочим… кроме Бахметова, обретающегося здесь же… но о Бахметове Гартунг не осведомлен, следовательно, в ближайшее время на него не выйдет. В случае задержания господин Фихте будет с неподдельным возмущением отрицать всякую свою связь с кровавым убийцей Руссияновым и требовать защиты у российского консульства… интересно, как из этой коллизии выпутается Гартунг? Паспорт самый настоящий, мало того, едва в Санкт-Петербурге станет известно об аресте некоего Фихте, моментально подключатся силы, которым Гартунг не посмеет сказать и слова поперек. Паспорт, правда, не отмечен ни в консульстве, ни в префектуре, но Гартунг сам говорил, что на такие вещи здесь не обращают внимания… Одним словом, самое время вспомнить старую притчу о двух лягушках, попавших в крынку с молоком, об участи той, что отказалась от борьбы, и той, что боролась до последнего. Побарахтаемся еще, черт возьми!
…Никак нельзя было сказать, что инспектор Ксавье мрачен — это означало бы сгладить ситуацию. Инспектор был хмур, как грозовая туча…
— Ну вот, — сказал он нетерпеливо. — Прошло уже около четверти часа, и вы убедились, что никто не собирается врываться следом за мной, чтобы наброситься на вас… Вы вошли позже, значит, наблюдали за зданием и убедились, что я никого не привел ни с собой, ни за собой… Перейдем к делу?
— Да, самое время, — Бестужев криво усмехнулся. — Простите, но в подобной ситуации и вы не доверяли бы никому на свете. Не правда ли?
— Да, пожалуй… — Ксавье досадливо передернул плечами… — Излагайте вашу версию событий. С трактовкой произошедшего месье Гартунгом я уже знаком, теперь следует выслушать и вас… Прошу.
Бестужев не в первый раз убедился, что этот молодой человек — хороший полицейский. Ксавье слушал словно бы отрешенно, будто бы даже невнимательно, но время от времени небрежным тоном задавал вопросы — и всякий раз весьма толковые. Бестужев рассказал все, об одном умолчал — об имевшемся у него чистехоньком паспорте. У всякого доверия должны быть свои пределы.
— Весьма, интересно… — медленно сказал Ксавье. — Ну что же, не будем ходить вокруг да около, господин майор у меня крайне мало времени… То, что вы рассказали, выглядит гораздо более убедительным, нежели версия событий, представленная месье Гартунгом. Еще и оттого, что я, смею думать, составил о вас некоторое представление — ну, а мнение о месье Гартунге у меня сложилось давно… — он помолчал с крайне дипломатичным видом. — Мотивы, по которым он поступает именно так, в вашем изложении предстают крайне убедительными и ничуть не противоречат сложившемуся в моем представлении образу данного господина… Старые, как мир, побуждения… В общем, я на вашей стороне. Слово дворянина.
Бестужеву стоило бы радоваться, но он опустил глаза, переживая нешуточный, горький и жгучий стыд, — речь как-никак шла о престиже империи вообще и российской жандармерии в частности. То, что Гартунг сотворил, престижу этому наносило определенный урон — пусть даже Гартунг погон не носил отроду и к Корпусу не имел ни малейшего отношения, но именно он представлял здесь ведомств о…
Ксавье скупо улыбнулся:
— Ну и, в конце концов, вы ничуть не похожи на опасного сумасшедшего, одержимого манией убийства. Я не врач, но все же как полицейский, некоторое представление о таких вещах имею…
— Очень мило, — сказал Бестужев с натянутой улыбкой. — Это кто же объявил меня таковым? Уж не наш ли общий знакомый?
— Совершенно верно. Изложенная газетами версия весьма отличается от той, что месье Гартунг преподнес бригадиру и нам. По его словам, вы — отличный офицер, толковый служака… но, к сожалению, давно уже проявляли признаки серьезного психического расстройства, вызванного контузиями на фронте, гибелью любимой супруги от рук террористов, другими тяжкими жизненными обстоятельствами. По его словам, его еще до вашего появления предупредили об этом из Петербурга и попросили присматривать бдительно, поскольку там считают, что дело зашло слишком далеко и у вас возможен нервный срыв. По словам Гартунга, этот срыв именно что и произошел. Вместо того чтобы задержать на той вилле опасного террориста, вы его застрелили, уже скрученного и обезоруженного, а потом в вас словно бес вселился — вы застрелили собственного помощника, несчастного месье Сержа, легко ранили другого агента, чудом не угодили в лоб Гартунгу… После чего бежали в ночь, в неизвестность… Гартунг не питает к вам ни малейшего нерасположения, наоборот, он полон искреннего сочувствия и озабочен вашей судьбой… но поскольку выплывшая наружу правда нанесла бы удар по престижу российской тайной полиции и вызвала бы ненужную огласку, следовало, по предложению Гартунга, представить газетам ту версию, что вы уже успели прочитать… Одни революционеры, никаких повредившихся рассудком жандармских офицеров, никаких павших от своей же руки тайных агентов…
— Ага, — сказал Бестужев. — Чего доброго, он вовсе не пытался добиться, чтобы в меня предосторожности ради палили без предупреждения?
— Нисколько, — сказал Ксавье. — Наоборот, он всячески подчеркивал, что вас следует брать целым и невредимым… и ради вашего же блага немедленно отправить в лечебницу, где врачи незамедлительно приступят к процедурам, инъекциям и прочим необходимым средствам…
— И они, конечно, приступят незамедлительно, — горько усмехнулся Бестужев. — Коли уж сведения о «больном» исходят от столь высокопоставленной и уважаемой персоны?
— А как бы вы поступили на их месте? — с вымученной усмешкой пожал плечами Ксавье.
Бестужев ничего не мог с собой поделать — оставляя в стороне все прочее, он испытывал нечто вроде нешуточного восхищения Гартунгом, как охотник восхищается зверем, а врач особенно заковыристым болезнетворным микробом. Ничего не скажешь, умен и коварен, ни простоты, ни вульгарности, напоминает скорее какого-нибудь исторического интригана времен Возрождения, этакого Чезаре Борджиа. Из тех, кого никак нельзя назвать мелкими, примитивными… Злая интрига, возведенная в степень высокого искусства…
Ну восхищаешься невольно, и все тут! Тонко придумано, изящно сработано, чтоб его черти драли… И труп ротмистра Бестужева (все равно, подстреленного паникующим агентом или зарезанного сокамерниками), и ненароком оставшийся в живых Бестужев в лапах французской полиции равно таят в себе определенную угрозу для Гартунга. А вот проведший какое-то время в парижском желтом доме, напичканный лекарствами ротмистр Бестужев — ни малейшей. Авторитет французских психиатров высок. Авторитет Гартунга в Департаменте — тоже. Кто станет всерьез прислушиваться к бывшему пациенту французского бедлама? Вежливо спровадят, мягонько выпихнут в отставку с хорошей пенсией, посочувствуют и забудут всё… Ах, Аркадий Михайлович… Он отыскал-таки способ добиться всех своих целей и устранить все возможные угрозы. Правда, для успеха нужно, чтобы Бестужев непременно попался… А это еще вилами по воде писано… Но если сцапают, все пройдет, как по нотам. Кто будет уличать Гартунга в том, что его не предупреждали из Петербурга о развивающемся безумии Бестужева? Не Ламорисьер же. А в Петербурге он, разумеется, скажет, что ротмистр на его глазах подвинулся разумом, вот и пришлось…
